похотливые рожи и еле слышно осведомилась – …Ну, кто первый?..
– Знамо дело, кто первый… – подал голос рыжий и показал пальцем на свою волосатую грудь.
И тут Лера улыбнулась и сказала сделавшему шаг навстречу, вплотную приблизившегося к ней рыжего, прерывисто дышавшего на неё винным перегаром:
– Подожди… Успеешь… Раз тебе деньги заплатили, надо сначала уважить тех, кто заплатил… Мужем ведь назвался… Заплативший деньги за представление…
– Ну, – рыжий растерялся, – пусть будет первым, раз подговорил, заплатил за удовольствие…
Лера подошла к Игорю и с презрение бросила:
– …Кого же ты, братец, мой бывший жених, ищешь?.. – И с невыразимой ненавистью к стоявшему рядом Гарику. – …И ты, братец Брут, тоже здесь с бывшим женихом…
«Братец» Игорь от неожиданности вопроса часто замигал белесыми ресницами и, озираясь на Гарика, братву во главе с рыжим амбалом рыкнул:
– Как кого ищу?.. Тебя искал и хотел наказать…
– Так у тебя, братец Игорь, как впрочем и у братца Гарика даже шашки нет, чтоб разрубить меня от плеча до сердца… И нельзя меня сейчас рубить и доставать из-под сердца дитя с флэшкой, потому что я беременна и хочу быть счастливой матерью ребенка от любимого человека, понимаешь, братец Игорь… И братец Гарик понимает лучше тебя, потому что сделал и делает все возможное, чтобы сделать меня несчастной… – сказала с какой-то невыносимой горечью в голосе Лера и медленно, с ледяным презрением отвернулась от бывших женихов, ненавистных ее сердцу.
Она нагнулась, то ли подымая с земли шорты и футболку, то ли желая приземлиться, чтобы отдаться похотливым бесам – и вдруг стремительно сорвалась с места, как легкий, подобный голой пронзительной молнии, спринтер с низкого старта…
Никто из окружавших ее бесов не успел даже вскинуть руки и зацепить ее – а за что цепляться-то у молнии?.. Прожегши, рассекши голой испепеляющей молнией нестройные ряды очумелых парней, Лера стремительно рванулась вверх по горной тропке, уводящей влево к самой отвесной скале, обрывающейся в синем море…
Она побежала по тропинке через кусты и валуны к обрыву настолько легко и быстро, что за ней из братвы даже никто не погнался… Какой толк – все равно не догнать… Тяжелым осовевшим парням совсем не с руки было срываться, ускоряться, бежать, тем более, неизвестно куда – в сторону обрыва, в сторону опасности, зияющей где-то морской бездны…
И Брагину передалось в ощущениях блаженство Лериной шальной свободной мысли: только что она была смята, распята, унижена, и он, Брагин, был смят, распят унижен – лишь бы ничему не навредить, лишь бы не опрокинуть своим нечаянным движением, жестом хрупкий сосуд надежды на спасение – и вдруг все изменилось, освобождение, торжество свободы. Возлюбленная вырвалась из тисков, плен и все унижение похерены, она бежит вверх к обрыву, она свободна… А где-то внизу шумит море – и острые камни, и морская лазурь на стороне бегущей… Ее никто не ловит, она спасена от мерзости насилия… Она перехитрила судьбу, она побила все ее уловки, сломала все коварные развилки времени своим немыслимым побегом… И она бежит… Бежит… Ни горечи, ни жалких, ничтожных мыслей, ни униженных стонов, ни мольбы о пощаде – она свободна… И теперь ему, Брагину уже ничего в жизни не страшно…
Какое чудо – жизнь!.. Как терпко и сладко пахнет хвоей и полынью, нагретой землей и камнем, сухими сопревшими листьями… Как победно звенят цикады… Как радостно выводит свои рулады неведомая птица в кустах, наполняя горное пространство чистыми прозрачными звуками… И высокое небо надо всем… В такие мгновенья в горле встают слезы, не давая произнести ни слова, ни звука издать… И на глаза тоже слезы наворачиваются, чтобы тут же иссякнуть…
И вдруг стало тревожно и одиноко на сердце – куда же бежит, летит вверх ослепительная девушка-молния?.. Ведь если оказалось возможным взбежать на скалу, то вернуться назад, спуститься вниз уже невозможно… И отчаянная мысль пульсировала в безумном ужасе – ей даже оглянуться назад опасно… Можно поскользнуться, потерять равновесие и рухнуть на острые камни… И она не оглядывалась… Только уже не бежала, а шла вперед и вверх – до упора, до обрыва… И вот уже бежать, идти некуда… Некуда – только в никуда… И вдруг эта юная обнаженная девушка на краю обрыва, еще недавно напуганная и потрясенная, приговоренная судьбой к насилию и унижению, становится ослепительно сияющей, словно вбирает в себя весь круг солнца… Становится непостижимо свободной и светоносной на краю бездны…
Почему для нее не увеличилось земное расстояние между обрывом и морской поверхностью с острыми камнями?.. Почему пространство и время для нее сошлись в единый миг и траекторию полета с обрыва – вниз головой с втянутыми руками?.. Почему ничего никогда уже в ее жизни не будет?.. Так не должно быть!.. Для нее все должно быть впереди и надо быть достойной мига ее победы!..
И боксер Игорь первым опомнился и стал колошматить своими огромными кулаками бесов, миг назад готовых надругаться над светлым и драгоценным образом девчушки, мечтающей стать матерью, посылая один за другим гадких мерзопакостных бесов в нокдаун и нокаут. И очнувшись от ступора, Брагин тоже с ним против мирового зла и бесовства, плечом к плечу, спина к спине. Только опустошенный Гарик смотрел на этот смертельный бой, на все это сотворенное им, режиссёром, совсем не театральное, а страшное, живое кровавое действо… смотрел какое-то время равнодушно и безнадежно одиноким и презренным посторонним зрителем.
Бесы обнажили ножи. Но боксер успевал ловко вырывать у бесов ножи и бил обезоруженных бесов кулаками. Ещё сильней и мстительней бил боксёр бесов после того, как Брагина ударили ножом в живот и тот, скрючившись, осел на землю. А неугомонный боксёр бил бы до последнего, до упора, если бы его самого ножом, наконец, не ударили прямо в сердце. Он упал бездыханный со счастливой улыбкой. Это было предпоследним, что увидел окровавленный Брагин затухающим сознанием. А последним затуманенным взглядом зацепил финальную картину мести и ужаса, как опомнившийся и ополоумевший Гарик выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в воздух, потом раз-другой в сторону убегающих обезумевших от страха бесов, положив на землю двух самых отмороженных, потерявших берега беспредельщиков, только что убивших ножами боксёра. А потом с тихой блаженной улыбкой на устах, словно ставя финальную точку затянувшегося чуть ли не с момента его
