Налицо были две гильзы от не значащегося в картотеке «ТТ», отпечатки резиновых сапог сорок третьего размера и смазанные следы протектора мотоцикла, который не видел никто в этом стоящем на отшибе сельце. Жил Грибанов на даче один, во всяком случае ни малейших следов стороннего присутствия в доме не было. И за те три недели, что он пробыл здесь, гости к затворнику не жаловали. Небольшая сумма денег лежала в сумке открыто, вместе с десятирублевиком царской чеканки, оказавшимся на поверку чистой липой. Но хорошей, искусной липой.
Минимум необходимых продуктов и немногочисленные бутылки — все из местной торговой точки, кроме блока «Мальборо». Одежда неброская, но удобная. В кармане просторной серой фланелевой куртки эксперты обнаружили пять граммов маковой соломки, однако, по заключению врачей, потерпевший не употреблял наркотиков. Собака след не взяла. Да и какой там запах у мотоциклетного следа? Особого беспорядка в доме также не было. К себе Грибанов никого не звал, только пару раз воспользовался услугами хромого Федосеича, непревзойденного специалиста «сгонять за пивком», если платит пославший.
Мать Грибанова, Анна Андреевна, в деревню не наезжала, будучи равнодушной к подсобному хозяйству. Тем более ее обеспокоила внезапная страсть сына к затворничеству.
— Ох, чуяла я — не к добру это он притих. До тюрьмы-то, знаете, девчонки, рестораны эти загородные чуть ли не до утра… Не знаю уж как он с деньгами устраивался — это вам виднее. Бывало, неделями домой не заглядывал. Я говорила: чем швырять, лучше бы отложил сколько-нибудь, подкопил. Небось, когда стало пусто в кармане, дружки, поразбежались. А пошел взять свое кровное — получил два года. Один бог знает, сколько мне все это стоило здоровья и денег — что суд, что освобождение!
— Что — освобождение? — не понял наивный Стронин. — Это ж не путевка на две недели, за которую, профсоюз платит…
— Конечно, нет. Платить приходилось, чтоб она поскорей закончилась, проклятая. Да разве в деньгах дело! Андрюша бы заработал. Он ведь все говорил последнее время: «Подожди, мама, скоро купаться будем в деньгах. Осталось немного. Вот-вот книжку издадут». Писатель Курочкин с ним работал. А тут в последнее время повадился к нему один ходить, отвлекал. Коля, говорил, меня зовут, передайте, что Коля заходил. А какой он Коля — скорее Гурам или Вардан, их не разберешь. Андрюша запретил его пускать. Чего хорошего, когда над душой стоят?
— А как он выглядел? Приметы можете вспомнить?
— Еще бы не помнить. Шляется всякая сволочь по свету, а Андрюшу уже не вернешь…
…Удобно устроившись в угловом кресле, лейтенант Сидоров сосредоточенно млел от ощущения близости к начальству. Ожидался совместный просмотр видеозаписи, и от этого ощущение контакта, почти родственного, заметно увеличивалось. Появилась на экране заставка, и лейтенант, чуть прибавив громкость — до уровня, который, как он заметил, приятен начальству, заботливо подлил кофе в майорову чашку и подвинул на всякий случай пепельницу. Майор курил редко, под настроение. Самому лейтенанту страстно хотелось подымить, но он терпел, оттачивая так необходимую настоящему чекисту волю.
Под жиденькую музычку поползли титры. Программа эта обычно посвящалась новостям культуры. Но сегодня речь шла не об этом. Сюжет назывался «Миллионы Курочкина» и повествовал о литераторе скромного дарования, но недюжинной щедрости и благородства человеке, пожертвовавшем двадцать тысяч трудовых рублей на борьбу со СПИДом. Ныне автор нашумевших «Мертвецов» завершает новую книгу, материал для которой собирался буквально по крупицам в течение долгих лет. Кооператив «Просветитель» и сам автор, его председатель, невиданно рискуют, издавая книгу на свои средства, но дело ведь не в деньгах, а в наконец появившейся возможности высказать наболевшее, поделиться размышлениями о смысле жизни, принести пользу читателю. Нет и не может быть иной цели у любого честного писателя.
— Честного — не исключается, — заслушавшись, Сидоров едва не опоздал поднести майору зажигалку.
На экране орлиный задумчивый профиль Курочкина расплылся, уступая место выставленным рядами осточертевшим «Мертвецам». Появилась и заполнила весь экран фотография писателя, передающего пушащуюся пачку купюр аплодирующим людям в белых халатах. Для убедительности Курочкина заслонил изможденный спидоносец с символическим шприцем наперевес и призывом следуя благородному примеру вносить деньги на такой-то счет.
