Я разбудил Скоддланда. Его ночью никто не навестил — он имел обыкновение спать с закрытым окном. В двух словах я рассказал ему, что случилось, и показал камень с запиской.
— Я ждал чего-нибудь в этом роде. — Он сидел на кровати и разглядывал смятую записку. — Нас хотят напугать, чтобы мы уехали.
— Не рановато ли они начали, как по-твоему? — Виски, булькая, полилось в стаканы для зубных щеток. После случившегося мне захотелось выпить.
— Слухи в Холмевоге распространяются со скоростью звука, весь город уже знает, для чего мы сюда приехали. И кто-то заинтересован в том, чтобы наше расследование не удалось.
Он откинул голову, вылил в себя виски и протянул стакан за новой порцией. Мой камешек произвел впечатление и на него.
— Нет никаких сомнений, что пятнадцать лет назад здесь произошло преступление. — У Скоддланда на скулах задвигались желваки. — И срок действия закона еще не истек, закон будет в силе еще пять лет.
Я взял записку.
— Каким странным стилем написана эта угроза. Похоже на цитату откуда-то: «Ты не узнаешь, в который час найду на тебя»…
— Типичный эстланнец! — Скоддланд засмеялся над моим врожденным язычеством. — Совсем не знаешь Писания! Ведь это из Откровения!
Меня это мало утешило. Сейчас мне было не до Писания.
Вскоре я снова лежал в постели и вспоминал свой сон. Это нечто, бросившееся ко мне и ударившее меня по лбу, было, несомненно, вызвано чем-то реальным… Известно, что человек во сне мгновенно реагирует на любое физическое воздействие. Это даже удивительно. Помню, в учебнике психологии я читал о человеке, который проснулся от удара по шее — что-то упало ему на шею со спинки кровати. За это время он успел увидеть во сне целый роман из эпохи Французской революции — его отправили на гильотину и на шею ему опустился топор, отчего он и проснулся.
Чем-то подобным был вызван и мой сон, но этим он не ограничивался. Я должен был увидеть что-то за окном. Что-то светлое, прыгающее.
В ту ночь мне было уже не до снов. Я спал плохо. С зажженной лампой и закрытым окном.
* * *
Мы завтракали в столовой. Я обратил внимание, что завтрак сегодня был более обильный, чем накануне, — мой вчерашний визит к хозяйке сыграл свою роль. Во всяком случае, фрекен Фюре стала намного приветливей. Она то и дело подходила к нам, предлагая то кофе, то сливки.
Мы не заслужили такой чрезмерной любезности. Скоддланд наблюдал за ней с затаенной усмешкой, я знал, что он думает. Я и сам думал примерно то же: любопытство, имя твое Холмевог!
Но мы не могли оправдать ее надежд. Нас самих мучило любопытство.
— Ты мне еще ничего не рассказал о Зауберманне, — заметил я. — Что ты о нем знаешь?
— Ничего. — Скоддланд раздавил в рюмке яичную скорлупу. — Жил уединенно на своем острове, и все.
— Уединенно? Но он все-таки держал экономку, фрекен Фюре?
Скоддланд бросил на меня удивленный взгляд:
— Значит, она рассказала тебе об этом? Да, верно. Но вообще-то он не имел никаких дел с местными жителями.
Фрекен Фюре снова подошла к нам: не хотим ли мы съесть еще по яйцу. Мы не отказались. Я сказал Скоддланду:
— Можешь достать на вечер моторку, но только без водителя? Мне хочется вечером сплавать на Художников остров.
— Почему обязательно вечером? — Это явно пришлось ему не по душе.
— Потому что сегодня полнолуние, — объяснил я.
Он не нашел в этом логики. Я, впрочем, тоже.
— Полнолуние? Что ты имеешь в виду?
Я не имел в виду ничего определенного и переменил тему разговора:
— Кого мне посетить здесь, чтобы расспросить об «Арго»?
Он ненадолго задумался.
— Двое из тех, кто в ту ночь был на палубе, живут в Холмевоге. Это капитан Хогне и впередсмотрящий Кволе. — Скоддланд не пытался скрыть свою к ним неприязнь.
— А еще кого?
Нам принесли яйца. Скоддланд не ответил, пока не убедился, что фрекен Фюре находится за пределами слышимости.
— Отец не признавал никого в этом змеином гнезде. Он общался только с фру Хьос, вдовой штурмана, мы все звали ее тетей Моллой. У нее найдется что рассказать.
— Прекрасно! — Я допил кофе. — Пожалуй, я начну с Кволе и обойду всех по порядку. Объясни только, как их найти. А сам ты тем временем позаботься о лодке.
Он как будто хотел возразить мне, но промолчал.
— Все будет в порядке.
