Ему было страшно, но слабость была такой, что он ничему уже не противился. Только чувствовал, что мёрзнет.
Он думал о себе, что он золотозубый Фима Пенкель, сосед по даче вскоре после войны. Фима считал себя талантливым писателем и сочинял роман «Приключения блохи в паху бездомной собаки», но очень боялся, что власти разоблачат его антисоветское нутро и уличат в буржуазном декадансе.
Фима хотел бежать за границу. Он и роман писал для того, чтобы поскандалить с властью, а после попросить политического убежища. Но было не очень понятно, зачем Фима хотел основать в Пидерации конспиративную компанию по торговле янтарём.
Зачем ему Пенкель? Как лысому — гребень, как петуху — милицейский свисток…
Этот Пенкель, с которым он позднее работал в одной конторе, называвшейся «Промбурвод», спровоцировал кровавую драку, в драке участвовали две деревни. Тогда могли запросто прибить и его самого, устроившего Пенксля на должность старшего инженера, хотя тот нигде и никогда не учился.
Деньги везде капают, нужно лишь точно знать, куда прилипнуть губой…
Они обслуживали колхоз в Псковской области. Нищее дурачьё верило липовым нарядам. Но кормили их плохо. Главный бурильщик Мотуня, которого они наняли в Витебске прямо на железнодорожном вокзале, называл колхозные обеды «нисчемными». И подучил Пенкеля, по дешёвке покупавшего кур у хозяйки, где они жили, а потом рассорившегося с нею из-за цены, погубить свинью этой самой женщины.
— Ужасно ты жадный, Пенкель, — сказал Мотуня. — Если хочешь, я тебя научу, как за бесценок приобрести много мяса. За бутылочку белой выдам полный секретец.
— Считай, что бутылка у тебя в кармане, жлоб. Выкладывай секрет.
— Сходи в магазин, купи пшена. Граммов двести. И насыпь в ухо свинье. Сначала в одно, потом в другое. Она как с ума сойдёт через сутки. Я скажу бабке, что у зверюги чума. И она уступит тебе свинью за пятёрку.
Фима всё так и сделал. И когда свинья взбесилась, откупил-таки её за восемь рублей у безутешной старухи.
Но преступление раскрылось — по случайности, и грубое деревенское мужичьё крепко побило Фиму, а заодно и Мотуню. Если бы не заступничество другой деревни, может, и прибили бы до смерти. Но в суд подать не додумались — по своей русской лени. И то хорошо…
Борух Давидович попытался вспомнить, что за лицо было у Фимы. Но вспомнился совсем другой человек — Яша Малкин из местечка, в котором Борух Давидович провёл своё детство.
О люди! Это теперь ясно, что мерзкая порода двуногих ничего не стоит, пока над ними не крутят кнутами те, кто именем единственного истинного на земле Бога призван осуществлять функции пастырей и судей.
Гои всю жизнь озабочены только тем, чтобы сокрыть от чужих глаз свою никчёмность и неполноценность. И когда эти шмендрики из российцев внушают ему, что традиции — способ сохранить культуру народа, он смеётся им прямо в глаза: «Какая культура, а? Какой народ, а? Вообще нет никакого народа и никакой культуры! Есть вечная философия левитов, которая придаст хаосу человеческой возни какой-то смысл. Свору собак надо держать на псарне и постоянно гонять, чтобы использовать для успешной охоты. Собака никогда сама по себе ничего полезного делать не станет, она сожрёт и дичь, причитающуюся хозяину, если не будет помнить, что за это получит по хребту и по морде!..»
Яша Малкин держал шинок и лавку, и шинок приносил хороший доход, как и скобяная лавка, где продавались и разные «колониальные», как тогда выражались, товары.
Любил пофилософствовать этот Яша. Но всё об одном и том же: «Народ в России пошёл мелкий и слабый, сразу спивается. Раньше мужики, которых освободили от помещика, по литру в день могли выдуть и десять лет не спивались, — большой барыш гарантировали. А сейчас? Год-два, и с копыт. То, глядишь, сам подох, то руки на себя наложил, то на краже попался, то в драке колом убили… У него выпить не на что. Чтобы не разориться, я ему в долг даю, и он меня за то как пророка почитает и превозносит. Говорю: «Ты что, Гаврила, в Америку убежишь? Нет, конечно. Пей-гуляй от пуза, а осенью возместишь овсом или житом. Или сырой овчиной. Работу какую сделаешь в моём хозяйстве. Землю перепашешь, навоз разнесёшь…» Для всех этих мужиков я — первый благодетель…»
В лавке у него жена частенько сиживала — Фира. О, задница! Таких задниц он с тех пор ни у кого не видывал, — сложи двух кобылиц, и та выйдет уже. И захаживал к ней Беня, он кузню держал, трое работников у него было. Никто без дела не сидел.
