Шорнбах шепнул в микрофон:
— Лейтенант Ловер, окружайте дом. Берите их. Алло, «третий», продолжайте записывать разговор… Лейтенант, если они станут убегать, стреляйте по ногам, они нам нужны живыми…
Когда лейтенант Ловер прыгнул в комнату, Курт резко обернулся и, выхватив пистолет, выстрелил в лейтенанта. Потом он выстрелил три раза, пуля за пулей, в грудь Гельтоффа и после этого в люстру.
Он бежал через сад и не чувствовал, как листья били его по лицу, и не чувствовал холода росы, потому что бежал он, низко согнувшись. Это и стоило ему жизни: сержант Ухер, помощник убитого Ловера, выстрелил по ногам, но пуля вошла в позвоночник, и Курт упал, переломившись пополам.
Когда Берг приехал к Гросу, он нашел в доме лишь полуслепую старуху, его дальнюю родственницу, которая ничего не знала, поскольку жила в темной комнате, совершенно изолированно от двоюродного брата…
«Мерседес» с тщательно заваренным пулевым отверстием на задней правой дверце и с остатками следов крови на полу был обнаружен в гараже.
Опрос служащих аэропорта позволил Бергу сделать вывод, что Грос вылетел в Италию. Через три часа Интерпол сообщил ему, что Грос обнаружен и взят под наблюдение в Неаполе, на вилле германского коммерсанта Проце, продававшего «мерседесы» восточноафриканским странам.
Получив все эти данные, Берг попросил секретаршу заказать билет на первый же рейс в Рим, но оказалось, что все билеты на самолет «Пан Америкэн» уже проданы; следующий рейс, который выполняла «Айр Индиа», был лишь вечером. Секретарша заказала одно место на имя Берга и отправила в Темпельгоф нарочного.
Спрятав билет в карман, Берг ощутил тяжелую, гнетущую усталость. Он заехал домой, переоделся, спустился в снэк-бар и выпил кофе с ломтиком сыра.
«Самое трудное начнется, когда я привезу сюда Гроса, — подумал он, расплачиваясь за кофе. — Тут включатся большие силы, если только они не прикончат его до моего приезда. Они, вероятно, рассчитывают, что он сам примет какую-нибудь гадость, когда поймет, что оказался в кольце. Поэтому брать его будем ночью, без стука в дверь. Но почему-то я думаю, что они пока не станут его убирать. И потом: я же сказал секретарше, что для всех я лег на два дня в госпиталь по поводу обострения язвы».
О том, что его телефон — и в прокуратуре и дома — прослушивается, Берг не подумал. Он считал, что это может быть сделано лишь с санкции отдела юстиции западноберлинского сената, который — Берг был убежден — сейчас на это не пойдет; он недоучел лишь того, что телефонная сеть города обслуживалась двумя компаниями, в одной из которых концерн Дорнброка обладал контрольным пакетом акций. («Все революции, — говорил Дорнброк, — проваливались или побеждали в зависимости от того, удавалось ли бунтовщикам овладеть средствами связи»).
«Да, надо же заехать к Марии, — подумал Берг. — Странно, почему она просила позвонить именно сегодня?»
Он достал записную книжку и подошел к телефону, стоявшему на столике, возле выхода из снэк-бара.
— Здравствуй, Мария, это говорит старая жирафа…
— Бог мой, здравствуй! Я решила, что мой дом уже совсем перестал быть твоим!
— Стоило не позвонить каких-то десять лет, и уже такие страшные выводы… Если бы ты сейчас протерла пару морковочек, я бы к тебе заехал.
— Я протру тебе не только пару морковок, но и успею сделать твою свеклу.
— Тогда я пренебрегу метро и отправлюсь на такси.
Он ехал по улицам, и перед ним то и дело возникало лицо жены. Он видел ее улыбающейся, тихой и нежной. Она всегда была такой, даже когда он беспробудно пил. Мария была ее подругой.
Муж Марии Карл был его товарищем по университету. Он вступил в НСДАП в 1939 году. Они тогда собрались у Карла: Ильзе, Мария, Берг и Ваггер, который поселился в Гонконге и, приняв английское подданство, спокойно приезжал в рейх как юрисконсульт музейного ведомства доминионов и колоний. Ваггер уехал из Германии в тридцать третьем году и смотрел на них теперь с некоторой жалостью. Он обычно привозил продуктовые подарки, которые унижали Берга щедростью.
Мария поставила пластинку, но никто не танцевал. Все молча сидели за столом и не смотрели друг на друга, потому что Карл пригласил их на эту вечеринку, сказав по телефону:
— Это по случаю важного события в моей жизни… В партию ведь вступают только один раз…
И вот они сидели за столом, не поднимая глаз. Берг еще на улице выговорил Ильзе, когда она купила на последние гроши три красные гвоздики. Жена пожала плечами: «Неудобно к друзьям идти без подарка».
Молчание затянулось. Берг налил себе «Эргешютце» и выпил, не дожидаясь, пока все разольют себе по второй.
