Моя председательша Комитета солдатских матерей из Москвы еще не вернулась, и я, оставив заявление на отпуск без содержания, села вместе с Громом и Ахмаром на поезд до Астрахани и меньше чем через сутки добралась до Махачкалы.
Город встретил нас шумом, гортанной речью, тюками, смуглыми темноглазыми людьми и невероятной жарой. Даже море было не в состоянии остудить раскаленные улицы. Ахмар ориентировался здесь, как у себя в квартире, и вскоре мы уже сняли дом.
— Вам, Андрей Леонидович, — со знанием дела советовал Ахмар, — лучше брать грузовик — из автобуса при обстреле никто не выскочит. Попробуйте пройти по автобазам… вот справочник… лучше вторая или третья… Ходовую часть переберем здесь, в Махачкале, там — бесполезно. Гараж и механика я найду. Сразу запасемся продуктами — там просто ничего нет: ни магазинов, ни киосков. Муку, сухари, крупы, сахар, чай… все купим в Дагестане. Мясо в Чечне купить можно, но втридорога. Что у нас из одежды? Это не пойдет — так здесь не одеваются. Походим по базару.
Я сидела и фиксировала все, что говорит Ахмар, понимая, что он ситуацию знает лучше нас.
— А вам, Юленька, надо подежурить на автовокзале. Баулы да тюки укладывать я вас научу, но вещи вы должны выбирать сами. Обязательно шерстяное что-нибудь купите — естественно, ношеное. Присмотритесь к чеченкам — очень практично одеты. Из беженцев — разумнее всех…
На третий день мы покинули Махачкалу. Грузовичок споро бежал по асфальту, оставляя справа и слева километры стандартных советских лесонасаждений. Пологие голые сопки никак не вязались в моей голове с тем, что здесь могут вестись какие-то партизанские действия. Это казалось невероятным. Но это было так. Я тряслась в кузове в обнимку с Ахмаром и тихо молилась, чтобы небо сжалилось и впустило нас — хотя бы туда.
Через российские блокпосты мы проехали благополучно, а значит, и легенды, и документы сработаны профессионально. Теперь главным было не нарваться на случайную мину или на еще не наигравшегося в «войнушку» семнадцатилетнего пацана. Солнце садилось; по плану мы должны были добраться до Светлого ночью, но как только наступили сумерки, впереди показались огни, и это не были огни нашего пункта назначения. Гром выключил фары и остановил машину.
— Что скажешь, Ахмар? — спросил Андрей Леонидович, приоткрыв дверь.
— Здесь есть еще одна дорога, — отозвался из кузова Ахмар. — Справа.
— Давай поищем, — принял предложение Гром и поехал медленнее; теперь все мы напряженно смотрели вправо, чтобы не пропустить в кромешной тьме светлое разветвление пути.
Метров через двести дорога обнаружилась, и грузовик запрыгал по колдобинам забытой-заброшенной грунтовки. Дорога уходила все ниже и ниже, пока не спустилась почти к самой реке, и здесь нас ждал сюрприз: обрыв, по которому шла наша грунтовка, или был взорван, или размыт во время паводка. Проехать было невозможно.
Гром выключил двигатель, и звуки этих мест обрушились на нас со всей мощью. Внизу ревела река, оглушительно стрекотали мириады цикад; казалось, даже звезды притухают, не выдерживая «звуковой атаки» гор. Ахмар вылез из кузова, и мужики пошли назад — искать объезд. Я тоже перевалилась за борт и мягко спрыгнула. Стоять на твердой земле было приятно.
— Думаешь, получится? — услышала я сомневающийся голос Ахмара.
— Попробуем — узнаем, — тихо и серьезно ответил Гром.
Мы с Ахмаром снова забрались в кузов, машина завелась, и Гром, сдав назад метров сорок, резко вывернул вправо и аккуратно повел «газон» вниз по склону. Я с ужасом смотрела на этот почти отвесный спуск, совершенно не понимая, что нас ждет дальше. То, что в этом месте больше дорог нет, я знала совершенно точно — карту вызубрила наизусть. Гром спустился к самой реке и, въехав в русло, повел грузовик прямо по нему. Меня и Ахмара кидало друг на друга на каждом булыжнике, попадавшем под колеса, а все дно мелкой горной реки только из булыжников и состояло. И лишь через восемь или десять минут этой сумасшедшей «мясотруски» Гром снова умудрился вернуть машину на дорогу.
К трем часам ночи Гром все-таки выехал на основную трассу прямо перед Светлым, а к половине четвертого уже высаживал меня перед домом моего «дяди».
— Ты уже все, Юля? — громко спросил Ахмар.
— Да, спасибо, — отозвалась я, принимая от него тюки.
— А то смотри, могу и до Хасавюрта подбросить! — в расчете на случайного свидетеля предложил Ахмар.
— Спасибо, Ахмар, я уже приехала…
Ахмар помахал мне рукой, и грузовик развернулся и поехал прочь из поселка — за партией беженцев. Как нас убеждал Ахмар, этого груза в Грозненском районе хоть отбавляй!
