– Для кого?– поинтересовался тот.
– Для студентов.
– С каких это пор мы должны катать студентов на легковушке? – удивился Израиль Григорьевич.
– Так вы же сами вчера одобрили мой план…
Сапожников для порядка немного поворчал, но «эмку» взять разрешил.
Гликерию Саввичну Жарикову студенты привезли в домашнем халате, пуховом платке, испачканном мукой, в расстегнутом бордовом пальто с линялым лисьим воротником. На руках у нее налипло тесто.
– Вот, Георгий Робертович,– важно ввела ее в кабинет Леночка Захарова.– Свидетельница доставлена.
Сзади шел бдительный Поляков.
Жарикова испуганно хлопала глазами и не знала, куда девать руки. Ребята явно перестарались. Гольст едва сдержал улыбку.
– Гликерия Саввична,– вежливо сказал следователь,– пожалуйста, пройдите в туалет, вымойте руки.
Жарикова растерянно оглянулась.
– Елена Михайловна, проводите,– попросил Гольст.
Когда они вышли, Георгий Робертович укоризненно посмотрел на Полякова.
– Да мы… да вы ведь просили, чтобы у свидетельницы никакого контакта,– стал оправдываться Яша.
– Но руки-то она могла вымыть. И переодеться…
– А вдруг позвонила бы кому-нибудь? Или успела сказать? Вдруг у нее в комнате человек?
Пожурив перестаравшихся студентов, Георгий Робертович дал Полякову еще одну повестку для вызова другого соседа Дунайского – бухгалтера бумажного треста Брендючкова.
– Просьба,– напутствовал студента Гольст,– если у него в руках будут деньги, не хватайте, как Жарикову, а подождите, пока он их положит в сейф…
Поляков поклялся, что на этот раз все будет в порядке.
Гликерия Саввична вернулась из туалета, окончательно успокоившись. Уютно расположилась на стуле против следователя и разговор начала первая:
– Небось насчет соседа вызвали? Я сразу догадалась…
– Да, расскажите о нем, пожалуйста,– попросил Гольст.
«Раскованная старушка,– подумал он.– С ней, наверное, будет просто…»
– А что там говорить,– махнула рукой Жарикова.– Темная личность. Одну комнату запертую держит, говорит, сын якобы имеет право… А я вам скажу: подкупил он всех. И управдома, и участкового!
Гликерия Саввична сильно окала.
– Дача у него тоже ворованная! Кто поверит, что бухгалтер может себе на честные трудовые деньги такие хоромы купить? У меня муж краснодеревщиком работал, день и ночь не разгибался. А где у нас свой особняк? Нету у нас ничего. Два года назад помер. У него был один коверкотовый костюм, и в нем его в гроб и положили… Вот так! А ежели он комнату держит за собой, пущай за свет платит за двоих. И за телефон, и другие коммунальные услуги… Правильно я говорю или нет?
Из бурного потока слов, вырвавшегося из Жариковой, Гольст, наконец, понял: речь шла не о Дунайском, а о другом жильце квартиры – Брендючкове. Георгий Робертович попытался перевести разговор на Валериана Ипатьевича, но свидетельница продолжала изливать свою душу насчет бухгалтера. И что он жжет электричества больше всех, потому что по ночам «шуршит бумагами», никак свои темные делишки обделывает. А каждую субботу нарядится, старый козел, что твой петух, и по ресторанам шляется, хоть и уверяет, что в театр ходит.
– Вам, гражданин начальник, давно разобраться надо, что к чему. И за ушко его да на солнышко! – гремел ее голос.– Раскулачить пора буржуя недобитого!
– Хорошо, хорошо,– остановил старуху Гольст.– А что вы можете сказать о Дунайском и его жене?
– Вот Валериан Ипатьевич – совсем другое дело. Очень серьезный человек. Аккуратный. И ванну за собой помоет, и свет потушит. На кухню выйдет, поздоровается, спросит: «Как здоровье, как дела, Гликерия Саввична…» Сразу видно, культурный человек. Не то что некоторые: стеклышки нацепит на нос, а внутрях хамло хамлом…
– Ну, а Нина? – продолжал Гольст.
– Ой, хорошая, ничего не скажу. Неделю за себя убирается по всей квартире, а вторую – за мужа. Третью – за гостей.– Жарикова умилительно сощурила глазки.– С такой соседкой жить одно удовольствие…
– А как они между собой жили? – спросил следователь.
– В согласии. Валериан Ипатьевич уважал ее. Дома держал. Сейчас мода, чтобы женщина работала. А я так думаю: наше бабское дело у плиты да с детишками.– Она вздохнула.– Правда, бог им дитя не дал…
– Ссорились?
– Не без этого. В кажной семье случается…
– Драк не было?
– Были. А у кого их нет? Мой Афанасий тоже уважал меня. Но иногда тоже руки в ход пускал, если лишку принимал… Так ведь говорят: чем шибче любит, тем сильнее…– Она показала свой пухлый кулак.