— Георг простужен, — по обычной своей манере улыбчиво пояснила Ильзе, — ему необходимо как следует прогреть себя.
— Да, я простужен… Я весь заледенел изнутри… — сказал Берг, — но сегодняшнее торжество меня отогреет. Мне уже стало теплей! Даже краска заливает щеки от внутреннего тепла!
— Сейчас у нас будет пирог с рыбой, — сказала Мария.
— Вам уже прибавили карточек? — спросил Берг. — Или увеличили содержание? Членам НСДАП надо быть сильными…
За столом воцарилась гнетущая тишина…
— Прибавили карточек, — сказал Карл. — И добавили к окладу. Ты прав. Надо же подкармливать членов движения, чтобы мы держали в руках таких, как ты, слюнявых интеллигентов. Ты же знаешь, что я уже давно лелеял мечту примкнуть к движению. Еще когда мы с тобой посещали собрания социал-демократов и выходили на демонстрации под красными знаменами. И вот наконец моя мечта осуществилась! А разве ты не мечтаешь примкнуть к нам? Разве тебя не воодушевляют великие идеи фюрера?!
— Давайте потанцуем, — торопливо сказала Ильзе, — какая прекрасная музыка! Это английская пластинка? Снова нас балует добрый Ваггер?
— Мне ненавистны идеи нашей сволочи, и, если ты теперь донесешь на меня, тебе прибавят еще пару карточек на два фунта рыбы в неделю, — сказал Берг.
— Ты дурак, — заметил Ваггер, — раньше этого я за тобой не замечал, Берг.
— Значит, и ты эмигрировал по заданию Гиммлера? — удивился Берг. — А я думал, ты действительно не можешь жить в этом вонючем болоте. Ты ведь разведчик Ваггер? Напиши и ты донос, а?
— Ты очень смелый человек, Георг, — сказал Карл. — Ты так грозно обличаешь нацизм за столом! Ты избрал себе самый легкий путь — пить, оскорблять друзей и сострадать самому себе. Только живем мы не в вонючем болоте а в Германии. Какой бы она сейчас ни была, она останется Германией, а не вонючим болотом.
— Если бы я был убежден, что моя граната взорвет Гитлера, я бы привязал гранату к груди, — сказал Берг яростно. — Ясно тебе?! Скажи, что ты мне не веришь, ну скажи!
— Я верю тебе, только где ты достанешь гранату?
— Сам сделаю.
— Из чего? Все вещества, могущие быть использованными как взрывчатка, изъяты из продажи. Может быть, правда, твои дружки из вайнштубе пообещают тебе гранату, а гестапо последит за тобой, и у них возникнет интересная идея о заговоре, который инспирируют англичане, — Карл кивнул головой на Ваггера, — а поддерживают оборотни, пробравшиеся в партию, — и он ткнул пальцем себя в грудь.
— Следовательно, ты считаешь меня провокатором?
Ильзе поднялась из-за стола и сказала:
— Георг, родной, мы живем только благодаря тому, что Карл и Мария дают мне ежемесячно пятьдесят марок из его жалованья… Нельзя же так не любить людей, Георг!
Берг изумленно обернулся к Ильзе — она обычно молчала или весело болтала о чем-то с подругами во время вечеринки, собирала со стола тарелки или помогала хозяйке подать новое блюдо.
— Я люблю людей, Ильзе, — произнес он по слогам. — Но я терпеть не могу тех, кто продает себя из-за куска хлеба.
— И верно делаешь, — согласился Карл, — я с тобой согласен. Я тоже терпеть не могу предателей, которые в минуты трагедии пьют, чтобы успокоить себя и забыться в сладостном мираже… — Он посмотрел на Ваггера и вдруг жестко усмехнулся: — Хотя я и продался не за хлеб, а за рыбу… Впрочем, пользуясь твоей терминологией, все равно мы как жабы в вонючем болоте. Правда, поскольку тебе из-за беспробудной пьянки не дают работы, ты квакаешь громче других…
Берг тогда отшвырнул стул и ушел. Он ходил по городу до утра. Рано утром он разбудил Карла. Он запомнил, каким был Карл, открыв ему дверь: с отвисшей челюстью, бледный, в длинной ночной рубашке. Увидав Берга, он тяжело оперся плечом о косяк и сказал:
— Идиот… Ведь еще только пять… Иди, там на столе остались бутылки.
— Ты обязан простить меня, Карл, я говорил как свинья.
Они потом часто уезжали в горы вчетвером, забирая с собой и детей. У Карла и Марии было трое мальчиков, а у Берга девочка. Ребята собирали хворост. Карл разжигал костер, потом жарили колбасу на ветках, вымоченных в ручье, чтобы они как можно дольше не прогорали на белом пламени; дети прыгали через костер, пели песни и играли в свои беззаботные шумные игры. Карл иногда рассказывал о том, что происходит у них на собраниях членов НСДАП. Лицо его тогда каменело, хотя он показывал «весь этот балаган» до того уморительно, что Георг катался по траве и долго потом не мог успокоиться, иногда даже плакал от смеха.
