«А крест-то наоборот лежит! — подумала я. — Но умно, профану не понять! Разве что по рассеянности так положен».
Баба Рита не производила впечатления рассеянной женщины. Цепкий взгляд не по-старчески внимательных глаз своей прямотой, вероятно, заставлял смущаться многих ее пациентов. Прямая спина, не касающаяся спинки стула, опущенные плечи и руки, свободно лежащие на коленях. Ей бы чуть напряженности в позе, и я бы подумала, что она занята демонстрацией образцовой осанки. Для того чтобы долго так сидеть, нужно иметь здоровый позвоночник. Мне бы так в ее годы!
— Я слушаю вас, — обратилась ко мне, указав на стул рядом.
Голос властный, но мягкий. Дружелюбный тон.
— Головные боли, — я морщу лоб и заламываю брови, — от затылка до шеи. В основном по утрам.
— А вы немногословны, — произносит она с сожалением.
— Ни к чему, — пожимаю я плечами. — Вы и так должны все видеть.
Она наклоняет голову в знак согласия и протягивает ко мне руки. Я висками чувствую идущее от них тепло и прикрываю глаза. Думаю, что веду себя правильно. Обращаю вдруг внимание на тишину. Тихо в комнате так, будто стены под обоями пенопластом обклеены.
— Мало спите, — находит она причину моей несуществующей хвори, — и сильно устаете.
— Да, — соглашаюсь я. — Но когда много сплю, голова болит тоже.
— Хронический недосып, доченька, добрым сном и за неделю не выведешь!
Ну вот, еще одной матушкой наградил меня господин случай!
Она, видно, почувствовала мелькнувшую во мне неприязнь и обратилась уже не по-родственному:
— Вам что предпочтительней, от боли избавиться или повысить порог утомляемости?
— И то и это, если можно.
— Можно, можно, — закивала головой, встала и зашла мне за спину.
Довольно долго я сидела в тишине и неподвижности. Не беспокоила меня баба Рита, молча стояла сзади и вздыхала время от времени. Может, молилась. Потом быстро шагнула к столу и, взяв икону, перекрестила меня ею и приблизила к лицу для поцелуя, но я склонила голову, и икона коснулась темени. Озорно и радостно посмотрела на ее удивленное лицо.
Продолжая священнодействовать, целительница испробовала на мне немало способов молитвенных заклинаний, заканчивавшихся перекрещиванием, от которого я отклонялась, предложением для поцелуя креста и иконы, от которых я уворачивалась, окроплением святой водой, от которой я ежилась. Не отреагировала лишь на возложение рук, после которого «баба», утомленная суетой, села на свое место.
Я ждала, а она молчала, вроде как размышляла, опустив глаза. Это начинало надоедать, и я уже подумывала о том, как бы взять инициативу в свои руки, но стоило мне открыть рот, как целительница, прервав меня на полузвуке, заговорила сама. Все это производило впечатление достаточно сильное даже на скептически настроенного человека.
— Я вижу трудности и осложнения, сгущающиеся вокруг вас.
И никакого прорицательства. Голос был самым обыкновенным, с оттенком сострадания, вызывающий доверие. Еще немного, и я перестану так напряженно анализировать каждый произносимый ею звук.
— Вокруг вас чернота, — добавила она. — Вам известны ее причины?
Тут она меня не удивила. Любому скажи, что вокруг него трудности, и любой согласится. У кого их нет?
— Известны мне, — отвечаю, — причины и черноты и трудностей. Дело в том, что я ведьма, — улыбаюсь в ее удивленное лицо — сочтет ненормальной, это мне только на руку будет. — Ведьма, не боящаяся икон, крестов и святой воды. И не чернота вокруг меня, тут вы ошиблись. Тьма, так будет правильней.
— Впервые вижу человека, — баба Рита опять слегка улыбается, — открыто заявляющего о своей приверженности злу.
— Зло обычно воспринимается как некие действия, совершаемые кому-либо во вред. Поэтому я предпочитаю слово «тьма».
— Что же, по-вашему, такое зло?
Она меня экзаменует? Напрасно!
— Зло — синоним тьмы. Абсолютно пассивный носитель любой активности в мире, среда ее существования. Это и состояние сознания, души, если хотите.
Баба Рита, соглашаясь, медленно наклоняет голову.
— А как же действия? — продолжает она экзамен.
— А действия могут быть любого оттенка, — заявляю я. — Тьма принимает в себя свет.
Кивает «баба», соглашается со мной, а сама пока еще не раскрылась, не обозначила свое отношение к изрекаемым мною истинам. Иконница!
— Тьма принимает в себя свет! — повторяет «баба» мои слова. — И свет во тьме светит!
— И тьме его не объять, — заканчиваю я цитату. — Евангелист Иоанн был сведущ в вопросах тьмы и света.
