О сем последнем случае Людмила Тихоновна рассказывала так, что будто «разговевшись однова весьма обильно на Красную горку, решил он вздремнуть на печи. Тут, стало быть, и случилось ему видение: явился в светлых ризах старец и спрашивает: “Узнаешь ли ты меня, раб Божий Панкратий?”, а Панкратий, знамо дело, сразу понял, что перед ним сам святитель и чудотворец Николай-угодник – тот по облику был совсем таков, как его на иконах пишут. Вот святой Николай ему и объясняет, что один раз за земной век дозволяет Господь показать всякому человеку, каково праведным и грешным за гробом живется, а сам спрашивает свекра-то: “Что ты, раб Божий Панкратий, желаешь увидеть – рай иль-бо ад?” Панкратий ему ответствует, что он, мол, по грехам своим, в кущи райские попасть и не мечтает, а коли по заступничеству и попустительству Божьему попадет, дак тогда все путем и обозреет, и попросился у святителя на пекло адское взглянуть.
Ну что ж, сказано – сделано: повел его Николай-угодник в пропасть глубокую. Смотрит Панкратий, а в пропасти той пещер видимо-невидимо: в одной пещере грешников на раскаленных противнях поджаривают, в другой – кожу с них обдирают, в третьей – на крюки железные за ребра вешают, и так-то везде и чем дальше, тем страшнее делается. А в одной из пещер кипит котел смоляной, а в том котле, в той смоле кипучей его жена-покойница варится – стонет и плачет. Жена-то у него незадолго перед тем, на самый Крещенский сочельник, померла, а уж такая сварливая да злоязычная баба была, что ни приведи господи! Однако ж Панкратий любил ее и очень по смерти ее горевал, потому и стал просить святителя: “Будь милостив! Как ты есть угодник Божий, упроси Господа, пускай отпустит ее, хотя на время, а я, если что, заместо нее в котле посижу. Больно уж жалко мне ее, инда сил никаких нет смотреть, как она мучается!”.
Задумался святитель, а потом говорит: “Этого я допустить не могу, потому душа твоя, дела и помыслы на горних весах покуда не взвешены и не ведомо мне, пакостей ли ты больше натворил или чего еще, и в какую пещеру тебя определить надлежит. Однако есть другой способ: возьми гайтан от крестика нательного, да в котел к ней и опусти: коли вера в тебе сильна, то сумеешь вытянуть ее оттоль и тем спасти, а коли нет, дак не обессудь и пеняй только на себя”.
Панкратий эдак и сделал: наладился и накинул ей гайтан с крестиком на шею, да давай тянуть со всей мочи! Вовсе было вытащил женку, уж за волосья ее схватил, да она как гаркнет на него: “Совсем меня удавил, кобель поганый! И опять-то от тебя сивухой разит!” – гайтан и оборвался, и полетела грешница опять в смолу кипучую. “Не пожелала она, – сказал святой Николай, – и тут воздержать своего сердца: пускай же сидит в аду до трубного гласу!»
В пятницу Алексей решил наконец протопить баню и как следует попариться.
В этих целях он встал около девяти утра (обычно друзья просыпались не раньше одиннадцати, если исключить день утренней рыбалки), наносил воды в котел и древнюю корытообразную чугунную ванну, что стояла в помывочной, после чего с некоторым трудом растопил каменку, дрова в которой первоначально все не хотели почему-то как следует разгораться, и наколол еще березовых чурбаков, так как по опыту знал, что топить эту баню придется часа три с гаком, периодически подливая воды в выкипающий котел, пока каменка прогреется настолько, что ее можно будет закрыть.
Где-то ближе к полудню, когда можно было уже заваривать чай и совершать прочие священнодействия, Алексей сбегал к бабке Люде и предупредил ее, что он с друзьями, вероятнее всего, закончит париться не раньше пяти часов, тогда пусть и приходит (в силу возраста старушка уже не выносила сильного пара, а к этому времени баня как раз еще останется горячей, но не жаркой). Людмила Тихоновна пообещала явиться не ранее указанного срока и, сняв со стены на кухне два пучка каких-то засушенных растений, наказала Рузанову непременно употребить их при заваривании чая, а равно и при запарке веников.
Последние Рузанов обнаружил на вышке-чердаке над баней. При этом здесь были, кроме обыкновенных березовых, еще и дубовые, черемуховые, с добавлением веток можжевельника (как париться этой колючей гадостью, Алексей даже представлять на стал) и еще какие-то, которые он определить по виду и запаху не смог.
Запарив пару дубовых и пару березовых веников, Алексей окатил лавку и полок кипятком, побрызгал по углам заранее приготовленным мятным отваром и пошел кричать Скорнякова с Гурьевой, которые не замедлили явиться, увешанные полотенцами, уже в банных шапочках, с необходимой закуской и выпивкой.
