Так, около 600 евреев из Жмеринки заявили, что они „своей родиной считают новое еврейское государство Израиль и просят президиум ЕАК организовать помощь этому государству путем сбора средств и посылки туда людей для подкрепления еврейской армии, борющейся против арабов“.
Студент Б. Левин, организовавший и возглавивший группу молодых евреев, написал в заявлении в ЕАК: „80 студентов Московского юридического института готовы к немедленному выезду в Палестину“.
Подобные же заявления поступают от студентов и преподавателей московских институтов: химико-технологического им. Менделеева, института химического машиностроения, техникума иностранных языков и др. Коллективные заявления с требованием об отправке в Израиль поступили также из проектного института „Стальпроект“, из министерства вооружений, от многих офицеров Красной Армии.
Все обращения в секретариат тщательным образом документируются, составляются подробные списки с указанием места жительства, места работы и других данных…»
«Еврейская папка», регулярно пополняемая новыми документами еще с момента ее сформирования, время от времени затребовалась Сталиным и через два-три дня возвращалась в секретариат Молотова. Но в последний раз она пробыла у Сталина не меньше недели и была возвращена Молотову без единого замечания.
Он тщательно просмотрел документы — не только свежие, но и все предыдущие. Не было ни одной пометки: ни «галочки» на полях, ни вопросительного знака, ни одного подчеркнутого слова. Словно бы Сталин вообще не раскрывал папку. Но Молотов не сомневался, что раскрывал. И читал. И читал, как всегда, очень внимательно.
Не меньше часа Молотов раздумывал, сидя за своим письменным столом и невидяще глядя на колокольню Ивана Великого. Потом по внутреннему телефону связался с Берией и сказал, что сейчас зайдет.
В кабинете Берии он молча положил папку на стол. Берия поправил пенсне и вопросительно взглянул на Молотова. Тот кивнул: открой.
Берия раскрыл папку и начал просматривать документы — с конца. Он знал содержание этой папки. Когда возглавлял НКВД и позже курировал МВД и МГБ, следил, чтобы документы, поступавшие в нее, достойно представляли работу его ведомства. Позже просматривал — чтобы быть в курсе. Он сразу же отметил то же, что и Молотов: ни одной свежей пометки. Еще раз перечитал последние документы. Сразу выделил ключевую фразу. Ткнул в нее пальцем: она? Молотов кивнул. Фраза была:
«При необходимости это может быть использовано в качестве рычага вовлечения Израиля в международные политические комбинации».
Берия, как и Молотов, сразу понял, что она означает. Она означала опасность.
Он закурил душистую турецкую папиросу, на бумажной четвертушке вывел: «Каганович».
Молотов кивнул.
«Андреев. Микоян».
Молотов подтвердил таким же молчаливым кивком.
Жена члена Политбюро, одного из заместителей председателя Совета Министров Андреева была еврейкой. Жена Микояна тоже была еврейкой. Как и арестованная полгода назад жена Молотова Полина Жемчужина.
«Кто еще?»
Молотов взял авторучку из жирных пальцев Берии и написал: «Все».
Берия задумался. Потом на листке появилось: «Абакумов: Вознесенский, Кузнецов. Что еще? ЕАК?»
Молотов кивнул.
По «ленинградскому делу», главными обвиняемыми в котором были бывшие члены Политбюро Вознесенский и Кузнецов, ни у Берии, ни у Молотова вопросов не было. Судьба их была предрешена. И не имело значения, что им инкриминируют: шпионаж, вредительство или контрреволюционный заговор. Абакумов регулярно докладывал о ходе следствия лично Сталину и на Политбюро. О ходе следствия по делу еврейских буржуазных националистов из ЕАК Берия ничего не знал. Поэтому написал:
«В какой стадии?»
Молотов молча пожал плечами. Он тоже ничего не знал. И в этом была острая опасность, заставившая его рискнуть на эту встречу с Берией. Они никогда не были друзьями. Но опасность заставляет сбиваться в стаю даже одиноких степных волков.
Молотов был в гораздо худшем положении, чем Берия. Но Берия понимал, что в любой момент они могут сравняться. И бомба не защитит. Он не Курчатов. И даже не молодой Сахаров. Его без труда заменят Ванников или Завенягин. Поэтому не стоило отталкивать протянутую Молотовым руку. В конце концов, сделать это никогда не поздно.
