Лански бросил на говорившего свирепый взгляд. Коула поразил его маленький рост. Всего пять футов три дюйма, но старик просто сочился ядом.
— Мудаки, — процедил он сквозь зубы.
— А как насчет чемодана? Что в чемодане? — выкрикнул кто-то из ближневосточного бюро Эн-би-си.
— Какой еще чемодан? — рявкнул Лански. — О чем, …вашу мать, вы, долбозвоны, толкуете?
— Прошу вас, сэр, следите за своими выражениями. Мы не можем передавать в эфир ругательства, — попросил репортер из Эн-би-си, как будто Лански это было не все равно. — Так что же в чемодане? — надавил корреспондент снова, намекая на металлический чемоданчик средних размеров, который Гавриэль Бах приносил с собой на многие встречи при закрытых дверях с председателем Верховного суда Израиля. — Мы понимаем, что американское Министерство юстиции предоставило Баху улики против вас.
— Вытащите меня отсюда, — прорычал Лански своим адвокатам, которые пытались протолкнуть его сквозь толпу. Наконец он достиг двойных дверей, ведущих в зал суда. Коул пошел за ним и просто пропихнул своего оператора следом, пока двери не закрылись.
Мейер и оба его защитника уселись на деревянную скамью на два уровня ниже, чем пятеро судей. Гавриэль Бах расположился один за столом обвинения. Перед ним стоял пресловутый металлический чемоданчик. Как и все остальные, Коул гадал, что же в нем такое.
Главный судья прочитал единодушное решение на иврите. Его синхронно переводили на английский. Мировая пресса слушала в наушниках. Верховный суд Израиля посчитал, что будет совершенно законно, если Мейер Лански предстанет перед Конгрессом Соединенных Штатов во время Кефауверских слушаний, так как каждый американский гражданин имеет право, согласно пятой поправке к конституции США, не давать показания против самого себя. Тем не менее, мистер Лански сказал, что его отказ давать показания равноценен самообвинению. Верховный суд Израиля все как следует взвесил, так как, по его же собственному выражению, мистер Лански рассматривал свои деяния как преступления. Судья продолжал читать… Иврит звучал в зале, словно раскаты грома.
Чтение вердикта продолжалось почти час. Верховный судья наконец пришел к выводу, что министр внутренних дел Израиля был совершенно прав, отказав мистеру Лански в предоставлении гражданства.
— Если бы ему позволили остаться, уродливый феномен организованной преступности, каковой существует в Америке, мог бы быть перенесен на землю Израиля.
Коул передал информацию в парижское бюро и туда же отправил видеокассету. Ю-би-си сообщило в тот же вечер, что Мейер Лански был передан американскому посольству для возвращения его в Майами, где он предстанет перед судом за уклонение от уплаты налогов и нелегальные доходы от казино.
Суд так никогда и не состоялся из-за состояния здоровья Мейера Лански.
В тот же год за два дня до Рождества Коул прочел в лондонской «Таймс», что двадцать пять американских истребителей-бомбардировщиков «Фантом F-4» были поставлены Израилю.
Около двух часов ночи Коул закрыл свои блокноты, сидя в одиночестве в пустой кофейне и размышляя. Он все время мысленно возвращался к металлическому чемоданчику, стоявшему перед Гавриэлем Бахом на столе прокурора. Что в нем было? Почему он появился в суде в тот день? Харрис допил свой холодный кофе и пять часов провел за рулем, возвращаясь обратно в Вашингтон. Он успел как раз к завтраку с Казом, о котором они условились заранее. Теперь Коул сидел, усталый, с покрасневшими глазами и смотрел, как толстый бывший федеральный агент поглощает яйца с гарниром из шпината. Харрис едва притронулся к собственному завтраку, он ел только белки, оставляя в стороне желтки, в которых было слишком много холестерина.
— Итак, к чему мы пришли? — наконец спросил Коул.
— Мы завтракаем «У Рубио», в самой лучшей едальне внутри Кольца.
— Я имел в виду расследование, ты, задница!
— Что ж, я запросил сведения об уплате налогов Теодорой Лански за семьдесят второй год. Их доставят сегодня утром из темной Пещеры Корыстолюбцев, известной как подвал налогового управления.
— Позволь мне спросить тебя кое о чем… Ты можешь раздобыть мне внутреннюю информацию из Министерства юстиции о сделке, которая могла быть заключена в семьдесят первом году между Гавриэлем Бахом и кем-то из Госдепа?
— Кто такой Гавриэль Бах?
