Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь квартиры открылась и выпустила девушку.
— Извините, — остановил я ее, — вы дочь Степана Николаевича?
— Нет, — ответила она, — присматриваю за домом и за ним.
Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в «глазок», потом долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась и в щель вылез нос пенсионера.
— Что еще? — спросил Заклепкин недружелюбно.
— Говорить с вами желаю.
Он не ответил и скрылся.
— Придется, Степан Николаевич, — закричал я через дверь. — Иначе через час я приду с участковым.
Заклепкин опять высунул нос:
— Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего.
— А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали документы Поглощаева за скамью?
— Ни в какие Сандуны я не ходил.
— У меня есть свидетель и ваши отпечатки на бумажнике Поглощаева, — сообщил я. — Ну как? Впустите меня?
— Нет, — сказал он. — Подождите на улице.
Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда.
— Долго же вы одевались! — попенял я. — Наташа Ростова быстрее бы обернулась.
— Одевался быстро, — ответил он, — вы пришли во время обеда, а я не ем холодные котлеты.
Вот это выдержка! — подумал я. — Человека того и гляди в кутузку уведут, а он обедать садится!
— Что вы от меня еще хотите? — спросил Заклепкин.
— Правды, Степан Николаевич, — сказал я. — Остап Бендер хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.
— Но вы же и сами знаете, — ответил он.
— Кое-что, но не во всех подробностях. Если б я знал все, вы бы сейчас в «воронке» ехали в следственный изолятор, а ваш милый пуделек бежал б следом и скулил от горя.
Упоминание о собаке его покоробило.
— Я вашего Шекельграббера не убивал, — заявил он. Охота была руки марать.
— Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике. А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять пенсионную скуку. Или вы клептоман?
— Да, — сказал он. — Могу достать справку.
— И где же, позвольте спросить, вы познакомились с объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе?
— Как вам будет угодно.
— Вы сами-то верите в эту чушь?
— Нет, — ответил он, — это вы верите.
— Смотрите, — сказал я, — опять Опрелин мимо едет. Что это он каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с собачкой выйти, и он тут как тут. Может, он за мной следит? А может, это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь зарится?
— Не знаю я никакого Опрелина!
— Все, — сказал я, — мне надоело. Не хотите по-хорошему, будем врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на лавочке, за вами скоро приедут.
— Ладно, — смирился он. — Если я скажу вам правду, вы от меня отстанете?
— Скорее всего, — предположил я. — Впрочем, зависит от правды.
Мы сели на лавку, ножки которой пудель тотчас опрыскал. Я незаметно дал ему пинка, опасаясь, как бы он и под меня не сходил.
— В ноябре прошлого года меня положили в клиническую больницу, Я подозревал рак почек, готовился к смерти. Денег не было. Вернее, я откладывал на похороны, но инфляция их уничтожила. И таких, как я, была почти вся палата. Мы сидели у окна и смотрели на больничный морг. Однажды умер мой сосед, но повезли его не в наш морг, а в другую больницу. От сестер выяснилось, что морг под окном куплен какой-то фирмой и туда кладут трупы только за деньги, но и хоронят соответственно, а тех, кого демократы разорили на старости лет, сразу утаскивают чуть ли не на свалку и бросают в братские могилы, как бродяг, даже без гробов. Вернее, гробы в ту же ночь выкапывают и продают по второму разу. У них это называется «похороны за государственный счет». За счет того, чего нет, чего они, сволочи, собственными руками разрушили и продали!.. Вы только поймите меня правильно, — попросил он, — я всю жизнь работал, как проклятый, себя не жалел, у меня медали и нагрудный знак «Пятьдесят лет в КПСС», работал не для себя — для страны. И вот за отданную жизнь на свалку с бомжами! Заслужил я отдельные два на два или нет?
— Всякий заслужил, — ответил я.
