class="p1">— Ну, раз уж столько ждали, подождем еще немного… — И Григорий сел на свободный стул.
Так они просидели еще минут двадцать, когда Вера Ивановна взглянула на дочь и проговорила простуженным голосом:
— Когда мы наконец будем обедать? Ты приготовила борщ? Я тебе велела борщ!
— Мама, подожди, мы не дома… — вполголоса сказала Василиса, покосившись на дверь.
— Почему я должна ждать? — недовольно отозвалась Вера Ивановна. — Мне, между прочим, в туалет нужно…
— В туалет? — забеспокоилась Василиса. — Сейчас я тебя отведу в туалет! Потерпи…
— Зачем меня отводить? Что ты из меня дуру делаешь! Я что, не знаю, где у нас в доме туалет?
— Но, мама, я же говорю, что мы не у себя дома!
— Ты вечно говоришь какую-то ерунду! Лучше скажи, когда мы будем обедать.
— В самом деле, сколько можно ждать? — подал голос до сих пор молчавший Роман Андреевич. — Это уже похоже на издевательство! Сидим тут, как будто у нас своих дел никаких нету! Григорий, сделайте же что-нибудь!
— Я? — Григорий смешался. — Но почему я?
— А кто же еще? — язвительно проговорила Эльвира. — Ведь это ты… вы все время даете понять, что вы — ближайший родственник и главный наследник! Вот и действуйте наконец!
— Мне нужно в туалет! — пробасила Вера Ивановна. — Я не намерена больше ждать!
Она поднялась и решительно направилась к двери, за которой была спальня Анны Ильиничны.
— Мама, куда ты! — Василиса вскочила и бросилась за матерью, но упустила момент.
— Я знаю, куда! Я, слава богу, еще не в маразме! — провозгласила та и открыла дверь.
Сделав шаг вперед, она, однако, остановилась и проговорила, ни к кому не обращаясь:
— Безобразие! В доме бардак! Какие-то старые женщины на полу валяются!
— Мама, что ты говоришь… — пролепетала Василиса, догоняя мать… и вдруг завизжала дурным голосом.
— Что такое? — Григорий вскочил, чувствуя неладное, и бросился к двери.
Вера Ивановна с дочерью перегородили дверной проем, и из-за них ничего не было видно. Григорий вытянул шею, пытаясь заглянуть в спальню, потом, оставив правила хорошего тона, растолкал женщин, пролез между ними и шагнул вперед…
И застыл на месте.
Анна Ильинична лежала на полу перед дверью, широко раскинув руки. Подол халата некрасиво задрался. Она не подавала никаких признаков жизни, хотя глаза ее были широко открыты, а выражение лица… это было самое удивительное и страшное.
На лице Анны Ильиничны застыло насмешливое и ехидное выражение, как будто перед самой смертью старая дама над кем-то смеялась.
Григорий бросился к тетке, опустился перед ней на колени, попытался сделать ей искусственное дыхание, но никак не мог вспомнить, как это делается.
Наконец за спиной у него раздался скрипучий, высокомерный голос Романа Андреевича:
— Оставьте, молодой человек! Вы разве не видите — ваша тетушка мертва!
И только тогда Григорий признал непреложную очевидность этого факта.
Тут же в голове у него промелькнуло несколько неуместных, несвоевременных мыслей.
Во-первых — что тетка умудрилась-таки всех разыграть.
Во-вторых — что это, может быть, и к лучшему — ему не придется долгие годы ждать, когда она умрет и он станет наконец богатым человеком.
И в-третьих — что теперь ему придется заниматься ее похоронами, а это наверняка очень хлопотное дело.
Роман Андреевич тоже наклонился над мертвой женщиной, но не для того, чтобы попытаться вернуть ее к жизни, а для того, чтобы поправить неприлично задравшийся подол ее халата.
Смерть должна быть благопристойной.
Склонившись над Анной, Роман Андреевич вблизи увидел ее лицо, ее усмехающееся лицо… и ему показалось, что она насмехается над ним. Именно над ним.
Да нет, не может быть…
Или может?
Она всегда любила грубые шутки и розыгрыши! И она что-то знала о том, что случилось между ним и Николаем…
Что, если и на этот раз…
— Что это? — В спальню вбежала Эльвира. — Что с ней? Она действительно умерла или опять придуривается?
— Вирочка, не расстраивайся, тебе будет плохо… — заговорил от двери Михаил.
— Отстань! — Эльвира жадным взглядом обшаривала комнату и уже нацелилась на кольца Анны Ильиничны, которые валялись на прикроватном столике.
Григорий перехватил ее взгляд и одним прыжком перекрыл ей обзор, откуда только прыть взялась.
— Эй, вы! — крикнул он сестрам, которые с жадным любопытством заглядывали в дверь спальни. — Вызовите горничную! А лучше хозяйку, Елену Васильевну!
— Чего? — тупо ответила рыжая, вид у нее сегодня был здорово помятый, под глазами проступили синяки, и кожа на лице землисто-серая. Видно, хорошо погуляла накануне.
Сестра ее, однако, соображала быстрее, она метнулась к двери и заорала в коридоре:
— Сюда скорее! Несчастье у нас!
Тут же вбежала перепуганная горничная и охнула, остановившись на пороге.
— Хозяйку зови! — приказал Григорий. — Быстрее! Что ты стоишь? Шевелись!
— А вы все… — он сурово глянул на Эльвиру, — покиньте спальню. Там подождите!
— А ты чего это командуешь? — вызверилась она, но тут старуха заорала, что ей нужно в туалет, и затопала ногами.
— Да уводи ты ее отсюда к чертовой матери! — рявкнул Григорий Василисе. — Пока она тут не села! Да не в этот санузел, тут ничего трогать нельзя!
— Вы думаете, что она… — заговорил Роман Андреевич.
— Ничего я не думаю! Врача надо вызывать и полицию.
Тут появилась хозяйка гостиницы и с ходу оценила ситуацию. Одним властным движением бровей она успокоила горничную, тут же прибежал запыхавшийся охранник, который отогнал все стадо безутешных родственников в соседний номер и сам встал у двери с суровым и непреклонным лицом.
Приехал врач, констатировал смерть и на сказанное шепотом хозяйкой пожелание не поднимать шума отрицательно покачал головой: не могу, и не просите, нужно по протоколу полицию вызывать, а уже они там сами разбираться станут.
Пока мадам говорила по телефону с полицией, прося прислать кого-то знакомого, Роман Андреевич отговорился плохим самочувствием (что неудивительно, учитывая обстоятельства и его возраст) и ушел из гостиницы первым, не дожидаясь и полиции.
Он поспешил домой.
Всю дорогу перед его внутренним взором стояло лицо Анны, ее издевательская усмешка.
Сердце неровно билось и предательски проваливалось.
Роман Андреевич, с трудом справляясь с одышкой, поднялся к себе в квартиру, торопливо отодвинул диван, поднял половицу, достал заветный сундучок…
Конверт был на месте.
Он попытался успокоиться.
Не может быть, все в порядке, вот же этот бесценный документ! Лежит там, где он его оставил!
Он положил бумагу на стол, достал лупу, включил сильную лампу, наклонился над желтоватым листом…
И тут, под действием яркого света, с документом начало происходить что-то странное. И без того выцветшие чернила стали бледнеть еще больше…
Роман Андреевич испуганно отстранился, выключил лампу, но процесс уже пошел, и его
