– Прекрати! – Мне и так страшно, а он тут сидит, пьет мой кофе и как ни в чем не бывало обсуждает, каким способом удобнее сжить меня со свету. – Если я начну тебе помогать, меня прикончат еще быстрее.
– Нет. Я скажу тебе, как себя правильно вести.
– Я не смогу.
– У тебя нет выбора. – Локи посмотрел мне в глаза. Нет выбора, он прав, абсолютно, совершенно прав. Я не смогу жить, как раньше, ходить на работу, улыбаться, сплетничать, распивать чаи, смотреть в глаза девочкам. Не смогу. Я ведь человек, а, значит, у меня два пути: или идти в милицию, или помогать этому странному человеку с разноцветными глазами и белой меткой в волосах. Милиция… Локи прав и здесь: они ничего не найдут. Это ведь так просто: не пускать внутрь, недолго, минут пятнадцать, ну, допустим, директора искали, созванивались, пытаясь выяснить, что происходит. А сами… Пятнадцать минут – это очень много, хватит, чтобы спрятать все, что не должны видеть чужие глаза…
– Я согласна. – Теперь мой голос звучал гораздо увереннее.
– Я рад. – Локи протянул мне шершавую ладонь. – Добро пожаловать в команду, не пожалеешь.
Черт. Я уже жалею!
Она согласилась, причем быстро, он даже не ожидал. Локи думал, что придется прибегнуть к более весомым аргументам. Например, рассказать о том, как умирала Евгения, или показать другие фотографии. Тех четырех девочек, юных, словно первая липкая листва, и мертвых, как мокрый весенний снег. Гера сказал, что, возможно, есть и другие, просто о них никто не знает. Он хорошо их прятал, очень хорошо. Двадцать лет прошло, а они знают только о четырех.
Но белобрысая сказала «да», и, значит, она никогда не увидит эти чертовы снимки. Ни к чему ей знать, за каким зверем он собирается охотиться.
«Это будет хорошая охота, – сказал Вожак, – но для многих из нас она станет последней». Пророческие слова, Локи чувствовал, что это будет его последнее дело, но… Alea jacta est.[4] Фигуры расставлены, партия начинается.
– О чем ты думаешь? – Хозяйка квартиры с зеленой дверью смотрела на него, как на чудо.
– Ни о чем, – соврал Локи. Говорить правду – слишком долго и утомительно, все люди говорят, что они думают «ни о чем», когда их спрашивают. Тяжело переводить мысли в слова.
– Так не бывает. Все о чем-то думают. А ты что, особенный?
– Особенный.
– Да ты вообще кто такой?
– Что именно тебе хочется узнать? – Локи не злился, ему было смешно.
– Как тебя зовут? Нормальное имя, а не эта кличка. Чем ты занимаешься? И вообще, откуда ты такой взялся на мою голову?
– Зовут меня Локи, просто Локи. Он – это я. Я – это он. Имена лгут. Локи – это не имя и не кличка. Это – моя суть. Занимаюсь я… – Тут Локи призадумался. Ну как ей объяснишь, чем он занимается? Ведь у его профессии даже названия нету. Кажется… – Я – ловец душ.
Да, так будет правильнее всего, в конце концов, не зря же его так называют.
– Кто?
– Ловец душ. Я ищу заблудившихся в вере и возвращаю их к Богу, или, на худой конец, к людям. Не понимаешь?
Белобрысая мотнула головой, как норовистая лошадь. Она вообще была похожа на благородное животное, не внешне – движениями плавными и грациозными, походкой, напоминающей не то танец, не то скольжение, точными и выверенными жестами. Они были такие стремительные и в то же время неуловимо ленивые. Нет, не лошадь, решил Локи. Кошка. Женщина-кошка. Кошки чрезвычайно умные существа, а она – не понимает.
– Секты. Я занимаюсь сектами, в последнее время их развелось очень много. Люди ищут бога, а попадают туда, откуда без посторонней помощи им не выбраться. Они и не хотят выбираться, как правило, ко мне обращаются родственники или друзья тех, кто попал в секту. Как к последней инстанции.
– И ты помогаешь?
– Не бесплатно. – Ореол героя ему совершенно не нужен, ему платят, он работает. Профессий много: кто-то строит дома, кто-то водит машину, кто-то лечит, а кто-то варит пиво или продает водку. Милиция ловит преступников, а он, Локи – заблудшие души.
– И много заработал? – Услышав о деньгах, она сразу нахмурилась, словно он заговорил о чем-то крайне неприличном. У нее вообще было очень живое лицо. Кстати, он так и не удосужился поинтересоваться, как ее зовут.
– Мне хватает. Как тебя зовут?
– Лия.
