— Где же он у тебя сорвался? — глухо спросил Никандров.
— Кто его знает… Не то в Бергофе, не то в Нойхаузе. В Гамбурге он еще был с нами…
Похлопав по плечу задремавшего Зверева, Никандров сказал Орлову:
— Пошли!
На улице было темно, только кое-где тускло светились темно-синие фонари.
Долго шли молча. Орлов спросил:
— Ты, кажется, чем-то расстроен?
— Что?.. А?.. Нет-нет, все в порядке…
Орлов не знал, что настоящая фамилия Никандрова — Мартынов, что Феликс Мартынов — его сын, пропавший без вести на фронте осенью 1941 года.
Из воспоминаний Андрея Михайловича Мартынова
Сколько раз я, бывая в бараках острабочих, в лагерях военнопленных, всматривался в худые, изможденные лица с надеждой — вдруг увижу сына…
В Норвегию мне попасть не удалось, а Феликс, оказывается, около двух лет находился на острове Шторфозен, расположенном в Тронгеймском фиорде, при выходе в открытое море.
Я, наверное, так бы ничего и не узнал о сыне, если бы не Михаил Никитович Ворожейкин, заведующий Моршанским гороно Тамбовской области, который разыскал меня летом 1968 года. Он попал в плен в августе 1942 года, прошел все муки ада — знаменитую среди военнопленных «яму» возле Миллерова, где немцы кормили русских распаренной пшеницей и где от дизентерии погибло около тридцати тысяч человек; он побывал в харьковской тюрьме, шел зимой босиком до Владимира-Волынского, попал в лагерь под Нюрнбергом, где военнопленных ежедневно гоняли убирать трупы и обломки зданий после бомбежек, голодал, сидел в карцерах, — вынес все только потому, что ему в то время было чуть больше двадцати лет, а главное — он обладал богатырским здоровьем.
Потом он попал в Норвегию, на остров Шторфозен, работал в штольне и выжил опять-таки потому, что был молод, и еще потому, что в этом лагере находились крепкие духом, сильные люди, умевшие помогать друг другу.
Михаил Никитович рассказал мне, как они жили в лагере «колхозами». Объединялись по трое, по пятеро, властвовал железный закон: «один за всех — все за одного». Спустя двадцать три года он помнил свой «колхоз»: он сам, Семен Павлович Горохов из-под Тулы, Михаил Андреевич Кожин из Киева. Помнил и соседний «колхоз» — Федора Ивановича Семенкова, инженера из-под Ленинграда, Михаила Ивановича Терновского из Астрахани и Михаила Евкина — тоже из Астрахани…
— Допустим, сегодня заболел товарищ Горохов, и ему норму не выполнить, значит, я и Кожин работали за троих. Я плох — они за меня. Если все мы сваливались, а бывало и такое, выручали соседи…
В одном из «колхозов» был и мой Феликс!
И еще мне рассказал Михаил Никитович:
— К нам в лагерь вербовщики Власова приезжали два раза, приезжал и Зверев. Вызывал и поодиночке и повзводно, речь перед строем произносил, обещал «малиновую жизнь», угрожал. Повезло ему мало: с превеликим трудом уговорил не то восемь, не то девять человек. Феликс сказал, что, как только доберется до Германии, обязательно убежит…
Больше о сыне я ничего не знаю. Моя дорогая, милая Надя плакала всю ночь. Разбередилась никогда не заживающая рана.
Недавно мы с женой побывали с туристской группой в Норвегии. Долго стояли на морском берегу, смотрели вдаль, стараясь угадать в тумане — где тот каменистый остров, на котором мучился в фашистской неволе наш сын?..
Советские войска вышли на Одер
Власов вернулся из Мюзенгена, где проводил смотр первой дивизии, и, стоя перед зеркалом, репетировал новый приветственный жест, который он собирался ввести в «РОА». Он сгибал правую руку в локте, ладонью к уху, затем с вывертом поднимал руку над головой и выкрикивал: «Виват!»
В министерстве Геббельса и канцелярии Мартина Бормана тянули с ответом на запрос: «Имеют ли право военнослужащие «РОА» на приветствие, принятое в Великой Германии?» То ли не хотели отвечать, то ли было, не до приветствий. Конечно, можно было проявить инициативу и самим начать выбрасывать вперед руку и кричать «хайль Гитлер!». Но кто их поймет, господ национал-социалистов! Крикнешь «хайль!», а тебе за это в ухо — не балуйся, если не дозволено.
Такие факты были. Прошел слух, что якобы в кафе можно заходить и тем, на ком нацеплен знак «ОСТ», — дескать, обслужат, как немца. Во всяком случае, начальник гражданского управления КОНРа Закутный посетил герра Геббельса, и тот согласился, что можно разрешить острабочим, коим за безупречное поведение выданы паспорта для иностранцев, беспрепятственно посещать кафе: «Пожалуйста, заходите!» Черта с два! Трое парней, выйдя из эсбана, заглянули в кафе на углу Фридрихштрассе и Георгенштрассе и получили по морде. Конечно, парни в какой-то степени сами виноваты — полезли, идиоты, в кафе в самом центре.
