Так они и уснули, ничего больше не сказав друг другу. Сизову приснилась дорога, узкая, извилистая, как звериная тропа. Впереди маячила красная сопка, совсем красная, словно целиком сложенная из чистой киновари. Он торопился к ней, боясь, что красота эта окажется обманчивой, цветовой игрой вечерней зари. Торопился и никак не мог выбраться из узкого коридора звериной тропы.
И Красюку тоже снилась дорога, широкая, как просека. Позади была тьма, а впереди маячило солнце, похожее на золотой самородок. Потом это солнце-самородок каким-то образом оказалось у него в сидоре. Он прижимал вещмешок к себе, но тот обжигал и выскальзывал из рук.
Он и проснулся оттого, что лямка, которую держал, подложив сидор под голову, выскальзывала из руки. Костер догорал, на листве соседних кустов дергались тени. Ветер слабо шевелился где-то высоко в вершинах деревьев, а рядом, возле самой головы, слышалось прерывистое сопение. Сразу вспомнилась змея, на которую он чуть не сел. Холодея от жути, Красюк сунул руку за пазуху, достал нож и, изогнувшись, выкинул руку за голову, туда, в темноту, в сопение. Почувствовал, как нож вошел в мякоть. Послышался не то вздох, не то удаляющийся стон, и все стихло. Дрожа всем телом, Красюк вскочил на ноги, выхватил из костра горящий сук и шагнул в ту сторону, где затих стон.
Слабый огонь почти не давал света, только рождал тени. В двух шагах была пугающая чернота, и он остановился, пережидая приступ страха. Что-то шевельнулось под близким кустом, и он наклонил сук, чтобы рассмотреть поближе. И вдруг беловатое пламя со звуком человеческого выдоха рванулось навстречу. Окатило холодным огнем и погасло. В ужасе Красюк выронил нож, отпрыгнул в сторону. И застыл, охваченный дрожью, не зная куда бежать в обступившей непроглядной темноте.
Тихий голос, прозвучавший за спиной, не успокоил, а вначале еще больше напугал:
— Чего ты прыгаешь?
Красюк не ответил, с трудом приходя в себя.
— Чего прыгаешь, спрашиваю?
Теперь он узнал голос Сизова, хотел что-то сказать и не смог.
— Это ясеница горит, не бойся. Выделяет эфирные масла. В безветрие они скапливаются и вспыхивают от огня.
— Зверь какой-то, — наконец, выговорил Красюк. — За горло меня… А я ножом…
— Ложись, утром разберемся.
— А если опять?..
— Ничего не будет, спи.
Красюк долго ворочался, поправляя разбросанные ветки пихты, наконец успокоился, но все прислушивался, не мог уснуть.
Пугающая темнота обступала тихо шипящий костер. Теперь из тайги почему-то не доносилось никаких звуков. Словно ее и не было, тайги, а только неизвестность, могильная пустота.
* * *
Проводив Плонского и Красюка с Сизовым, Дубов загрустил. Думал похмелье сказывается, — выпили-то вчера с зампрокурора немало, потом до него дошло, что дело в другом. Вот ведь как лопухнулся: самому надо было этим Красюком заняться, самому!
Правда, он не знал всего, того, например, что двух пудов золота в разбившемся вертолете недосчитались. Но разве трудно было сообразить? Красюк сколько-то дней сидел на том золоте. Один. Голодный и злой. Так неужто за это время ему ни разу в башку не стукнуло припрятать хоть немного на черный день? Красюк-то, без бинокля видно, жуликоватый. А вот не разгадал его…
Дубов потянулся в своем глубоком кресле, добротно сработанном зэками, хлопнул ладонью по столу, на котором еще лежала не убранная после вчерашнего закуска.
Не дотумкал! А ведь мог уломать Красавчика, снарядить его за тем золотишком. Может, и сам бы с ним пошел. Взял бы, скажем, отпуск на пару недель и — будто на охоту. Или заболел бы, или еще что-нибудь придумал.
Дубов достал из стола початую бутылку, налил в стакан, выпил залпом, как воду, сунул в рот толстый ломоть сырокопченой колбасы и вскочил, зашагал по кабинету из угла в угол.
Вчера, сидя в соседней комнате, он слышал весь разговор зампрокурора с Сизовым. Понял, какое дело затевается, и потому не стал кобениться, а сразу согласился отправить Красюка с Сизовым одних. А что, основание доверять у него полное: приволокли же Беклемишева с оружием, не сбежали. А ему, и верно, некого с ними послать. Разве что вольного, дежурящего у ворот, вчерашнего зэка Пешнева с его двустволкой?..
Мысль о ружье, которое он не далее как на прошлой неделе видел у Пешнева, живущего за речкой в доме для вольных, заставила остановиться. Что-то такое обещала эта мысль, какой-то интересный вывод.
Колбаса все не разжевывалась, это злило, мешало думать. Дубов выплюнул колбасу в ящик для мусора, поглядел в окно и, схватив фуражку, заторопился на улицу.
