Джузеппе Дженна - Во имя Ишмаэля

— Ты богат? — спросила она его вдруг.

Лопес молча улыбнулся, постарался улыбнулся.

— Если ты богат и тебе нравятся такие игры, возможно, мы можем пойти дальше… Что скажешь?

Он сделал слишком большой глоток пива. Повернулся к декорациям. Снова повернулся к девушке за стойкой.

— Я не богат, — сказал он и хотел сказать, что ему не нравятся эти игры, но он этого не сказал — и вдруг увидел Инженера. Он подумал: «Это он, это Ишмаэль». Он подумал: «Кто среди них Ишмаэль?» Инженер: стоит, скрестив руки на груди, с открытым лицом, тонкие редкие волосы, маленькие дугообразные усы, улыбка вишенкой, влажные губы, весь тонкий, хрупкий. Лопес подошел к нему. Инженер встретил его улыбкой и спросил, что он об этом думает.

— О чем?

— О вечеринке.

Лопес кивнул.

Инженер спросил, впервые ли он на PAV.

Лопес почти уже произнес имя Ишмаэля, но сдержался. Сказал, что да, это его первая подобная вечеринка.

Инженер спросил, не хочет ли он «поиграть».

Лопес отхлебнул пива, теперь противно теплого, и сказал, что предпочитает смотреть.

Инженер объявил, что уже скоро начнется священное действо.

Лопес снова кивнул — он не понимал, — улыбнулся слегка.

Инженер попрощался с ним, скривив лицо в морщинистую гримасу, которая служила для изображения удовольствия и учтивости.

Лопес приподнял теплую бутылочку с пивом в приветственном жесте. Он не терял Инженера из вида.

Увидел, как тот подошел к одной из декораций. Мужчина фотографировал двух женщин, одетых в огромные трусы, из которых торчали искусственные члены, а молодой человек на коленях между ними играл языком то с одним членом, то с другим. Инженер шепнул что-то фотографу, вспышка, как внезапные электрические разряды, разорвала бездонные потемки, в которые все они были погружены и из которых всплывали на поверхность фигуры «игравших». Лопес ощупал внутренний карман пиджака, потрогал неподвижный корпус телефона, вернулся к стойке, поставил бутылку. Возник какой-то приглушенный шум, похожий на постукивание пальцами по поверхности стола, однообразное и мягкое, раздающийся отовсюду, без определенного источника, из многих источников, рассеянных повсюду, неясных. Удары хлыстом и стоны вкраплялись в этот своего рода непрерывный, всеобъемлющий ультразвук. Лопесу казалось, что он спит и видит сон. Потом вдруг впечатляющий треск заставил лопнуть окружающую тишину.

Группа полуголых тел с трудом двигала вперед металлическое колесо на огромной станине на колесиках, взявшееся неизвестно откуда, выделявшееся на темном фоне, — Лопес не заметил прежде, что в пустом пространстве ангара было подобное колесо. На колесе висела женщина. Он увидел, как его тащат среди всеобщего шума на середину помещения, увидел, что колесо не качается, закрепленное растяжками на своей основе. На колесе, раскрытую, в позе человека Леонардо, он увидел эту голую, безмолвную женщину: веки опущены, сосредоточенная в своем молчании. Колесо расположили точно в середине ангара, потом наступило очень длинное, механическое, эластичное мгновение, висящий между небом и землей сон, и Лопес остался стоять ослепленный, неподвижный посреди этой картины, центром которой было колесо, начинавшее вращаться.

Мужчины и женщины расположились полукругом перед этой конструкцией, та женщина начала вращаться вместе с колесом.

Теперь уже собрались все присутствующие.

Лопес подумал: «Это и есть священное действо?»

Крупный мужчина в кожаном комбинезоне, закрывающем также затылок и лицо, отодвинул его, подходя к колесу, — а женщина все вращалась, вращалась.

И они начали.

Мужчины и женщины вокруг колеса начали стегать женщину бичами. Удары свистели в воздухе, сухие и точные, но звук, производимый кожей женщины, был глухой и гулкий, почти похожий на то, как отбивают мясо на разделочной доске в мясной лавке. Женщина стонала, потом она начала обмякать и плакать, а остальные избивали ее.

Где Инженер? Где Ишмаэль? Лопес поискал его взглядом, но не нашел, а женщина тем временем вращалась, стремительно, вися на колесе, и начала обмякать, Лопес чувствовал, как она глубоко, сильно вздыхает под каждым ударом, лицо теперь стало маской, потом начались рыдания. Ритм ударов ускорялся, а женщина была белая и чистая, она казалась девочкой. Лопес взялся рукой за телефон. Он решил прервать эту экзекуцию. Потом остановился.