* * *
В сарае стоял приятный запах. Морской воздух беспрепятственно проникал в открытую дверь и смешивался здесь с запахом дерева, инструментов, смолы и лака. На козлах вверх дном лежала небольшая плоскодонка. Кволе ее ремонтировал. Он продолжал работать во время нашего разговора и только два раза поднял на меня глаза. Как и смотритель маяка, он говорил на звонком местном диалекте, но я даже не буду пытаться передать его вам.
Кволе показал на свое бедро:
— После того кораблекрушения мне больше нечего было делать в море. Вот и утешаюсь починкой лодок на берегу.
Он сильно приволакивал ногу, и я отметил в голосе у него горькие нотки. Но в остальном он был невозмутим и равнодушен.
— Может, вам неприятно, что я говорю об этой истории? — спросил я.
— Да нет, отчего ж. — Его внимание было поглощено планкой, которую он подгонял на место сгнившей. Очевидно, судьба лодки интересовала его больше, чем собственная.
Я вытащил чертеж, который мне сделал Скоддланд в двух проекциях, и положил его на выпуклое дно лодки.
— Простите, что я вам мешаю… Этот чертеж показывает, в каком месте палубы вы находились в ту минуту, когда лоцман видел огни маяка. — Я показал на чертеж. — Вот вид сверху. Рулевой и лоцман с учеником стояли в центре мостика в точке С. Капитан стоял у правого борта в точке В, а вы — впереди на баке в точке А. Правильно?
Он бросил беглый взгляд на чертеж и кивнул:
— Все так.
— И вы не видели никаких огней?
— Нет! — Он подкрепил свои слова ударом топора по планке.
— Кажется, есть такое явление, которое называется «дыра в тумане»?
Подгоняя планку, он встал на одно колено.
— Да, такое случается.
— Можно ли этим явлением объяснить, что лоцман с учеником видели то, чего не видели вы с капитаном?
— Как же это так? — Лодка по-прежнему занимала его больше, чем все остальное.
— Пожалуйста, посмотрите сюда. — Я опять показал на чертеж. — Капитан, как уже говорилось, стоял у правого борта. Чертеж справа — это вид сбоку. Вы находились на баке, впереди, на три или четыре метра ниже капитанского мостика…
Он сразу понял мою мысль и покачал головой.
— Нет, таких маленьких «дыр в тумане» не бывает. Если бы впереди были видны огни, я бы их заметил. И рулевой тоже…
— В тумане рулевой ведет корабль только по компасу, — перебил я его.
— Нет! — Он отщипнул от планки щепку. — Нет, так быть не может.
Я убрал чертеж в карман.
— Какой он был, старый Скоддланд?
— Сиверт был очень гордый. — Топор в последний раз прошелся по планке. Кволе огляделся в поисках наждачной бумаги, нашел ее и сказал глухим голосом — А у нас в Холмевоге лучше не быть слишком гордым.
— Гордым? А в чем это выражалось?
— Ну, например, в ту ночь, когда мы потерпели кораблекрушение, входить в полосу тумана было чистым безумием. Но Сиверт заупрямился…
Наждачная бумага снимала с планки небольшие неровности. Кволе сдувал пыль и тер дальше. Планка должна была быть совершенно гладкой.
— Он был очень упрямый… А после того случая с «Гебой»… — Кволе на мгновение поднял глаза. — Вы, небось, слыхали?
— Кое-что. — Я кивнул.
— То кораблекрушение сильно подействовало на Скоддланда, и теперь он хотел показать всем свое искусство. — Новое облачко пыли поднялось в воздух. — Это было безумие, чистое безумие…
— Кволе! — Я еще раз заставил его оторвать глаза от работы. — Сами-то вы верите, что он был пьян?
— От тщеславия, но не от алкоголя! — Он произнес это не раздумывая. — В той катастрофе виновато только его профессиональное тщеславие.
И наждачная бумага вновь заходила по дереву. Я собрался было уйти, но тут вспомнил еще об одной вещи.
— А вы не помните, была ли в ту ночь луна?
— Луна? — Он задумался. — Конечно, ведь было полнолуние. Мы видели луну до того, как вошли в полосу тумана.
— А потом она скрылась?
— Естественно. А почему вы о ней спрашиваете?
— Потому что меня вообще интересует лунный свет, — ответил я. — Не стану вам больше мешать.
* * *
Я бывал у многих капитанов, живущих в прибрежных городах, и не знаю ничего лучше настоящей капитанской гостиной, стены которой украшены раритетами, собранными за всю жизнь на море. Но гостиная капитана Хогне была совсем не такая. Там не было ни кораблей в бутылках, ни кожаных барабанов из Аргентины, не было больших раковин или чучела спрута, подзорной трубы или старого секстанта. Стены у него были украшены выгоревшими репродукциями из религиозных рождественских журналов. Кроме того, там была толстая Библия, напечатанная еще готическим шрифтом, и в рамке под стеклом висела вышивка, сделанная золотом: «Господь — мой пастырь».