Зной висел над тайгой, плотный, оглушающий. Ворона на столбе все орала, чем-то недовольная. Дубову захотелось вернуться, взять карабин и свалить эту ворону, — надоела. Но сейчас не до того было. Он спрыгнул с крыльца, решительно направился к бараку зэков, но тут же вернулся, подозвал к себе Пешнева.
— Сбегай, позови Хрюкина.
— Какого Хрюкина?
— Ну, который Хопер.
— А-а, — сказал Пешнев и не двинулся с места. Идти куда-то, а тем более бежать по этой жаре ему не хотелось. — Так он же на работе.
— Сачкует, я его знаю.
— А ворота?
— Я посмотрю. Иди, скажи, чтобы быстро.
Хопер и в самом деле пришел быстро, Дубов даже не успел как следует все продумать для разговора с ним.
— Звал, начальник? — спросил Хопер, обмахиваясь розовой курортной панамкой, неизвестно откуда взявшейся в этом диком лесу.
— Почему не на работе? — сердито спросил Дубов. — Ты же мой актив, пример должен подавать.
— Так болен я.
— Чем же, интересно?
— Вот тут ноет, — прижал он ладонь к груди. — А еще тошнит.
— От самогона, небось? Где вы этот самосвал только берете?
— И голова кружится.
— А бок болит?
— Болит, начальник.
— Отлежал, небось.
— Обижаете. Ну, конечно, ваша власть… — заканючил Хопер и обиженно скорчил опухшую от сна рожу, сделавшуюся отнюдь не жалостливой, а смешной.
И Дубов рассмеялся.
— Сколько я отказников перевидал, и каждому хотелось морду набить. А глядя на тебя, у меня почему-то такого желания не возникает.
— Ну и слава богу. — Хопер открыто ухмылялся. — Это, наверное, от того, начальник, что, когда не болен, я работаю за двоих.
— А когда ты не болен?
Хопер почесал голову, надел панаму и ничего не ответил.
— А ну, пошли со мной.
В кабинете Дубов уселся в свое кресло, показал Хопру на стул напротив.
— Садись, угощайся.
— Благодарствуйте.
Хопер снял панаму, придвинулся к столу, взял ломтик колбасы, рассмотрел его со всех сторон и дурашливо вздохнул:
— Похмелиться бы, начальник.
— Все-таки похмелиться?
— Так ведь утром-то не пьют, а похмеляются.
— Так ведь день уже, — передразнил его Дубов.
— Да? — Хопер посмотрел на залитое солнцем окно и опять вздохнул: Жизня проклятая.
Он взял налитый наполовину стакан, понюхал водку, зажмурился и выплеснул ее себе в рот, как воду.
— Лихо. Сколько зараз можешь?
— Сколько дадут.
— А говоришь — болен.
Хопер искренне удивился.
— Это же лекарство.
— Лекарство, когда сто грамм, не больше. Вот я тебе столько и дал. Как, полегчало?
— Еще не понял.
— А я думал, ты понятливый.
— Так и есть, — быстро согласился Хопер.
— Догадываешься, зачем я тебя позвал?
— Догадываюсь. Все сполню, начальник.
— Хочешь, бригадиром назначу?
— Не. Бугру вкалывать надо, а у меня другие таланты.
Дубов внезапно вскочил, навис над столом, опершись о него руками.
— Слушай, Хрюкин, ты на меня обиды не держишь?
— Как можно, начальник?!
— Мы ведь всегда понимали друг друга, верно?
— Чего темнишь, Федор? — Хопер снизу вверх посмотрел на Дубова, ожидая, что скажет на такое обращение, которым давно не пользовался, и, помолчав, продолжил: — Говори, не тяни кота за хвост.
Дубов медленно сел, плеснул еще в стаканы.
— Давно ты меня так не называл. Думал, забыл уж.
— Я свое место знаю.
— Этим ты мне всегда и нравился…
— Да ладно, говори, что за дело, — нетерпеливо перебил Хопер.
— Особое…
— Провернем, не впервой.
— Если выгорит, получишь волю и вдоволь рыжевья.
— Ну…
— Где сейчас Красавчик с этим геологом, знаешь?
— Сам же отправил на новую вахту.
— Не дошли они, свернули с дороги. А куда?
— Куда, куда! — разозлился Хопер. Ему надоело крутиться вокруг да около. — На Кудыкину гору!..
— Именно на гору. Золото искать.
— Что?!
— Ты знаешь, за что Красавчик сидит?
— Знаю. За золото… На-адо же!..
Хопер сразу сообразил, что к чему. И так же, как недавно Дубов, удивился, что не допер сразу. Каким же дураком надо было быть Красавчику, чтобы сидеть в тайге на золоте и не припрятать чуток. И каким же идиотом надо было быть ему, Хопру, чтобы поверить сопливой трепотне Красавчика, не расколоть его тут, в бараке! А ведь мог, мо-ог!..