Позади тех, кто бичевал женщину, теперь бледную, податливую, как тряпка, обмякшую, Лопес увидел движущегося Инженера — инспектору не удавалось угадать, что именно тот делает. Шестеро или семеро мужчин и женщин, с лицами, скрытыми под масками, находились вокруг Инженера, они вздымали вверх руки, как в ритуальной процессии. Тело женщины на колесе начало кровоточить, и то, что произошло непосредственно после, было мгновенно и медленно, и механично, как некоторые сны, которые путаются с действительностью.

Все были неподвижны, загипнотизированы колесом. Женщина перестала стонать, она стала волнистой бледной массой, испещренной следами бичей. Инженер переместился и исчез позади колеса, Лопес проследил за ним взглядом — фигура Инженера казалось размытой в потемках. Потом Лопес разглядел. На руках у него был ребенок. Лет трех-четырех, запеленатый. Инженер, казалось, баюкал его, никто как будто не обращал на него внимания.

Лопес вытащил мобильник, позвонил Калимани, сказал:

— Теперь!

Колесо замедлило ход, те, что бичевали женщину на колесе, перестали это делать. Колесо остановилось. Те, что тащили колесо, отвязали крепления, женщина сползла к ним на руки. Один из них был трансвестит, он притворялся, что плачет над женщиной. Все аплодировали. Инженер стоял позади колеса, никто его не видел, он подошел со спеленатым ребенком на руках к крупному мужчине, одетому в кожу — тому, что некоторое время назад отодвинул Лопеса, — передал ему ребенка, тот, казалось, спал, или его накачали чем-то, или что-то еще, и Лопес двинулся туда, но все аплодировали и бежали на середину, и он потерял из виду мужчину с ребенком, и в этот момент Калимани и остальные вошли оттуда, откуда раньше входил Лопес, — и Лопес повернулся к Калимани. Снимая маску, он почувствовал холодок: вспотел до невозможности.

То, что случилось, было смутно, внезапно.

Один из агентов прокричал, чтоб все стояли и не двигались, что речь идет о простой проверке, но люди бросились к выходу, агенты и Калимани заблокировали дверь, поднялась паника, все кричали, толкались, пытались выйти, кто-то прорвал заграждение полицейских. Лопес искал человека, одетого в кожу, и ребенка; Инженер внешне спокойно шел навстречу Калимани. Лопес не видел ребенка, он прошел мимо колеса и успел заметить, как изуродована, обезображена была красота женщины, снятой с колеса — полузакрытые глаза, щека, перемазанная слизью, — он повернул за колесо, увидел второй выход, побежал, вышел на холод. Ничего. Только темнота. Земля шла резко вверх, растительность была слишком густой. Он попробовал сделать несколько шагов — продолжать невозможно. Вернулся на склад — полный хаос. С трудом добрался до входа. Площадка: машины отдела расследований, фары, свет. Он попросил подкрепления в Лимите ди Пьотелло, срочно — здесь был ребенок, и он исчез, а теперь поздно, слишком поздно, — и Лопес остался в ночи, освещенной фарами, спиной к ангару, бессильно смотреть в темноту.

Они едва спаслись. Все было готово полететь в тартарары. Инженер, который гарантировал ему максимальную безопасность, тоже оказался дилетантом. Как пакистанец, которого уничтожил Старик. Ишмаэль велик, его люди — нет.

Он весь превратился в ощущения. Он ощущал все. Сонное дыхание ребенка, сидящего на соседнем сиденье без сознания. Глубокие полосы развороченной земли, смерзшейся от ночного холода, вели шины, подобно рельсам. Американец старался держать под контролем масляные повороты руля, «BMW» погружалась в сумерки, бороздила темноту, как острый нос беззвучного корабля. Он был в напряжении. В самом деле, едва спаслись. Голова полусонного ребенка перекатывалась с одного плеча на другое, подчиняясь неправильному ритму колей в поле, вспаханном, состоящем из неровных борозд, неподходящему для этого бегства с погашенными фарами. Ему это удалось, потому что он все просчитал, Американец. Несмотря на уверения Инженера. И все же об Ишмаэле в Италии никто ничего не знает, не считая его верных. Он предвидел вторжение полиции. Он знал, что произошло в Детройте — он там был! — он был в команде, которая проводила облаву на складе, внедренный туда по желанию Ишмаэля. Это случилось в Париже. Теперь это случилось в Милане. Ишмаэль велик. Он знает об этом широком тайном движении тех, кто противится его медленному, неотвратимому господству. Ишмаэль направил его в Милан, потому что знал, и он, Американец, поступил в точности так, как Ишмаэль желал, чтоб он поступил.