— Он был государственным обвинителем на процессе «Мейер Лански против государства Израиль» и выступал против его возвращения на родину в 1971. Так как насчет этого? — снова спросил Коул.
— Ну, может быть, только у меня маловато друзей в этом здании. А зачем это тебе?
— У меня появилось предчувствие. Я скажу тебе, если это ни к чему не приведет. Все всегда только к лучшему.
Но Коул Харрис ошибался. Все стало еще хуже…
К десяти тридцати Каз уже вернулся в Министерство юстиции и ждал сведений об уплате Теодорой Лански налогов за 1971 год. Он сидел в маленьком кабинетике с приколотой к лацкану пиджака карточкой посетителя. Крошечный серый закуток без окон того типа и размера, который обычно отводят самым скромным служащим. Каз начал листать телефонный справочник служащих министерства, пытаясь найти старого однополчанина Абеля Макнэйра.
Макнэйр перешел в службу внешней разведки после войны, и Каз подумал, что тот имел связи с Министерством юстиции во время ближневосточных операций в семидесятые годы. А. Макнэйр числился в справочнике как заместитель руководителя ближневосточного сектора. И Каз набрал номер внутреннего телефона.
— Кабинет Абеля Макнэйра, — произнес мужской голос.
— Скажите ему, что звонит Солли Казоровски.
Ему пришлось довольно долго ждать, потом в трубке раздался тот же самый голос.
— Боюсь, что мистер Макнэйр не сможет переговорить с вами сейчас.
— Не могли бы вы передать ему кое-что? — вежливо спросил Каз.
— Разумеется, я слушаю.
— Не могли бы вы передать ему, что я собираюсь пойти и приобрести полосатые презервативы «Крутой ездок», как он и предлагал, вместо французских щекотунчиков из кожи ягненка. И если он купит шампанское, то я встречусь с ним у «Лэнса и Тимми» около шести.
Повисла долгая пауза.
— Возможно, вам лучше самому сказать ему об этом… Одну минуту, — отозвался наконец мужчина, и в трубке раздался голос Макнэйра.
— Каз, я сейчас действительно очень занят. Предполагается, что через двадцать минут я должен быть на брифинге. Чего ты хочешь?
— Я хочу знать, слышал ли ты когда-нибудь о парне по имени Гавриэль Бах?
— Звучит знакомо, но не могу вспомнить…
— В семидесятых он был прокурором в Израиле. Бах заключил сделку с кем-то в Министерстве юстиции, когда шел процесс «Мейер Лански против государства Израиль».
И снова повисла долгая пауза.
— Да, да, я помню. Высокий такой… Я думаю, что он умер. На самом деле, я в этом просто уверен. Рак, кажется. Я получал об этом сообщение по факсу.
— Кто проводил сделку?
— Что-то подобное происходило при Дэвиде Роббе.
— Где он сейчас? Он все еще работает?
— Черт, да ему должно быть что-то около восьмидесяти пяти, если он все еще среди нас.
— Спасибо, Эйб.
— Я слышал, тебя уволили.
— Точно.
— Очень плохо. Ну, я должен идти.
— Раз должен идти, иди, — сказал Каз и повесил трубку.
Спустя десять минут мальчик-посыльный протолкнул в дверь тележку, полную государственных дел.
— Вы Казоровски?
— Да.
— Распишитесь вот здесь, — парень указал на конверт на самом верху груды. — Это нельзя выносить из здания. К шести тридцати вы должны вернуть документы обратно.
Каз расписался и открыл конверт, а паренек выкатил свой груз важного международного дерьма из кабинета и двинулся дальше по коридору.
Каз взглянул на сведения об уплате налогов Теодорой Лански. Это едва ли было бы интересно само по себе, ведь она не была связана делами с Мейером Лански… Вероятно, по причинам, известным только давно умершему финансовому стратегу мафии. Каз посмотрел в конец федерального формуляра и на месте, где должна была стоять подпись бухгалтера, он увидел напряженный неразборчивый росчерк.
Блекло-голубые чернила и два слова: Уоллис Литман.
Райан и Люсинда пригласили Джерри Парадайза подняться на борт их яхты ровно в час пополудни. Джерри помог Люсинде вытащить Райана из резиновой лодчонки. Потом они все уселись в рубке рядом с большим, сверкающим рулевым колесом. Они улыбались друг другу в лучах солнца, открывая холодное пиво. Всего в тридцати ярдах от них стояло пятидесятифутовое рыболовное судно с командой человек в двадцать. Призрак понял, что рыбаки подошли слишком близко, чтобы он смог «реализовать контракт». Так что он сидел, потягивая пиво, заполняя воздух бессмысленной чепухой.