— Уф, я думал, конца этому не будет, — отдувался взмокший Стронин. — Конечно, эдаким буржуям есть, что жертвовать, а вот покормил бы семью на три сотни в месяц — и в голову не пришло бы, как этот СПИД получают. Однако имеем неопровержимый факт — убийство Грибанова произошло тогда, когда Глуздов-Курочкин давал интервью на телевидении. Что ж, одним подозреваемым меньше. Терпеть не могу работать с такими типами. Что подозреваемый из него, что свидетель — ни к черту. Все-то права они знают, на все случаи жизни кодекс в «кейсе», с прессой «на ты». А газетчикам сейчас только кинь кость! Да. Раньше бы они у меня статейки в «Трудовой жизни» писали. В издании «для учреждений закрытого типа» найдется кому проследить за качеством материала. Да честный человек, пусть он из говна золото производит, все равно много не заработает. И не должен.
— Жалко, конечно, Иван Иванович, что не писатель ухлопал предполагаемого соавтора. Мало ли что они могли не поделить, но с фактами не поспоришь. Не только был в Киеве, не только давал интервью, но и после этого угощал всех причастных в «Метро». Алиби мощное. Кстати, установлена личность докучавшего Грибанову Коли. Приметы и липовый червонец вывели на Нугзара Квициани, заметного специалиста в этой области. Установлено все: судимости, адрес, дружки, привычки. Даже удалось некоторое время «вести» его незаметно. Зато совершенно точно зафиксировано количество поглощенных им спиртных напитков и кофе в баре «Интуриста». В сущности, можно бы у него отнять права — за руль трезвым он не садится. Тогда и наблюдение осуществлять полегче. Ездит он лихо. Наши, сидя на хвосте у него, едва не влетели в аварию.
— Но Грибанов тоже хорош гусь. Не знаю, как там насчет его литературных занятий — читатели еще своего мнения не высказали, да и вообще о существовании книги известно лишь со слов матери убитого, — но вот по торговле фальшивками он специалист. Объявился потерпевший. Думаю, остальные просто не рискнули заявлять. Продавец персиков, абхазец, решил приобрести у неизвестного, опознанного им по фотографии, четыре царских червонца за семьсот рублей. О чем чистосердечно и заявил, когда выяснилось, что монеты не вполне золотые. Во время сделки фигурировал и подозрительный детина, возникший в момент передачи монет, когда, собственно, и совершалась купля-продажа. Не кто иной, как наш друг Квициани. Но что мы можем вменить нашему опытному, поднаторевшему во всяких юридических тонкостях другу? Да ничего, кроме естественного любопытства. Так что придется его «поводить», может что и получится…
Эх, господи, хорошо на воле! Прямо скажем, если бы не надо было воровать, чтобы продержаться «на гребне» — полное блаженство. Впрочем, не следует забывать и о вкусной и здоровой пище. Да и с человеком надо рассчитаться. Конечно, моя свобода Лысому ничего не стоила, все равно — уговор дороже денег. С самого начала было ясно, что на факте обнаружения в моем доме краденого, без свидетельских показаний, недолго держаться приговору. Потому и на суде не стал упорствовать: всплывет, чего доброго, еще какая-нибудь дрянь! А подходящего человека долго искать не пришлось: на «особом» понимают друг друга с полуслова. Лысый, спасибо ему, сразу поверил, что договоренные четыре тысячи принесут его бабе на дом. Ему во всех отношениях повезло, когда я выбрал его из «карантина». Подошел по всем показателям — его счастье. А тринадцатилетнему сроку за разбой явка с повинной по факту гостиничной «кражи личного имущества» не помеха. Да еще и перспектива вместо лагеря не меньше полугода, считая этапы, прокантоваться по тюрьмам, где в силу заслуг и воровского статуса жизнь куда полегче. Конечно, следствие в жизни не поверит, что именно Лысый запаковал в тайник в моем сарае краденое, как и в его вину вообще, но доказать ничего не докажут. Люди здесь проверенные, знающие, чьего берега держаться. Как это говорилось — «истинные арийцы». Отборный контингент! Не то на воле. Иной раз дело зависит от такой мелкоты, что самому стыдно признаться, с кем приходится иметь дело. Тут верх взяли блюдолизы, даром что из блатных. Сначала подстраивались к тем из власть имущих, кто шел на контакт, а там, гляди, и сами ссучились. Честной братве совсем жизни не стало. Или подмахивай властям, или вали на завод: другого выхода нет. Ну, разве что еще подохнуть с голодухи — не станешь ведь жрать падаль после живой крови!