В первый пар пошли все втроем. Поддавать не пришлось – выдержав не более пяти минут, они все вместе дернули в реку и, медленно ползя обратно, решили, что парилку стоит слегка проветрить, чтобы пар был посуше, а пока следует передохнуть. Только Танька еще на пару минут сбегала погреться, а потом вновь отправилась освежиться на речку.
Рузанов в бане последнее время предпочитал пить чай на травах, а к спиртному в такой ситуации относился отрицательно, Димка же, тот, напротив, принадлежал к более распространенной группе банщиков, которые полагают, что «после бани – укради, но выпей».
Вот и сейчас он вольготно расположился за столом в предбаннике и немедленно махнул один за другим пару стаканов ярославской настойки. Потом цапнул со стола снятый Татьяной перед парилкой изящный золотой нательный крестик, который висел почем-то не на обычной цепочке, а на довольно длинном ремешке плетеной кожи, и, небрежно вертя его в руках, с глупой улыбкой сообщил Рузанову:
– Знаешь, Леш, я ведь развестись решил. Хватит на два дома жить, пора, так сказать, оформить наши с Танькой отношения законным образом. А как еще? И Танька согласна. Любит она меня! Сильно любит!
Рузанов не нашелся, что сказать, и только развел руками.
Скорняков же удовлетворенно икнул и, не замечая внезапно потяжелевшего, напряженного взгляда Рузанова, поинтересовался, доверительно понизив голос:
– Леха, слушай! Скажи как другу, куда ты тогда, в девяносто девятом, исчез? Ведь почти два года про тебя ни слуху ни духу не было. Как в воду канул. Поговаривали, будто ты чуть ли не в психушку загремел. Мол, расстроил горячительными напитками ум и ага. Правда?
– Врут.
– Я так и думал, – кивнул Димка, бросив крестик обратно на стол и вновь берясь за бутылку, – но помню, зашибал ты тогда нехило…
В это время как раз вернулась с речки Гурьева и, критически осмотрев мужчин, заявила, что сейчас в парилку пойдет с Алексеем, Димке же рано еще, пусть-де лучше сбегает на речку да хмель смоет, а то, не ровен час, удар хватит. Рузанов, понятное дело, не возражал. Скорняков тоже, по-видимому, отнесся к женским капризам с пониманием и, опоясавшись полотенцем, поводя мускулистыми плечами, зашагал к реке.
Как только они вошли в парилку, Татьяна тотчас сбросила с себя простыню, в которую до того была укутана, постелила ее на полок и легла сама. Алексей невольно опять залюбовался: длинноногая, с густыми рассыпанными по плечам темно-каштановыми волосами, небольшими упругими грудями, да еще и окутанная знойным парным маревом, она походила на молодую ведьму. Повернув голову, Таня с усмешкой глянула на него невероятно черными из-за расширенных зрачков глазами:
– Ну, банщик, что на зад мой уставился? Парить-то будешь?
– Это мы мигом, мамзель! Не сумлевайтесь и не извольте беспокоиться! – Рузанов зачерпнул ковшиком из дубовой корчаги, в которой были запарены веники, и плеснул на каменку: от мощного потока обжигающего воздуха ему самому пришлось на некоторое время присесть на корточки; чуть-чуть переждав, он медленно поднялся, достал два веника и начал круговыми движениями разгонять горячий воздух по всей парной; Танька застонала от наслаждения, говорить она уже ничего не могла. Помахав над нею вениками, Алексей принялся хлестать ее короткими ударами по всему телу, прикладывая веник не более чем на секунду. Она выдержала дольше, чем он предполагал, и даже перевернулась один раз на спину, но вскоре, пронзительно взвизгнув, скатилась с полка и выскочила наружу.
Рузанов и сам изрядно взмок, поэтому последовал за ней, но в речку не побежал, а ограничился обливанием из корыта.
Скорняков уже вновь сидел в предбаннике и потягивал пивко, вероятно, ради полирующего эффекта или для более обильного потоотделения. Глаза у него, однако, были совсем не посоловевшие, и взгляд вполне осмысленный и острый. Алексей тут же поволок и его в парилку.
До пяти часов друзья успели еще несколько раз попариться, сбегать на речку, вдоволь напиться чаю и наслушаться глубоких мыслей Димки, который в одно горло выхлебал поллитра и бутылки три-четыре крепкого ярославского пива. Короче говоря, когда пришла бабка Люда, Рузанову ничего другого не оставалось, как только извиниться и пообещать ей завтра с утра истопить баню еще раз, ибо к ее появлению Скорняков безмятежно спал на диванчике в предбаннике, на толчки и уговоры не реагировал, а дотащить его до дому, даже вдвоем с Танькой, было совершенно немыслимо.
