Все учла Алла Анохина, и это тоже. Пришлось засесть с ней за подробности, вспоминать которые не очень хотелось, провезти ее с оператором по местам боев и событий, попозировать перед объективом. Особенно сложно пришлось ей с бомжами на свалке — те ни в какую не хотели обходиться без мата и пороли в микрофон несусветную чушь, потешаясь над собой и нами. Общий язык она с ними нашла только при помощи водки. Зато Аякс с не зажившим еще лицом на фоне протертого ковра вел себя образцово, и Анохина обещала ему лавры телезвезды.
Передача была сделана за неделю, замысловато, но талантливо, и прошла по местному телевидению на «ура». Мне звонили люди, даже давно забытые, и поздравляли с успехом. Звонили люди и вовсе неизвестные, предлагая солидные гонорары за несуразные и несообразные моим интересам и профилю дела. К Косте, а ему в передаче место тоже нашлось, и не последнее, валом хлынули желающие обучаться рукопашному общению, и он набрал новую группу из отпрысков состоятельных родителей.
«Не зря страдали!» — ответил мне, когда я поздравила с успехом.
А не далее как вчера утром, выдернув меня из-под одеяла телефонным звонком, Анохина, задыхаясь от радостного возбуждения, прокричала из трубки, что передачу забирают для показа по Центральному телевидению. Для нее это крупная удача, и я ее с ней поздравила. Теперь, значит, по всей Росии люди, посматривая между домашними делами на телевизионные экраны, смогут увидеть на них мои умные, почти всепонимающие глаза.
Что ж, популярность — это тоже гонорар, да к тому же еще и приносящий дивиденды. И это так!
* * *
А сейчас был полдень хмуренького, но сухого дня. Я гуляла по набережной, засунув руки в карманы, распустив волосы по ветру и поглядывая на реку, всю в волнах и полосках пены, и на плывущие по ней редкие льдины.
Людей вокруг было мало. Будний день, отсутствие солнца. Ветер.
И я не пришла бы сюда сегодня, если б не вспомнила, с каким вожделением смотрела на малый кусочек Волги со ступеней салазаровского офиса. Тогда мне хотелось в комплект со всем этим еще и Костю с цветами. Придется обойтись. Говорят, что слишком хорошо — тоже нехорошо. А бывает хорошо слишком? Не знаю.
Два раза доставала из кармана кости, и все неудачно. Первый раз двенадцатигранничек выпал из руки, покатился по асфальту. В другой — костяшечка в кармане осталась. Достались две.
— Татьяна Иванова? — Голос сзади и шаги в мягкой обуви.
Тяжко бремя славы!
— Здравствуйте!
Придется обернуться, ничего не поделаешь.
— Добрый день.
Глазам своим не верю, Горчаков!
— Старый знакомый! Опять по мою душу?
— Да бросьте вы! — на правах старого знакомого фамильярно восклицает следователь. — Та история кончилась, и дай бог забыть ее поскорей.
Я не стала спрашивать о причинах, а просто повернулась и пошла вдоль парапета, позволив ему идти рядом. Здесь одной сегодня грустно. Он сам продолжил:
— А я выговор схлопотал!
Что же, мне его поздравить, что ли?
— За неспособность четкого анализа оперативных данных.
— А по-русски?
— Да из-за вас же!
— Ну так анализировать надо данные-то!
— А я здесь при чем!
Понимаю я его. Понимаю, да! Поступила команда всех собак на меня повесить — он повесил. Велели освободить от подозрений — сделано! Послушался, и когда приказали попку для ремня приготовить.
— Ничего, капитан, майором вам быть все равно! — утешаю его, посмеиваясь.
— Вы полагаете?
— Конечно! Начальство ценит исполнительность. А можно совет?
— Да! — смотрит он недоуменно.
— Занимайтесь анализом, прошу вас, иначе в одно прекрасное время вас просто и легко подставят.
Кивает Горчаков, улыбается. Неглупый он человек, все понимает.
— Хотите знать, чем кончилось дело Реутовой?
— Пшиком!
Он смотрит на меня с уважением.
— А за подробности буду благодарна.
— Баба Рита попала в автокатастрофу. На своей машине, «Волга» у нее была, на выезде из города влетела под груженный бетонными плитами «МАЗ». Погибла.
— Понятно! Пьяная была?
— По экспертизе — незадолго до этого принимала наркотики.
Прячет глаза капитан. Наверняка уже все проанализировал.
— Помощницы ее сейчас на экспертизе у психиатров.
— Пусть лечатся! — с этим я соглашаюсь. — Им невредно!
— Да! — поджимает он губы. — А меня бросили на оперативную работу. Временно. Горотдел всерьез взялся за одну группировку. Материала на них хватает с лихвой, но приказано еще копать, нещадно!
— Ну, хоть за одну, — я ему уже улыбаюсь, — группировку-то! И то хорошо!
Незаметно мы подошли к моей машине, и он начал прощаться. Я не возражала. Предложить его подвезти? Захочет ли после асфальтовой гимнастики? Зачем ставить человека в глупое положение? Тем более если у него самого это хорошо получается!
Я отдала ему фуражку, до сих пор катавшуюся со мной на заднем сиденье.
— Извините, это не мое дело, — обратился он ко мне, когда я уже было потянулась к ключу зажигания, — но почему вы такая грустная?
— Я сегодня не грустная, а задумчивая! — поправила его. — Размышляю о причинах и следствиях с самого утра.
Он, ничего не анализируя на сей раз, потешно хлопал глазами.
— Возьмите! — протянула ему газету. — Там, на последней странице некролог.
На этом мы с ним и расстались. Отъезжая, я видела в зеркало, как он махнул мне фуражкой.
Интересно, а знакома ли ему хотя бы понаслышке указанная в некрологе фамилия — Рогожин?
