— А с другой стороны, скандал вокруг Сырцова бьет по Кулакову, — завершил губернатор и подмигнул. — Понимаешь меня?
— Не-а! — признался Плохиш, тараща глаза. — Кулаков-то же тут вроде не при делах!
— Это мы с тобой знаем! — с досадой поморщился губернатор. — А я тебе про избирателей толкую. Кулаков собрался в губернаторы. И вдруг его зама арестовывают! Вся пресса об этом пишет! Телевидение показывает! Кому Кулаков будет доказывать, что он здесь ни при чем? Простому народу? Да ему ни один бомж не поверит! Ведь если Сырцов в чем-нибудь замешан, то только с ведома своего начальника. Так? А если еще все это подогреть немного, ну, например, через центральные средства массовой информации, то ему сразу конец. Крест на карьере.
Плохиш растерянно посмотрел на губернатора и покрутил головой.
— Да! — неуверенно согласился он. — Круто! Ничего не скажешь. А все же насчет капусты как?
Лисецкий тяжело вздохнул.
— Если бы не Володя! — пробормотал он. — Как тут быть? Ума не приложу!
— Вот я и говорю, серьезная фигня! — с готовностью подхватил Плохиш. — Я сам всю голову сломал.
Губернатор посмотрел на него с некоторым сожалением. Вероятно, он полагал, что Плохиш мог бы и не ломать головы, поскольку достоинства Плохиша заключались отнюдь не в ней.
Судья Безверхова позвонила мне вечером, часов в семь, по мобильному телефону. Я сидел у себя в кабинете вместе с Немтышкиным, с которым проводил теперь едва ли не большую часть своего времени.
— Вы можете говорить? — спросила она как-то обидчиво.
— Более или менее, — неопределенно отозвался я, помня наставления Савицкого о необходимости соблюдать сдержанность по телефону.
— Обманули вы меня, Андрей Дмитриевич! — сразу накинулась она на меня с упреками. — Я ведь только после вашего ухода поняла, что обманули!
— То есть как обманул? — опешил я. — В чем?
— Вы мне должны были отдать документы в десяти томах? Так? — наседала она.
— Так, — подтвердил я, вздрагивая от ее неосторожности. — Я же, кажется, все отдал.
— Отдали, — согласилась она неохотно. — Но ведь из них пять томов мне придется вернуть. Что же получается? У меня только пять и останется!
— Не понял, — признался я. — Кому вернуть?
— Ну, другой стороне! — пояснила она, удивляясь моей несообразительности. — Им же нужно вернуть. Раз результат изменился.
— Ну да, — согласился я, все еще в растерянности. — Но разве они не приносили вам свои пять томов?
— Да в том-то и дело, что приносили! — воскликнула она с досадой.
— Ну, так вы их и верните. Десять остается.
— Какой вы умный, Андрей Дмитриевич! — саркастически произнесла он. — Верните! Где ж я их возьму, если у меня их уже нет!
— Как нет? — недоумевал я.
— А так нет! Что ж тут странного? — капризно возразила она. — Все, так сказать, уже использованы. Я же не знала, что у нас с вами по-другому получится.
Я тем более не имел ни малейшего представления о том, что она уже потратила деньги, полученные от Гозданкера, и теперь хотела их возместить за мой счет. В другое время я бы взбесился от такого беспардонного вымогательства. Но сейчас пять тысяч долларов могли решить судьбу Пахом Пахомыча, и я не раздумывал.
— Хорошо, — поспешно ответил я. — Завтра с утра я завезу.
Она сразу оттаяла.
— Да ладно уж, — смилостивилась она. — Других дел, что ли, у вас нет? Немтышкина пришлите. Часам к десяти. Пусть побегает. Хоть какая-то польза от него будет. Ну, удачи вам, Андрей Дмитриевич! — И она повесила трубку.
Я тоже выключил телефон и покачал головой.
— Судья, — пояснил я в ответ на вопросительный взгляд Немтышкина. — Просит еще пятерку.
— Вот свинья жадная! — ахнул он. — Не вздумай давать! Это же шантаж!
— Конечно, шантаж, — усмехнулся я. — Но, согласись, было бы странно, если бы кто-то с учетом наших тяжелых обстоятельств проявил бескорыстие.
— Но я же не требую дополнительной платы! — с пафосом воскликнул Немтышкин.
Я выразительно посмотрел на него, и он сразу осекся. Если бы судья знала, сколько он от нас получает, она бы потребовала как минимум вдвое больше. В конце концов, теперь все решала она.
Иван Вихров сдержал свое слово. То, что казалось совершенно невероятным, все-таки произошло. Причем с поразительной быстротой и легкостью.