— Путь в свет труден, а во тьму мучителен! — В глазах ее боль, будто, делясь сокровенным, она ждет сочувствия.
— Но оправдан обретением силы! — поддерживаю я ее и замираю от заблестевших в ее глазах огоньков.
— А сила нужна для достижения света, иначе нисхождение во тьму равнозначно самоуничтожению.
Хорошо мы с ней поем дуэтом, будто заклинания читаем.
— Трудно вступить в грязь, не вымазав при этом ног! — говорю я вроде не к месту, но она меня понимает прекрасно.
— Воистину!
Вот теперь баба Рита села глубже на стуле, облокотилась о спинку. Вроде передышка у нее посреди трудов.
— У вашей помощницы, там, в коридоре…
— У подручницы! — поправила она меня. Надо же, какая у них здесь иерархия!
— У нее крестик на груди перевернут. Это неосторожно.
— Мы живем не в средневековье. И крест не христианский.
Все, досточтимая баба Рита, или как тебя там по-вашему, ясней признаться ты не могла! Ведьмино кобло здесь у вас, это ясно теперь, как белый день. Боже, над чем только не фанатеют в наше время люди!
— Я буду рада видеть вас завтра.
Материнские нотки в ее голосе стали еще заметнее после наших откровений.
— Скажите подручнице, пусть запишет ко мне на удобное для вас время.
Она даже поднялась и проводила меня до двери, честь оказала!
— А хворь вашу мы отгоним. Не молитвой, так крестом. Не крестом, так силой.
И отвернулась, пошла от меня — без церемоний.
Подручница без возражений записала меня в журнал и назвала сумму — цену за два целительных сеанса. Солидная цена. Еще столько же, и мне экономить придется. Впрочем, платить я, конечно, не собиралась.
Я терпеливо дождалась, пока она поставит точку в выделенной для меня строчке, и решительно, настолько, что возразить она не сумела, отобрала у нее журнал и перелистнула его назад — в позавчерашний день.
«Реутова Евгения» — вот вам, черным по белому! Отчеркнула ногтем строку. Глаза ее широко распахнулись, и приоткрылся рот. Воодушевленная предчувствием отличной импровизации, я прошипела ей в лицо:
— А из меня вы, ведьмины дочки, посланницу к Началу всех начал не сотворите?
Она отшатнулась от меня — и такое было у нее лицо!
* * *
Костя негодовал по-своему, молча, только желваки перекатывались под скулами на худом лице. Ощущение бессилия для сильного человека тягостно, я это знаю и поэтому не мешаю ему кипятиться. Переварит сейчас, уложит в себе все, и полегчает ему.
Машина ерзала по заледеневшей к вечеру дороге. Легкий дождик, сменившийся редким снежком, украсил ее поверхность зеркальным блеском, протираемым легкой поземкой. Требовалось много внимания и терпения, чтобы двигаться по ней с наименьшим риском. Хорошо — недалеко было.
— Ты уж не трогай Аякса-то! — с улыбкой напомнила ему его обещание расправиться при встрече с веселым бродягой. — Он как лучше хотел!
— Пошутил я, ладно! — вздохнул тихонько. — Шутки, похоже, кончились.
— Ну почему же! — возразила я. — Шутить будем мы, а господа Горчаковы пусть принимают наши шутки за чистую монету.
Он тряхнул головой:
— Тебе оно надо?
— Куда деваться! — урезонила я и свернула с шоссе на грунтовочку, ведущую к свалке.
Дело пошло еще хуже. Обледеневшая колея не давала машине ходу. Мы еле ползли вперед под натужное завывание двигателя. Разговаривать в таких условиях было непросто, и пришлось помолчать. Константин держался за ремень над дверцей, а я вовсю сражалась с управлением.
Костя с готовностью согласился сопровождать меня в этой поездке. Я позвонила ему, и он, не задавая вопросов, бросил все и приехал ко мне домой. По дороге пришлось выложить в подробностях причины, сделавшие желательной беседу с бомжами со свалки. Не сказала только, что, возможно, придется обставить ее в виде допроса с пристрастием, настолько мне необходимы сейчас сведения о людях, доставивших туда тело Жени Реутовой. Но Константин — человек сообразительный и в обстановке ориентирующийся быстро. В его поддержке я не сомневалась.
В молчании мы добрались до овражка, за которым находилась землянка местных обитателей. Покинули машину, осмотрелись. Воздух был чист. От вчерашнего дыма не осталось и следа. То ли осадки тому причиной, то ли ветер. Снежок прекратился. Темное, низкое небо нависало над нами, прогнувшись под собственной тяжестью. Мокрые мусорные холмы сами по себе пованивали в меру. Было безлюдно.
