Школьное правило, из которого директриса в связи с этим событием позволила сделать исключение, касалось одежды. Она дала своё согласие на то, чтобы Салли Маккензи, председатель школьного комитета самоуправления и капитан команды по лакроссу[10], отправилась с уроков домой на час раньше и переоделась в свободное, но приличествующее случаю платье, чтобы сопровождать отца, когда тот прибудет этим вечером для выступления перед классом. Тем более что, как стало известно директрисе на прошлой неделе, Салли завоевала привилегированную национальную стипендию Оберлинского колледжа, где будет изучать медицину.
Компании автомобильных перевозок был сделан заказ по телефону с указанием подать машину для Салли в четыре часа. Она пропустит один урок, но шофёр подтвердил, что доставит отца с дочерью к шести часам.
Когда часы на церкви пробили четыре раза, Салли посмотрела на учителя. Тот кивнул, и ученица собрала учебники. Сложив их в портфель, она вышла из здания и отправилась по подъездной аллее в поисках автомобиля. Подойдя к старым чугунным воротам на входе в школьный двор, Салли удивилась, увидев, что единственным из находившихся здесь автомобилей был длинный лимузин «линкольн-континенталь». Рядом стоял шофёр в серой униформе и фуражке с высоким околышем. Такая экстравагантность, она это знала очень хорошо, была не в стиле её отца и тем более директрисы.
Мужчина коснулся правой рукой фуражки и поинтересовался:
— Мисс Маккензи?
— Да, — ответила Салли, сожалея, что её не видят в этот момент одноклассницы.
Задняя дверца была услужливо открыта. Салли забралась в салон и утонула в его шикарной кожаной обивке.
Шофёр быстро занял своё место за рулём, нажал кнопку, и перегородка, отделяющая пассажира от водителя, беззвучно поднялась вверх. Послышался лёгкий щелчок сработавшего замка двери, и лимузин тронулся с места.
Поглядывая сквозь тонированные стекла автомобиля, Салли позволила себе отвлечься, вообразив на секунду, что именно такая жизнь ждёт её после окончания Колумбуса.
Прошло ещё какое-то время, прежде чем семнадцатилетняя девочка сообразила, что лимузин движется совсем в другом направлении.
Если бы проблема была поставлена в учебнике, Т. Гамильтон Маккензи знал бы, как ему действовать. В конце концов, он всегда жил «по учебнику», часто повторяя это студентам. Но когда проблема возникла в реальной жизни, он повёл себя совершенно неадекватно.
Если бы он смог проконсультироваться у одного из старших психиатров в университете, тот бы объяснил это тем, что в необычных для него обстоятельствах на поверхность вырвались все те страхи, которые он долгое время держал в подавленном состоянии.
То, что он обожал свою дочь, не вызывало у него никаких сомнений. Как и то, что за долгие годы он устал от своей жены Джони и потерял к ней всякий интерес. А вот то, что он никуда не годится в стрессовой ситуации, стоит ему только оказаться за пределами операционной — его собственной маленькой империи, — с этим бы он никогда не согласился.
Доктор Маккензи вначале был раздосадован, потом раздражён, а под конец — просто разгневан, когда его дочь не вернулась домой во вторник вечером. Салли всегда была пунктуальна. По крайней мере, когда дело касалось его. Дорога из Колумбуса на автомобиле должна была занять у неё не более получаса, даже при наличии пробок. Её могла бы забрать Джони, если бы отправилась к своему парикмахеру чуть раньше.
— Это единственное время, когда Джулиан может принять меня, — объяснила она.
Она всегда откладывала все до последней минуты. В 4.50 доктор Маккензи позвонил в женскую школу Колумбуса и поинтересовался, не изменился ли у них план.
Колумбус не меняет своих планов, хотела было сказать нобелевскому лауреату директриса, но ограничилась заверением, что Салли покинула школу в четыре и что за час до этого звонили из автомобильной компании и подтвердили, что будут ждать её в конце подъездной аллеи перед главными воротами школы.
Джони продолжала твердить со своим южным акцентом, который когда-то казался ему таким привлекательным:
— Она будет с минуты на минуту, надо только набраться терпения. На Салли всегда можно положиться.
В это время в другом конце города сидевший в номере отеля человек налил себе пива, продолжая внимательно слушать каждое их слово.
Маккензи надеялся отправиться в 5.20, чтобы иметь достаточно времени на дорогу и оставить минут десять — пятнадцать про запас. Если его дочь не появится к тому времени, ему придётся поехать без неё. Он уже объявил жене о своём категорическом решении выехать в 5.20 и ни минутой позже.
