— Не желаю, — подтвердил Храповицкий.
Он ощутил, что тон Калошина начал неприметно меняться.
— Я ни за кого отвечать не желаю, — прибавил Храповицкий. — Кроме как за себя.
— Ну, а если он все-таки пойдет? — в упор спросил Калошин.
Храповицкий снова сел в кресло и выпрямился.
— Я его не поддержу, — ответил он твердо.
— Не поддержите или будете на нашей стороне? — дожимал Калошин.
Отступать Храповицкому было уже некуда.
— Я буду на вашей стороне, — пообещал он потупясь.
— Против Лисецкого? — вколотил последний гвоздь Калошин.
— Против Лисецкого, — эхом откликнулся Храповицкий.
Калошин хмыкнул.
— Хорошо, — наконец кивнул он. — Хорошо.
Он потер переносицу. Лицо его немного оттаяло. Храповицкий почувствовал себя лучше.
— А с другой стороны, знаете, что я думаю, Владимир Леонидович? — добродушно спросил Калошин.
— Что? — с надеждой взметнулся Храповицкий.
— Я думаю, что если посадить вас, то и не надо будет гадать, на чьей вы стороне. Само собой все решится. Разве не так?
В Храповицкого словно выстрелили. Он дернулся и скрючился на стуле с почерневшим лицом. Калошин опять разразился дребезжащим смехом.
— Да успокойтесь, — видя его реакцию, утешил Калошин. — Это я так. Как говорит Борис Николаевич, для разрядки. Нельзя вас сажать, Владимир Леонидович. К сожалению Матрехина и вашему большому везению. Не из-за ваших друзей нельзя, а из-за ваших врагов. Коммунисты вокруг этого шум на всю страну поднимут. Коррупция! Грабеж! Мы вас посадим, а они всю заслугу себе припишут. Нам перед выборами такие страсти не нужны. К тому же, вас посади, а другие богатеи вроде вас перепугаются. Передел собственности! Добивают ударников капитализма! Топчут завоевания демократии! Караул! Побегут к коммунистам договариваться. Вот ведь что получается. Так что придется вам помогать. Хочешь не хочешь. Нет у меня выбора.
Храповицкий стиснул пальцами виски и закрыл глаза. Калошин играл с ним, как кошка с мышью: выпускал на мгновенье, прыжком настигал и снова душил. Храповицкий уже был не в состоянии терпеть эту пытку дальше. Он держался как мог, из последних сил.
— Кстати, Владимир Леонидович, — вернул его к действительности Калошин. — Вот вы ни за кого ручаться не хотите. А кто мне за вас поручится? За вас самого?
— У вас на руках мое уголовное дело, — глухо отозвался Храповицкий, не отрывая ладони от лица. — Вы же его читали. Если сочтете нужным, сможете открыть его в любую минуту. Никто вам не помешает.
До него вновь донеслось невыносимое блеяние Калошина.
— Это точно, — подтвердил глава президентской администрации. — Никто не мешает.
Храповицкий заставил себя посмотреть в его сторону. Калошин как-то совсем развеселился. Даже подмигнул.
— Вихров-то в вашей истории на «Русскую нефть» грешит, — заметил он уже более доверительно. — Считает, что они эту возню затеяли. Он, впрочем, их вообще не любит. А сами-то вы что думаете?
— «Русская нефть», — согласился Храповицкий медленно. Жизнь постепенно возвращалась к нему. — Хотя Ума не приложу, где я им дорогу перешел.
— Да, может, и не переходили вовсе, — многозначительно заметил Калошин. — Может, и не в вас тут проблема.
— А в ком же? — поднял брови Храповицкий. Калошин не ответил.
— Дайте мне разобраться, — уклончиво проговорил он. — Есть у меня кое-какие соображения по этому поводу. Попробую что-нибудь предпринять.
Когда Храповицкий уже был в дверях, Калошин окликнул его:
— А Лисецкого вы, значит, пустым фантазером считаете? — осведомился он с любопытством. — Выдумщиком?
Храповицкому уже было не до Лисецкого. Он не мог оставаться здесь ни минутой дольше.
— В целом да, — устало обронил он.
— Ну, значит, до настоящей драки с ним не дойдет, — подвел итог Калошин. — Значит, легким испугом он отделается. Ну, и то ладно.
Телефон зазвонил только после обеда. Я схватил трубку.
— Алло? — сказал я, но ответа не последовало. Вместо этого до меня донесся обрывок разговора.
— Да нет, — настойчиво убеждал кого-то Храповицкий. — Никакой он не уголовник. Просто у парня было трудное детство. Рано осиротел, в детдоме воспитывался. Отсюда и манеры такие: ест руками, чавкает, на пол плюет, не моется. Словарный запас ограниченный. Женщин под столом за коленки хватает.