Новую форму приветствия выдумал Жиленков и немыслимо гордился. У него немедленно нашлись подражатели. «Виват!» — и все, поди придерись!
Если бы предложение исходило не от Жиленкова, Власов принял бы его немедленно.
При посторонних, особенно при немцах, Власов и Жиленков никогда не ссорились, были, как говорят, взаимно вежливы. Но Власова очень обижало, что Жиленков ходит в одном с ним звании. Он не раз укорял своего «главного политического советника»:
— Какой ты, к дьяволу, генерал? Воевал пять дней. Военного образования у тебя нет. И вообще ты недоучка. Ты — выскочка! Вот попрошу Гиммлера тебя разжаловать.
Жиленков — ему в 1944 году было всего тридцать четыре года, разжиревший, морда так и лоснилась, с двумя подбородками — только отмахивался от «вождя русского народа»:
— Так он тебя и послушает!..
В последнее время Власов не мог видеть Жиленкова, так он ему опротивел после случая с сейфом. А случай вышел смешной.
Вернувшись после очередного визита в главное управление СС, Власов пожаловался на плохой прием: «Не смотрят, почти не разговаривают…»
Жиленков предложил «идею»:
— Знаете, Андрей Андреевич, у вашего сейфа, между прочим, два ключа.. Один у вас, второй у герра Крегера. И он, понятно, это между нами, прошу не выдавать, в ваш сейф иногда тихонько, аккуратненько заглядывает. Это вроде и плохо, а вроде и хорошо.
— Что же тут хорошего? У меня там деньги.
— Сейчас поймете. Вы ему сюрпризик приготовьте. Какой-нибудь документик с изъявлением ваших нежных чувств к Великой Германии, к рейхсфюреру лично. Не забудьте, естественно, про фюрера что-нибудь приятное изложить…
Власов послушался и написал «завещание»:
«Находясь в трезвом уме и ясной памяти, отчетливо представляя, что каждую минуту могу погибнуть, завещаю моим соратникам крепить нерушимый союз КОНРа и Великой Германии… Только великий Адольф Гитлер…»
И положил в сейф. Читал ли герр Крегер, неведомо, поскольку, в силу опытности, он в сейф лазил, не оставляя следов. Может, читал. Но Жиленков трепанулся об этом Трухину, Малышкину, посвятил даже Закутного, а это все равно что всему свету…
«Случай с сейфом» дошел до слуха герра Эбелинга, начальника берлинского гестапо, и герр Эбелинг Жиленкову всыпал.
— Что вы с ним все задираетесь? Потом посмотрим, что с вашим Власовым делать, но склок я не потерплю. Не знаю, чем объяснить, но Власову, хотя он, помоему, просто проходимец, сам рейхсфюрер СС в последнее время симпатизирует все больше и больше…
— Я, герр Эбелинг, пошутил…
— Прекратить! Сейчас те до шуток!..
Вошел адъютант.
— К вам Жиленков, ваше превосходительство.
— Пусть войдет.
Жиленков остановился у двери, выставил вперед затянутую в узкие немецкие брюки жирную ногу, ловко вскинул руку и выкрикнул: «Виват!»
Власов нехотя буркнул: «Гут морген».
— Мой проект одобрен, — без предисловий начал Жиленков. — Одобрен и принят…
— Какой проект? — нахмурился Власов. — Что вы еще выдумали?
— Я не мог вас посвятить, вы были в Мюзенгене. Проект организации боевых групп. Буду краток. Мы должны подобрать, обучить и забросить в советский тыл специальные группы. На первых порах человек восемьсот. Когда начнет действовать новое секретное немецкое оружие… Вы догадываетесь, о чем я говорю? Вот тогда наши группы в советском тылу займут радиостанции, телефон, телеграф, вокзалы, аэродромы… Власов удивленно посмотрел на собеседника.
— Да, да… уничтожат руководителей местных организаций и, конечно, военачальников. Власов развел руками:
— Ну и фантазер вы, господин Жиленков!
— Мы пошлем в советский тыл людей умных, храбрых, сильных, преданных нашему святому делу.
Власов неприязненно глянул на лоснящееся лицо Жиленкова: «Вот прохиндей! На уме жратва да баба, а туда же…»
— А деньги?
— Дают, — усмехнувшись, сообщил Жиленков. — Пять миллионов!
— Пять миллионов? Ну что ж, для начала, пожалуй, хватит…
— Первые группы забрасываем в центральные области — Нижний Новгород, Ярославль, Кострому, Иваново, Тверь, Орел. Вторые — в промышленные центры Урала, Западной Сибири. Вот тут все изложено.