Он еще раз взглянул на бумажную четвертушку. Молотов написал на ней только одно слово: «Все». Но эти три буквы могли означать для него немедленный приговор. У Берии был соблазн сохранить эту бумажку. Но тут же понял: нельзя. Молотов сразу поймет. Не дурак. Дураки до такого возраста в Политбюро не доживают.
Он сжег четвертушку в просторной хрустальной пепельнице, размял окурком пепел и с озабоченностью в голосе проговорил:
— Интересные материалы. Очень интересные. Евреи, а? Ишь как развернулись! Жаль, нет сейчас времени дочитать. Потом дочитаю и передам твоему Ветрову. Спасибо, что дал себе труд занести.
Пожав Молотову руку и проводив его до дверей кабинета, Берия вернулся к столу. Отдаленно, приглушенные окнами и плотными портьерами, прозвучали куранты. Полночь. Берия перевернул листок настольного календаря.
1 августа 1949 года.
Впереди был час «Ч».
Первый взрыв советской атомной бомбы был произведен на Семипалатинском полигоне 29 августа 1949 года в 6 часов утра, сразу после восхода солнца. Через час, когда были собраны данные телеметрии и стало ясно, что испытание прошло успешно и что мощность взрыва соответствует расчетной, Берия, находившийся на командном пункте в пятнадцати километрах от эпицентра взрыва, связался по ВЧ с Москвой. В Москве в это время была глубокая ночь. Ответил Поскребышев:
— Товарищ Сталин ушел спать.
— Разбудите, — потребовал Берия. — Дело чрезвычайной важности.
Через несколько минут в трубке раздался сонный, недовольный голос Сталина:
— Чего тебе?
— Иосиф Виссарионович, ваш приказ выполнен. Испытание прошло успешно. Взрыв такой же, как у американцев.
— Я уже знаю. Прилетай, доложишь. А сейчас я хочу спать.
И Сталин положил трубку.
Берия бешено оглядел столпившихся в комнате связи генералов и ведущих ученых:
— Какая блядь успела?! Расстреляю, мать вашу! Утоплю в тяжелой воде! В говне! Ноги повыдергиваю!
Отбушевав, успокоился. Понимал: кому нужно, тот и успел.
Расцеловал Курчатова и академика Харитона.
— Поздравляю. Сделано дело. Сделано!..
Через день он докладывал о ходе и результатах испытания Сталину. Сталин молча слушал, рассматривал разложенные на столе для совещаний фотоснимки: сам взрыв во всех его фазах, опрокинутые и наполовину оплавленные танки, перед этим специально собранные на полигоне, чудовищно искореженные фермы железнодорожного моста, осмоленные, но живые верблюды с вытекшими глазами в траншеях, вулканическая лава на месте бетонных сооружений.
— Когда будет вторая бомба? — спросил Сталин, когда Берия закончил доклад.
— Как только накопим необходимое количество плутония.
— Сколько сейчас у американцев бомб? Хватит, чтобы уничтожить Советский Союз?
— Нет. И не рискнут. Общественное мнение. Борьба за мир.
— А мы, когда накопим, рискнем?
В этом был весь Сталин. Для него не существовало конечных станций. Все — полустанки. Цель обесценивалась для него не в момент ее достижения, а как только становилось ясно, что она достижима и будет достигнута.
Сталин молчал, ждал ответа.
— Рискнем, — подтвердил Берия. — Если обгоним их по качеству. Качество — водородная бомба. Идея Тамма и молодого Сахарова. Мы будем объявлять об испытании?
Сталин подумал и ответил:
— Нет.
— Они могут сами узнать, — предупредил Берия. — По пробам воздуха в высоких слоях атмосферы. Наши ученые говорят, что это достаточно точный метод.
— Узнают — тогда и объявим… Ладно. Давай список.
— Какой список? — сделал вид, что не понял, Берия.
— Какой! В котором ты в конце.
Берия достал из папки и положил на письменный стол Сталина давно заготовленный список на награждение участников создания бомбы.
Сталин внимательно просмотрел его. Отметил:
— И в самом деле — в конце. Это неправильно, Лаврентий.
Он взял свой любимый мягкий коричневый карандаш и вписал Берию в начало списка.
— Вот так будет правильнее.
Немного подумал и наложил резолюцию в левом верхнем углу, наискось: «Согласен. Расстрелять». И размашисто расписался: И. Сталин.
Берия помертвел.
Сталин удивленно посмотрел на него. Потом на список.
Потом снова на Берию.
— В чем дело?.. — Догадался: — А! Все перепутал. Это привычка, Лаврентий. Когда ты мне передаешь списки, я привык к такой резолюции.