— В общем, собрался я с духом и пошел в эту «Долину царей». Принял меня тот самый Шекельграббер — других не было. Я ему рассказал, что и вам, и услышал в ответ: «Тут не благотворительная организация. Самые дешевые похороны стоят пятьсот тысяч, и те уже надо индексировать». Я сказал, что таких денег у меня нет и просто быть не может, я не вор, я трудящийся. Он развел руками, дескать, разговор окончен. «Впрочем, — говорит, — переоформите квартиру на меня после вашей смерти, тогда я похороню вас, как отца родного». Ах ты, недоносок, думаю. Я для того двадцать лет по углам да коммуналкам мыкался, чтоб ты, дерьмо иностранное!.. В общем, встал и хлопнул дверью. На улице подошел ко мне этот самый Опрелин. Оказывается, он с секретаршей весь разговор подслушал. «Я тому стервецу тоже насолить хочу, — говорит, — он у меня жену увел, купил ее на иностранные шмотки». — «А как?» спрашиваю: уж больно злой я в тот момент был. «У меня, говорит, — есть дубликат ключа от его машины. Там, в бардачке документы и чековая книжка. Заберите и сожгите, пусть он тоже ходит голый». И я, можно сказать, в состоянии аффекта, взял ключ и украл. Сейчас, конечно, жалею, но тогда был уверен, что прав. Через две недели меня выписали частично здоровым, и чуть ли не на следующий день, а может, попозже, я вышел гулять с собакой, она остановилась у машины помочиться (у нее очень слабый мочевой пузырь, потому и гуляю так часто), я случайно поднял глаза и вижу этого самого Шекельграббера. Сначала испугался, подумал, рассказал ему все Опрелин, вот он и приехал поквитаться. А потом пригляделся, а он мертвый. Я закричал с испугу, прибежал прохожий…
— Значит, откупных за документы вы с Шекельграббера не требовали? — спросил я.
— Нет, конечно.
— И Опрелин не требовал?
— Думаю, нет. Он перепугался еще больше, когда узнал о случившемся. Да и не такой он человек, не самостоятельный, поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать или на вторых ролях.
— Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы?
— Может быть, секретарша? — спросил он. — Она ведь слышала разговор, но не знала, что документы я бросил в почтовый ящик.
— Разве она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам украсть документы?
— Нет, — согласился он. — Но Опрелин ей мог сказать, все-таки муж. Вы мне верите?
— Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и согласовать детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера.
— Я никого не убивал, — сказал он.
— А билет? — спросил я.
— Какой билет?
— Билет до Нью-Йорка на имя Шекельграббера, позднее изъятый в Шереметьево, — объяснил я.
— Да, такое было, — сознался Заклепкин. Он улетел с ветром за забор больницы. Я его не нашел.
— Этот билет разве что ураган унес бы. Он размером с брошюру.
— Вы мне не верите? — спросил он опять.
— Зачем вы украли документы Поглощаева?
— Знать не знаю никакого Поглощаева! И в Сандунах сроду не был. Что там делать? Вшей собирать?
— А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? — спросил я.
— Не может там быть моих отпечатков, — довольно честно ответил Заклепкин.
Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил:
— Вы мне верите?
— Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на какие же шиши вы держите домработницу?
— Она не домработница, а просто очень хорошая и добрая девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь.
— Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас?
— Я с дочерью не знаюсь.
— По идейным расхождениям? — спросил я.
— Нет, по нравственным, — ответил он.
— А почему вас, ветерана КПСС, положили в районную больницу, а не в Кремлевку?
— В Кремлевку теперь шекельграбберов кладут, — сказал он. — Вы отстали от жизни.
— Вам не жалко убитого?
— Совершенно, — сказал он. — Сидел бы в своей вонючей Америке, пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы жив. Вы мне верите?
— Сейчас верю, — ответил я и встал. — Мне надо подумать… Вы в ближайшие дни никуда не уедете?
— Не собираюсь. Да и куда мне ехать!
— Тогда до свидания, — я зачем-то пожал ему руку и пошел домой, думая: а ведь прав пенсионер!
Эх, Шекельграббер, Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в далекую Русь? Болтался бы сейчас в баре на Пятой авеню и запивал пивом очередной бейсбольный матч. И кой черт дернул тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать в разведку? Неужели ты думал, что порядочная русская девушка добровольно поедет на вашу пестро выкрашенную человеческую свалку? Неужели — сам из эмигрантов — ты не знал, что все эмигранты — проходимцы с комплексом неполноценности? Что сплавляя вам блядей, мы защищаем себя от их переизбытка и оздоравливаем нацию. Хотя такое место пусто не бывает, к сожалению…