Один подковы ляпает, другой гвозди рубит, третий уголь таскает или сбрую шьёт. Не любил бездельников Беня, хотя сам любой заботой тяготился: «Кто ж вам, пропойцы, чарку даром нальёт? Никто. А вы ко мне в карман лезете!..»
Беня захаживал к Фире в лавку. И крутили они промеж собою известные амуры.
Ой, люди жили! Все были себе полные хозяева. Решал, конечно, кагал, а не царь-дурачок, у которого и понятия не было никакого о подлинностях в его необозримом царстве. Что слепец видит? Что глухой слышит? Что безумец мастерит?..
Беня зайдёт — то ему дратвы дай, то дюжину свечек, то замок с хитроумным ключом. И к Фире: «Хочу пощупать: не унесли ли воры?» Она смеётся: «Шо ты мацаешь, шо ты мацаешь, ушкуйник? Это же тебе не банная шайка!..»
И однажды у них испуг получился. Короче, застрял этот Беня, — ни взад, ни вперёд. А старый Малкин уже идёт. Фира шубой накрылась. А лето, жара.
Малкин подслеповатый, очки на шпагате.
— Фира, и что ты кутаешься в совсем новую шубу? Тут же кругом моли — прорва!
— Ой, у меня что-то крестец ломит. Ты бы сходил за аптекарем, вся дрожу.
— Я Ваньку пошлю, чего мне ноги-то бить?
— Ты сам сходи и аптекаря приведи, не то он Ваньке натирку из керосина даст да рубль возьмёт. Не знаешь, кому он что продаёт?
Ну, тот и потопал…
Ой, как люди жили! Любой товар — почти даром. Можно было бы без всех этих революций обойтись, хотя и попёр он, русский антисемитизм, особенно после японской войны: «Жиды япошкам деньги заплатили, чтобы Россию вконец извести!..» А, какова дурь? Пронюхали, да не то. Доказательств нет, одно надругательство.
Ну, этим, на верхотуре, им виднее, у них все карты на руках. Они, конечно, держали под контролем все партии. И большевиков, и меньшевиков. Но держали головку, взять тех же эсеров, а в глубинке, на периферии, на задрипанных этих окраинах русский мужик уже о своей национальной власти стал как-то очень уж дерзко помышлять, — нужно было зубы ему вон повыдёргивать. Мало мировой войны, нате ещё и гражданскую и лупите друг друга, пока не освободится для порядочных людей эта Россия…
Нет, он лично никого не убил. Вот его отец посылал на смерть безмозглый пролетариат — было. И дядья посылали. А он лично — никого. Даже лозунгов не сочинял…
Он вспомнил, как получил первое задание в отношении Прохорова, бывшего генерального директора крупнейшего оборонного объединения. Он сначала не вникал в подробности, хотя по ходу освоил кое-какие необходимые детали. Этот Прохоров — дважды лауреат, закоренелый сталинист, стало быть, антисемит, противник демократии. Один из тех, кто начал распространять в обществе фальшивку о «завещании Сталина», в котором тиран, якобы, предвидел все будущие зигзаги истории.
Прохорова пытались устранить. Но что-то уж очень деликатничали: ничего не получалось. Или передумали: зачем устранять человека, который несёт ахинею? Дешевле превратить его в идиота, — пусть российцы сами посмеются над сумасбродом. В России это хорошо получается — затоптать того, кто выше других. Лишили собственности, лишили жены — устоял. И не только оклемался, как говорят, а ещё и женился на молодой родственнице, чтобы ей квартирку отписать.
Конечно, его можно было выманить за рубеж и там прижать к липучке, инсценировать убийство, грабёж, кражу, изнасилование — там повсюду наши, которые за хорошие деньги устроят всё, что хочешь. Нет, решили разыграть местную пьеску. На ней, конечно, тоже погрели руки. Гриша Белокопытов придумал хороший сценарий. Он как раз хотел купить квартирку зятю, и ему нужен был хороший куш.
Короче, фиктивный русский филиал фиктивной болгарской фирмы взял этого Прохорова на крючок.
Наглец! Как все они, из прежнего мира. В башке ещё тухлый ветер «социализма» и «всенародной власти». Не сознаёт ни реальности, ни своей обречённости, на что-то надеется. Как увидел его, поразился, что так долго с ним возятся: «Червячок ты, глиста, крантыль тебе полный. И скрежет зубовный ещё будет, и стенания за железными решётками!..» У него сын потом в Чечню загремел, это наши постарались, их там клали ротами, нагоняя страх на тех, кто ещё рассчитывал потрепыхаться. Красно-коричневые ещё помышляли о реванше и считали своей Россию, — так что она может, ваша Россия, если даже в Чечне ей морду мылят?…
Сам Прохоров осторожничал, долго дистанцию держал. А вот его мадама — та сразу влезла в свинячью кучу. Обеими ножками: «Вы, говорит, видите, в каком он сомнамбулическом состоянии? А это великий человек, академик, герой, его заслуги перед Родиной в медалях не измерить. Не крутите, скажите точно, можете сделать поездку или не можете?»