— Ты о ком? — осторожно поинтересовался я, впечатленный нарисованным портретом.
— Ой! — притворно спохватился он. — Я и не знал, что ты слушаешь! Да я тут за тебя заступаюсь. Ленке доказываю, что не такой уж ты грубиян, как кажешься.
Даже в эти полные волнений дни Храповицкий старался не нарушать графика встреч со своим гаремом и по очереди брал своих женщин в Москву. Во время деловых переговоров они дожидались его в машине, а награждались за терпение совместным походом по магазинам, ворохом купленной одежды, золотыми безделушками и обедом в модном ресторане.
Причем если он летел с одной, то, считая свой супружеский долг выполненным, ночевать ехал к другой.
Я расслышал смех Лены и ее писк: «Я этого не говорила!» Судя по всему, они ехали в машине. Приглушенно играла музыка.
— Говорила-говорила, — заверил меня Храповицкий. — Просто она не думала, что я тебе передам. Еще она сказала, что ты алкоголик и бабник. И что дурно на меня влияешь.
Такого рода привычные розыгрыши означали, что он находится в превосходном настроении.
— Судя по всему, встреча прошла удачно, — предположил я, удержавшись от соблазна охарактеризовать в ответ безупречные манеры Храповицкого.
— Нормально прошла, — согласился он как-то неопределенно. — Прослушал я развернутый доклад про судьбы Родины. Кстати, ты не знаешь, почему, когда мне начинают рассказывать о судьбах Родины, у меня возникает предчувствие, что с меня потребуют никак не меньше лимона? Подозрительный я какой-то стал.
— Обычное явление в старости, — утешил я. — А жадным ты был всегда.
— Да, — вздохнул Храповицкий. — Выходит, правильно, что я Ленку послушался и тебя с собой не взял. А то бы ты к его секретарше пристал. Она, кстати, страшная и толстая. В твоем вкусе. Изнасиловал бы ее. Мне кажется, он бы обиделся.
— Да можешь ты толком сказать, до чего вы договорились? — заорал я.
Помня о том, что наши телефоны прослушиваются, мы оба избегали называть имя Калошина.
— На столе бы изнасиловал, — резвился Храповицкий. — Пожилая, между прочим, женщина. Мать семейства. А мне потом расхлебывай. А без тебя мы с ним очень Даже мирно посидели. Все обсудили. Короче, он обещал помочь.
— Ну, слава Богу! — воскликнул я с облегчением.
Тяжкий груз наконец-то свалился с моих плеч. Вмешательство Калошина автоматически означало конец наших злоключений.
— Там, правда, момент один был неприятный, — замялся Храповицкий, на мгновение оставляя шутливый тон. — Скользкая тема возникла. Впрочем, ладно. Не буду по телефону. Потом расскажу. Ты только не напивайся сразу! Меня подожди. Я сейчас к Ване заскочу, поблагодарю — и на самолет. Кстати, что там с нашим терпилой?
Так он теперь именовал Пахом Пахомыча.
— Перенесли на завтра. Но дали слово все решить.
— А почему не сегодня?
— Потом объясню, — ответил я, не желая входить в подробности по телефону.
— Завтра — тоже неплохо, — подумав, согласился Храповицкий. — Он, помнится, все похудеть мечтал. Может, теперь получится.
— Какой ты заботливый! — не удержался я.
— Тоже заметил? — подхватил он. — Я вообще с детства животных люблю. С собаками вожусь, тебя вот пытаюсь чему-то научить. Ленку дрессирую. Ай! Ты что дерешься? Я же в хорошем смысле.
Эта реплика была обращена не ко мне. Он был вне пределов моей досягаемости.
— Егорушку нашего он, между прочим, не больно жалует.
— Не он один, — хмыкнул я.
— Это потому что вы нетерпимые, — притворно заступился за губернатора Храповицкий. — Тяжело мне с вами.
Заезженная пластинка про храповицкое мученичество была мне до оскомины знакома.
В конце рабочего дня, ближе к семи, Плохиш и Сырцов сидели в кабинете директора одной из принадлежавших Плохишу забегаловок, неподалеку от железнодорожного вокзала.
Плохиш предпочитал не распространяться на стороне о своих забегаловках. Он их немного стеснялся. Храповицкому и его компании Плохиш неизменно демонстрировал свое пренебрежение к подобным заведениям и именовал их не иначе как «тошниловками». Но дорогих ресторанов упорно не открывал, считая это невыгодным. Клиентура в его кафешках была самая заурядная: шумные студенты, подвыпившие хвастливые ларечники и вульгарные девушки. Здесь не давали на чай, не предъявляли претензий к качеству блюд, зато знакомились между собой легко, напивались быстро и даже танцевали. Так что столы никогда не пустовали.