В среду утром в Кремле Храповицкий в своих золотых очках дожидался приема у руководителя президентской администрации Юрия Мефодиевича Калошина. Сидя на черном кожаном диване и глядя на строгий некрасивый профиль пожилой вышколенной секретарши, поменявшей ему уже вторую чашку кофе, Храповицкий волновался так, что у него мерзли руки. Он никогда не мечтал о встрече со вторым лицом в стране, а если и мечтал, то уж во всяком случае предпочел бы, чтобы она состоялась в совсем других обстоятельствах. Храповицкий то и дело поправлял галстук и поддергивал манжеты белой рубашки.
Приемная была небольшой и обставлена просто, ничего лишнего здесь не наблюдалось, если не считать старомодной красно-зеленой ковровой дорожки, уходящей в кабинет. Вообще-то вся президентская администрация располагалась в комплексе зданий на Старой площади. Там же у главы администрации был еще один кабинет, гораздо более внушительный. Но поскольку в кремлевских кругах все решала не величина кабинета, а непосредственная близость к президенту, Калошин предпочитал ютиться здесь, в Кремле, дабы иметь возможность появиться перед президентом по первому его требованию.
Кроме Храповицкого, других посетителей не было. То, что ему было назначено в неприемный день, Храповицкого обнадеживало, поскольку свидетельствовало о том, что к просьбам Ивана Вихрова Калошин относился внимательно.
Храповицкий не пытался заранее выработать линию поведения, положившись на интуицию. Тем более что человек, от которого сейчас зависела его судьба, который одним телефонным звонком мог вознести его на новую вершину его карьеры или отправить за решетку, был темной лошадкой.
Все, что удалось Храповицкому выжать из Ивана Вихрова и Лисецкого, известного любителя слухов, сводилось к тому, что Калошин редко повышал голос, чурался роскоши, не имел любовниц и держал свою семью в черном теле. Его жена, когда ей нужно было попасть в театр с подругой, не решаясь беспокоить мужа, вынуждена была тайком обращаться к его секретарям с просьбой о билетах и машине. В бизнесе Калошин не участвовал, деньги принимал только от особо доверенных лиц, а нажитые миллионы хранил на заграничных счетах, причем Иван уверял, что в Прибалтике, где, в отличие от Швейцарии, искать не будут никогда.
Калошин не давал интервью, старательно избегал камер, а когда все-таки случайно попадал в кадр, то выглядел совершенно бесцветным и невыразительным, косил взглядом в пол и говорил очень кратко. Было ли это результатом его сознательных усилий или в нем действительно не было ничего примечательного, Храповицкий не знал.
Вообще, чехарда, которая творилась вокруг больного и сумасбродного Ельцина, не поддавалась ни логике, ни описанию. Его администрация вставляла палки в колеса правительству, ключевые министры не имели реальной власти, силовики подчинялись напрямую президенту, а вернее, самонадеянному и хамоватому шефу его безопасности Коржакову. Десяток крупнейших бизнесменов, наживших миллиардные состояния в последние четыре года и получивших доступ к президентскому телу, грызлись между собой. В дела непрерывно вмешивалась дочь президента и ее фавориты. Важнейшие вопросы решали какие-то непонятные закулисные личности с сомнительной репутацией.
Главой президентской администрации Калошина сделал Березовский, самый богатый и самый проклинаемый человек в России. Березовский боролся за влияние на президента с Коржаковым, перед которым Березовский в недавнем прошлом лебезил и трусил. В этой борьбе он опирался на дочь Ельцина, растравляя ее поздно проснувшуюся жадность к деньгам и жизни.
Калошин долгое время был послушным и невзрачным директором в одном из подразделений Березовского. Враги Березовского даже заводили как-то уголовное дело на Калошина в надежде надавить на его начальника. Но тот держался стойко и показаний против Березовского не дал. Его назначение к президенту Березовский считал своей главной победой, надеясь с ее помощью достичь полного контроля над непредсказуемым Ельциным. Он ошибался.
Преданным исполнителем рискованных планов Бориса Абрамыча Калошин не стал. Войдя в душные от интриг и страстей византийские коридоры Кремля, Калошин с первых же дней принялся маневрировать между всеми: президентом, его дочерью, Коржаковым, Черномырдиным, Березовским и другими олигархами. Попутно он успевал заигрывать с оппозицией, прикармливать бушевавшую прессу, сливая трем-четырем доверенным редакторам не представлявшие опасности секреты, поддакивать свирепым силовикам, то усмиряя их, то исподтишка науськивая друг на друга. При этом он ухитрялся не давать явных поводов для доносов многочисленным кремлевским наушникам. Одним словом, Калошин беспрерывно плел интриги и вел одному ему понятную игру. Впрочем, эта игра с каждым днем его укрепляла.