Я подняла свои узлы, протиснулась в калитку и постучала в темное окно. Никто не отвечал. Я огляделась и внезапно поняла, чем именно отличается этот поселок от Воскресенска — здесь не было ни одного огня! Только луна освещала рваные облака да беленые стены домов.
— Кто здесь? — спросили меня за окном.
— Дядь Лех! — громко залепетала я. — Это я, Юля! Из Грозного! Откройте, дядь Леха.
Гром на подробном инструктаже меня учил: своего «дядю» называть строго так — Лехой, можно дядей Лехой.
— Какая Юля? — озадачился человек за окном.
Я еще раз панически огляделась, но нежелательных свидетелей этого: «Какая Юля?» — вокруг не было; на меня пока не смотрел никто, кроме… огромного пятнистого пса. Невероятных размеров псина лежала на крыше большой конуры и внимательно меня разглядывала.
— Дядь Лех! — отчаянно замолотила я в стекло. — Я ведь собак боюсь. Открывай!
— Ну заходи, племянница, — широко открыл дверь мой «дядя». — Давай-давай, заходи.
Я с трудом подняла узлы и водрузила их на крыльцо.
— Давай помогу… я и забыл… мне же сказали… старый стал, — извиняющимся тоном повторял мой «дядя», и я с облегчением вздохнула — ночевать на улице не хотелось, даже невзирая на спецподготовку в условиях Приполярья.
— Сейчас я свет зажгу, — спокойно и доброжелательно произнес мужчина и чиркнул спичкой. Я огляделась: обычный деревенский дом, в свете дядь-Лехиной керосинки даже уютный…
— Есть хочешь?
Я молча кивнула.
— А с собой чего-нибудь привезла?
Я снова мотнула головой и показала на один из узлов:
— Там макароны есть и тушенка.
— Ух ты! — восхитился дядя Леха. — А то дороги все перекрыты и перекрыты. — Он явно соскучился по такой пище.
Мы открыли мою тушенку и съели ее с моим хлебом, и дядь Леха, аккуратно облизав алюминиевую ложку, повел меня укладываться спать. Прибытие в пункт назначения состоялось.
Следующие два дня я знакомилась с обстановкой.
Жил дядя Леха непонятно кем: то ли бобылем, то ли семейным человеком — с год назад к нему приблудилась молодая бомжиха Ленка. Как мне объяснил Гром, в эту историю лучше не влезать, потому что спала Ленка с кем ни попадя: от местного молодняка до случайно забредших в поселок изголодавшихся по женскому телу «воинов Аллаха». Как к этому относится мой «дядя», я так и не поняла, но общались они между собой скорее не как муж и жена, а как, скажем, свекор и сноха.
— Ленк, курей выпустила? — спрашивал Леха и, когда выяснялось, что, конечно, выпустила, удовлетворенно кивал головой: «А то как же — чтоб Ленка и не выпустила?» — Ленк, я слышал, в Веселое муку привезли? — интересовался Леха. И Ленка начинала долго и тщательно объяснять, что это к Хамхоевым из Гудермеса родственник приехал и привез — не на продажу. Просто родственник крутой; привез много, вот люди и подумали…
Я бродила по искрящимся под солнцем улицам маленького аккуратного поселка, заросшего вишневыми деревьями пятнадцатиметровой, наверное, высоты, абрикосами и тутовником, и думала… Покой, безмятежность прифронтового поселка Светлое разительно отличались от кипящего страстями глубоко тылового Воскресенска. Но завтра же все могло перевернуться, и самый несчастный житель Воскресенска не поменялся бы местами с самым удачливым — отсюда. Почему именно в таких райских, самим богом, казалось, созданных для счастья местах так трудно удержать это самое счастье? Или они просто не видят, каким богатством владеют?
Когда папу перевели в Карабах, никто не думал, что это надолго. Никто и не предполагал, что это — всерьез. Ему даже не пришлось уговаривать маму на переезд — таким удобным казалось это место для немолодой уже пары. А через две недели их не стало.
Через полгода уже все жители «райских кущ» прошли через ад — виновные и невиновные. Все смешалось.
Я подпрыгнула, сорвала абрикос и вдруг подумала, что время изменило самое незыблемое: представление о Родине. Мои родители считали, что защищают от войны свою землю. А оказалось — чужую. Так в чужой земле и лежат.
Поздоровалась и прошла мимо чеченская девочка. По той стороне улицы, скрючившись, нес огромную связку садового инструмента подросток. Связка постоянно норовила рассыпаться, и мальчишка почти бежал, чтобы удержать ее в том же положении. Ему не хватало сил удерживать все это вместе и сноровки — перехватить. Но главное: ему не хватало мужества, взрослости признать, что эта ноша не по нем. «Так и наши „борцы за независимость“, — подумала я. — Ухватились за власть — и унести не могут, и бросить не хотят».