Лия. Красивое имя. В нем слышался звон китайских колокольчиков, крошечных фарфоровых звоночков, расписанных вручную, или радостный перестук капель дождя, скользящих по стеклу, или серебряный шум березовой рощи, запутавшейся в облаке солнечного света. Хорошее имя, и она тоже хорошая. Высокая, даже чуть выше его, стройная и светлая, словно одна из молодых березок в той самой роще. Ей бы на подиум, под колпак искусственного света, в футляр из искусственной красоты, а она сидит здесь, с ним, и от этого становится как-то радостно, что ли, хотя поводов для радости совершенно не предвидится. Все равно, душа пела, в такт перешептыванию острых листьев в форме сердечка. Почему он никогда раньше не задумывался, что у березы листья в форме сердечка? И хорошо, что не задумывался, о деле думать надо. О деле, а не об этой малознакомой девице со светлыми волосами и певучим именем Лия.
– Дай мне послушать еще раз, – попросила она.
– Зачем?
– Нужно.
– Ладно.
Она слушала внимательно, гораздо внимательнее, чем в первый раз. Слушала, по-птичьи наклонив голову на бок, и двигала губами, будто проговаривала текст на пленке. А возможно, и проговаривала, следом за Евгенией и за ним. Зачем ей это? Но Локи не мешал, раз попросила, значит, нужно.
– Еще? – Спросил он, когда пленка закончилась.
– Нет. Крысиный король – кто это?
– Если бы я знал…
– Но он существует? Существует на самом деле?
– Существует человек, который скрывается за маской Крысиного короля, и этого человека я должен найти. Человека и маску.
– Подожди! – Она выбежала из кухни – сорвалась с места и вихрем унеслась в комнату. Вернулась через минуту. – Вот! Это одна девочка нарисовала. Из моей группы. Совсем еще ребенок…
Это и так понятно. Линии неровные, но четко прорисованы, предметы крупные, никакого представления о перспективе, все в одной плоскости. Но маленькой художнице удалось передать главное: страх, ужас, боль и образ Крысиного короля. На рисунке был именно он, никаких сомнений. Значит, маска все-таки существует. Черт, не то чтобы Локи в этом сомневался, просто впервые он подобрался к НЕМУ так близко…
Того и гляди, добыча учует его и сама превратится в охотника.
Он рассматривал этот несчастный рисунок с таким видом, что я даже испугалась. Ни дать, ни взять, узрел перед собой великое полотно работы известного мастера. Или лицо врага, которого до сего момента в глаза не видел, но точно знал, что он существует. Последнее явно ближе к правде. Оторвавшись, наконец, от созерцания картинки, мой ночной гость аккуратно согнул листок пополам и засунул его в свой рюкзак.
– Пора спать, – заметил Локи.
– Пора. – Я не могла с ним не согласиться. Я бы и спала, давным-давно спала и видела бы замечательные сны. Следующий его вопрос поставил меня в тупик.
– Где тут будет мое место?
– В смысле – твое место?
– Где я буду спать?
– Понятия не имею. – Но точно не у меня в квартире, добавила я мысленно. – А где ты спал до этого?
– На улице, – спокойно ответил Локи, – в парке, на вокзале, где придется.
Все понятно. Бомжевал, как мог, потому и видок у него, мягко говоря, непрезентабельный, а теперь ко мне напрашивается. Не уж, я еще остатки инстинкта самосохранения не утратила, чтобы позволить этому типу обосноваться в собственной квартире.
Или утратила? Через полчаса я засыпала на мягкой кровати, которая, кстати, уже успела остыть, и мне пришлось свернуться в клубочек, чтобы не замерзнуть. А Локи устроил себе лежбище – другого определения не подберешь – среди остатков шкафа. Подушку, одеяло или хотя бы плед я ему не предложила – из вредности. Локи обошелся и так, сразу видно, что практика ночевок в самых разнообразных местах у него обширная. Вытащил из своего необъятного рюкзака не то огромный плащ, не то просто кусок брезента, закрутился в него, точно гусеница, которая превратилась в куколку, и мгновенно отрубился. Хорошо, хоть не храпел. А я все никак не могла заснуть. Нервное потрясение, наверное.
Кстати, Рафинад впервые в своей кошачьей жизни предпочел спать на полу и, устроившись где-то под боком у Локи, тихонько замурлыкал, предатель.
Свое собственное расследование Максим Ильич решил начать с интерната, в котором работала погибшая. Начальство в свои планы Морозов посвящать не стал, ибо чем меньше начальство знает, тем меньше дурацких вопросов задает.
За пять лет существования школы-интерната для трудных подростков горожане успели привыкнуть к непроницаемым серым стенам, за которыми, собственно говоря, и проводили все свое время воспитанники. Прежде чем стучаться в железную дверь, Максим Ильич постарался узнать о школе-интернате как можно больше. Обилием и разнообразием информация не радовала. Школа была заведением частным, находилась под государственным присмотром, естественно, но все равно, сегодня ведь какое правило – кто девушку кормит, тот ее и танцует, а кормился интернат не из бюджета. Официальным спонсором являлась Церковь Живой веры, иначе – Церковь обретения Благодати Божьей, вернее, российский филиал таковой, головная контора находилась где-то за рубежом, по одним данным, в Америке, по другим, в Англии, по третьим – вообще в Египте. Чем это иностранное учение отличалось от классического христианства, например, того же православия, Максим Ильич понять даже не пытался, богословские вопросы – не та тема, в которой хорошо разбирался бы обычный мент, выросший в духе коммунистического атеизма.
