Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов

— Господа, мы собрались в час роковой для Отечества нашего. Срок генерального сражения определён, и войска строятся в боевые порядки. Каждый из пришедших нынче на тайное собрание готов сложить голову на поле чести. Военным должно прибыть на позиции в назначенный срок. Среди нас присутствуют и люди штатские, на коих также возложена важная миссия. Но у тех, кои остаются в Первопрестольной, будет довольно запаса времени для приуготовлений к любому повороту событий. Меж тем братья, коим предстоит сражаться с врагом в открытом поле, принуждены торопиться и времени имеют в обрез. Посему я намерен пресекать длинные речи, и для себя считаю таковые в сложившейся обстановке роскошью недозволительной. В решимости вашей защитить Отечество великой ценой не имею сомнений, потому и не считаю ни необходимым, ни полезным призывать вас, братья, к верности долгу, тем паче — напоминать вам о нерушимости клятв наших. Скажу ещё лишь одно. Наши великие братья, предшественники наши провидели грядущий грозный час. Титанической силой Разума, соединённой с силою Любви, они создали Инструмент. Ныне мы собрались, чтобы распечатать и применить его — в великой надежде, что он поможет повернуть ход истории и укротить грозу, бушующую над Отечеством. Господа, я закончил. Поднимемся в Круглый зал.

Присутствовавшие на собрании в Рапирном зале выслушали оратора в молчании. Все они были укутаны в чёрные плащи от шеи до пят, лишь откинуты широкие капюшоны. Едва предводитель их кончил свою речь, кто-то из толпы повитых плащами негромко, но властно распорядился:

— Господа, прошу оставить здесь ваши накидки и оружие. Лестница наверх находится за дверью справа.

Они очень долго поднимались по лестнице. Свечей не брали с собой, поскольку путь прекрасно освещали им высокие окна. Подъём их был озарён белым светом утра. Они шагали тихо, размеренно, ни словом, ни даже громким дыханием ни один не нарушил сосредоточенной плавности процессии. Оратор, который был у них предводителем, шёл не впереди, а среди других и бережно нёс обеими руками тяжёлый вертикально вытянутый свёрток. Так мог бы служитель культа нести младенца в крестильную купель: с осторожностью, потребной хрупкому человеческому существу, и благоговением перед высшей силой, в нём сияющей.

Лёгкие шаги по широким белокаменным ступеням, потом — по крутым деревянным, прямые спины, мундиры с эполетами, едва различимое размеренное позвякивание шпор. Всё говорило о готовности этих военных вскочить в седло, едва окончив обряд, ради которого они собрались в Сухаревой башне.

Штатские — их было не много — изо всех сил старались казаться военным под стать.

Круглый зал располагался под самой крышей, в острой оконечности башни. Не всякому был открыт туда путь, и не всякому известен. Со светлой, удобной, ещё хранившей запах дерева лестницы, устроенной тут во время недавнего ремонта, процессия сошла и втянулась в неприметный арочный проём. Там встретила их новая лестница — витая, металлическая, узкая — грузному человеку не протиснуться.

Круглый зал казался огромен. Верх его совершенно терялся в темноте.

Тот, что властно отдавал распоряжения в нижнем зале, здесь самолично пошёл по кругу — зажигал свечи в настенных светильниках. Стены Круглого зала засияли нежно: гладкий коричневый мрамор отражал пламя. Мрамор имел тёплый оттенок, точно полированное дерево. По стенам вытянулся строгий строй полуколонн. Высоко, на уровне двух человеческих ростов, полуколонны упирались в карниз. Выше карниза — убегающий вверх, во тьму, крутой свод. Где и чем он оканчивался?..

Люди, сгрудившиеся было при входе, растекаются, образуют круг. По-прежнему хранят молчание, не то благоговейное, не то почтительное. Или же всего лишь дисциплинированно соблюдают ритуал? В центре круга, в центре зала, в самом центре суровой Сухаревой башни — малахитовая чаша. У неё толстые стенки, массивная нога прочно упёрта в наборный пол. Чаша диаметром в локоть.

От стены приносят и ставят к самой чаше ломберный столик. Он нелепо смотрится среди храмовой торжественности зала. На нём, словно сам собой, появляется чудной предмет из меди. Плод причудливой фантазии изобретателя-самоучки. Похож на прибор, которым пользуются моряки. На подставке вертикально высится большой, раскрытый на треть ширины циркуль. Под вершину циркуля подвешена половина шестерни — выпуклым зубчатым краем вниз. Вроде маятника. Подобно маятнику, она покачивается вправо-влево, вправо-влево.

Циркуль и угольник? Нет, вместо угольника — всё же половина шестерёнки. И конструкция целиком — не плоскостное изображение. Она объёмная; она живёт, движется.

Предводитель собрания бережно распеленал свой свёрток, и лица озарил нежный золотой свет — как будто на всех одновременно пали лучи утреннего солнца. Откликнулось золотое и серебряное шитьё на мундирах: затеплилось, ожило. Из всех уст вырвался единый вздох восхищения. Узкий и высокий пирамидальный сосуд с золотистой жидкостью оказался на ломберном столике рядом с медным «маятником» — эмблемой братства. Жидкость нежно, ровно светилась; замерцали медные линии «маятника».

— Брюсово наследство!

— Эликсир Новикова!

Одновременный тихий шёпот самых осведомлённых гулко отдался в высоких сводах.

— Братья, прошу полного вашего сосредоточения.

Тихо заговорил предводитель, напряжённо.

— Настало время распечатать дар великого нашего предшественника, основателя братства. Будьте готовы принять его в полном объёме. Прошу теперь каждого сказать: готов ли он принять дар, что бы ни означал он для жизни и личной судьбы.

Тихо, не сходя со своих мест и в свободной последовательности военные и штатские произносили:

— Готов.

— Совершенно.

— Я готов.

Иссякли голоса.

— Остались ли среди нас один или более, кто не принял решения?

Тишина. Мягкое лучистое сияние.

Сами, команды не дожидаясь, члены братства запели на латинском наречии — негромко, стройно, как в церкви.

Совсем внезапно размахнувшись саблей, глава братства снёс пирамидальному флакону верхушку и вылил золотистый густой эликсир в малахитовую чашу. Так капля росы, преисполненная солнцем, скатывается в сердцевину зелёного листа, дрожит и мерцает там, пока не изойдёт лёгким паром.

Тонкий золотистый дымок заклубился в чаше и стал подниматься.

Латинские строфы сменились гулким, протяжным славянским напевом — не то из церковного языка сотканным, не то прямо из древности вызванным, вычерпанным прямо из Слова об отчаянном Игоревом походе.

Дымок взвился высоко, потянулся к незримому потолку-шатру. Рассеивалась тьма, отпускала от себя