– А вы с Ниной Амировой ладили?
– Как мать с дочерью.
– Она была откровенна с вами?
– А с кем ей еще толковать? Мужики уйдут на службу, мы в квартире одни… Советовалась, к примеру, какое платье шить, пальтишко…
– Валериан Ипатьевич хорошо одевал жену?
Жарикова замялась.
– Да как сказать… Не баловал. Неплохой Валериан Ипатьевич мужчина, но… Прижимистый, одним словом. Оно и понятно: работает один, лишнего нет… Ниночка и крутилась. Прошлым летом ей сестра Тамара подарила на платье отрез красивого маркизета. Мы, значит, прикинули, куда лучше отдать, чтобы и хорошо пошили, и недорого… У нас этажом ниже портниха живет, шьет частным образом. Нина не захотела. Хоть и быстро, да на пятерку дороже, чем в артели… Я посоветовала на дом вызвать. В газетах предлагают…
Гольст вспомнил, что и сам не раз читал рекламу Мосшвейсоюза, который «высылает на дом высококвалифицированных закройщиц-модисток. Срок исполнения 10-20 дней».
– Позвонили по телефону,– продолжала Жарикова.– За вызов, оказывается, тоже платить надо… А тут я встретила на рынке землячку. Бывает же, она аккурат приемщицей служит в швейной артели. Присоветовала портниху. Нина отдала платье… А потом, значит…– Жарикова замолчала.
– Что потом? – спросил Гольст.
– Уехала Нина.
– А платье новое получила?
– То-то и оно, что не получила. Валериан Ипатьевич это платье забрал… А еще я ей как-то посоветовала хорошего сапожника…
– Погодите, погодите,– остановил Гликерию Саввичну Гольст.– Когда, говорите, Амирова отдала шить платье?
– Дайте припомнить,– приложила палец к щеке Жарикова.– В середине июня…
– Прошлого года?
– А какого же? Прошлого. Я, значит, поехала в конце июня к матери, она во Владимирской губернии в деревне живет. Помогаю, ей уже девяносто второй год пошел, еле-еле двигается…
– Вы говорите, Амирова сдала шить платье в артель в середине июня. Так? – спросил Гольст.
– Так и было.
– А когда она должна была его забрать?
– Двадцать дней шьют. Такой срок, помню, установили… Выходит, готово оно было числа пятнадцатого июля. Ну да! Я приехала из деревни четырнадцатого июля, звонит землячка, что в артели приемщицей, говорит: твоя заказчица не берет платье… Я сказала Валериану Ипатьевичу, он и забрал…
Гольст с трудом скрыл волнение. Это было очень важное показание.
На вопрос Гольста, бывали ли у Амировой в гостях мужчины во время отсутствия Дунайского, Жарикова ответила отрицательно. И звонков от мужчин она тоже не помнила. Правда, Жарикова довольно часто уезжала навестить престарелую мать, так что гости могли посещать Амирову в это время…
В дверь заглянула Лена Захарова и кивнула головой. Это означало, что Брендючков доставлен.
Георгий Робертович не хотел, чтобы Жарикова покидала стены прокуратуры, пока он, наконец, не приступит к допросу Дунайского,– чем черт не шутит…
– Елена Михайловна,– попросил Гольст практикантку,– пожалуйста, проведите Гликерию Саввичну в соседнюю комнату.
– Да-да, конечно…– Захарова вопросительно посмотрела на следователя.
– Вы,– повернулся к свидетельнице Гольст,– прочтите протокол там, в том кабинете. Внимательно, ничего не пропуская…
– Не умею я читать, товарищ начальник,– призналась Жарикова.– Да кабы знала грамоту, поплясал бы у меня Брендючков! Все бы отписала, куда следует…
– Ладно, ладно, вам прочтут. Может быть, еще что-то вспомните, расскажете мне потом. Договорились?
– А почему бы нет,– поднялась старуха и, уважительно поглядев на девушку, двинулась к дверям.
Георгий Робертович передал протокол допроса практикантке, шепнув:
– Дайте ей выговориться. О чем угодно. И подольше… Как договорились…
В дверях Жарикова столкнулась с Брендючковым. Она с нескрываемым злорадством посмотрела на своего соседа, от чего, как показалось Гольсту, тот сжался, суетливо подался в сторону, пропуская старуху.
Ипполит Васильевич Брендючков был невысокий, худощавый, удивительно стройный мужчина лет пятидесяти пяти. И хотя внизу была раздевалка, Яша, видать, снова перестарался: свидетель вошел в касторовом пальто, подбитом лисой, и смушковой шапке пирожком, которую он, войдя в кабинет, поспешно снял рукой за верх и прижал к груди. Идеальный пробор, тонкий прямой нос с высоко вырезанными ноздрями, на котором поблескивало пенсне; массивный перстень с печаткой на холеной руке довершал его облик.