В 5.20 Маккензи положил текст своей речи на столик в холле и принялся ходить по коридору в ожидании, что жена и дочь подойдут с разных сторон. Когда в 5.25 ни та, ни другая не появились, он стал терять на глазах своё знаменитое самообладание.
Джони долго выбирала подходящий случаю наряд и, появившись в холле, была разочарована тем, что муж не заметил её стараний.
— Мы будем вынуждены ехать без неё, — только и сказал он. — Если Салли надеется стать врачом, ей придётся усвоить, что люди имеют обыкновение умирать, когда их заставляют ждать.
— А не подождать ли нам ещё хоть чуть-чуть, дорогой? — спросила Джони.
— Нет, — рявкнул он и направился в гараж, даже не взглянув в её сторону. Джони заметила на столике текст речи мужа и, сунув его в сумочку, захлопнула за собой входную дверь и закрыла её на два замка. Когда она выскочила на дорогу, её супруг уже сидел за рулём и нервно барабанил пальцами по рычагу переключения скоростей.
По пути в женскую школу Колумбуса никто из них не проронил ни слова. Маккензи вглядывался в каждую машину, следовавшую в сторону Верхнего Арлингтона, в надежде увидеть свою дочь сидящей на заднем сиденье одной из них.
Небольшая делегация встречающих во главе с директрисой поджидала их у крыльца перед главным входом в школу. Директриса вышла вперёд, чтобы пожать руку выдающемуся хирургу, когда он появился из машины в сопровождении жены. Она поискала взглядом Салли и вопросительно вздёрнула бровь.
— Салли так и не была дома, — пояснил доктор Маккензи.
— Она, вероятно, появится через несколько минут, если она уже не здесь, — предположила Джони Маккензи. Директрисе было известно, что Салли нет в школе, но она посчитала невежливым поправлять супругу почётного гостя.
Без четырнадцати минут шесть они прошли в кабинет директрисы, где юная леди Саллиных лет предложила им на выбор сухое шерри и апельсиновый сок. Маккензи неожиданно вспомнил, что в суматохе тревожного ожидания дочери забыл текст своей речи на столике в холле. Посмотрев на часы, он понял, что уже поздно посылать за ним жену. Однако признавать свою оплошность в такой обстановке ему тоже не хотелось. «Черт побери, с подростковой аудиторией всегда трудно иметь дело, а уж когда в ней одни девицы, то вообще хоть плачь», — подумал он и попытался собраться с мыслями.
За три минуты до начала, несмотря на то, что Салли по-прежнему не было, директриса предложила всем пройти в большой зал.
— Нельзя заставлять девочек ждать, — объяснила она, — это будет дурным примером.
Когда они уже выходили из кабинета, Джони вынула из сумочки текст речи и отдала его мужу. На его лице впервые за эти часы отразилось облегчение.
Без одной минуты шесть директриса с почётным гостем вышли на сцену. Он увидел, как четыре сотни девиц встают и аплодируют ему, делая это, как выразилась бы директриса, в манере, присущей воспитанным дамам.
Когда аплодисменты стихли, директриса взмахнула руками, показывая, что девочки могут сесть, и они почти бесшумно опустились на свои места. Затем она взошла на трибуну и без всякой бумажки произнесла хвалебную речь в честь Т. Гамильтона Маккензи, которая могла бы произвести впечатление даже на Нобелевский комитет. Директриса говорила об Эдварде Зейре, основоположнике современной пластической хирургии; Дж. Р. Уолте и Вильгельме Краузе и напомнила ученицам о том, что Т. Гамильтон Маккензи последовал их великим традициям и продвинул эту процветающую науку на новые рубежи. Она ничего не сказала о Салли и её многочисленных успехах в учёбе, хотя это было заготовлено в первоначальном варианте её речи. Нарушение школьных правил не должно было остаться безнаказанным, даже если ты только что завоевала престижную федеральную стипендию.
Когда директриса возвратилась на своё место в центре сцены, Маккензи направился к трибуне. Он заглянул в записи, откашлялся и начал излагать свой трактат.
«Большинство из вас в этой аудитории, я полагаю, представляют себе пластическую хирургию как нечто такое, с помощью чего спрямляют носы, убирают двойные подбородки и избавляются от мешков под глазами. Это, смею заверить вас, не пластическая, а косметическая хирургия. Пластическая хирургия, — продолжал он, к всеобщему разочарованию сидящих в первом ряду, как подозревала его жена, — это кое-что другое». Затем он в течение сорока минут, ни разу не подняв головы, прочитал лекцию о зет-пластике, аллотрансплантации, врождённых пороках развития и ожогах третьей степени.
