– С ограблением магазина?
– Не только с ограблением, но и еще кое с чем… Тут, Андрей Павлыч, сдается мне, дело широко поставлено. В районном-то масштабе – наверняка.
– М-м… – неопределенно промычал Муратов, пускаясь снова в путешествие по комнате. – Вон оно что… Да-да-да… Занятно! Это, знаешь ли, мысль! Дело в том, что вчера новые сигналы поступили…
– Еще магазин? – Максим Петрович так и подскочил на стуле.
– Нет, брат, посерьезней. Райпотребовский промкомбинат. Валяльное производство, в частности. Десятками тысяч пахнет дельце.
– Он! Он! – воскликнул Максим Петрович. – Бардадым!
– Что? – не понял Муратов. – Как ты сказал?
– А-а! – пропела, входя, Марья Федоровна. – У нас гости, оказывается… Почему не в постели? – накинулась она на мужа. – Хоть бы вы, Андрей Павлыч, на него повлияли: всю ночь кричал, метался, и вот тебе – вскочил!
– Да я, Машута, вполне здоров, – виновато, оглядываясь на Муратова, словно ища в нем поддержки, начал было Максим Петрович, но Марья Федоровна уже взбивала подушки, поправляла кровать, всем своим видом показывая суровую непреклонность.
Цепкими, маленькими смуглыми ручками она ухватила мужа за плечи, как бы помогая ему подняться со стула, подталкивая его к кровати. Спустя минуту Максим Петрович уже лежал в постели, безоговорочно покорившись жене.
– Вот так-то лучше, – успокаиваясь, проговорила Марья Федоровна, заботливо подтыкая под мужнины бока одеяло. – Распрыгался… Тебе, милочка, покой предписан, так ты, будь добр, выполняй предписание… Да вот, кажется, и доктор, – прислушалась она к какой-то возне в сенях. – Входите, входите, доктор! Пожалуйте! Там не заперто!
– Это не доктор, – просовывая голову в дверь, сказал Костя. – Это я…
– Господи! – ахнула Марья Федоровна в ужасе, оглядывая Костю. – Что же это у тебя с глазом-то?
– Да так, знаете, вчера одна история вышла…
– Ну, что? – спросил Муратов. – Выяснил?
– Три человека подтвердили, что видели Клушина в Борках между двенадцатью ночи и шестью утра, – сказал Костя. – Чистейшее алиби… Здравствуйте, Максим Петрович!
Чем-то таким язвительным хотел ответить Максим Петрович Косте на его приветствие, чем-то таким, что пригвоздило бы самоуверенного, увлекающегося мальчишку, хоть чуть остепенило бы его, осадило подлинно жеребячью прыть и вздорное тщеславие. Но он не успел и рта открыть, как на пороге появился милиционер Державин и доложил Муратову, что на проводе Областное Управление и что приказано начальника к телефону немедленно.
– Заварилась каша! – махнул рукой Муратов. – И дернула ж меня нелегкая за язык… Ну, что я им скажу? Еще, мол, парочка убийц объявилась? Анекдот!
Так же шумно, как появился, он вышел из комнаты. Заурчала «Победа», мелькнула голубым облачком мимо окон, рявкнула в переулке – и наступила тишина. Лишь из-за стены доносились какие-то мелкие домашние звуки – стук ножа о кухонную доску, звяканье ложки, шипение сковороды: это Марья Федоровна священнодействовала, приготовляя обед.
– Ну-у? – с легкой усмешкой спросил Максим Петрович почему-то вдруг сразу оробевшего Костю. – Нарезвился? Наигрался в Порфирия Петровича?
Костя поежился: он-таки ждал разноса.
– Вижу, вижу, – продолжал Максим Петрович, в упор разглядывая Костю, – отличился! И фонарь здоровенный, радужный… И щекой вроде бы пол подметал… Красиво!
– Но позвольте, Максим Петрович, – заговорил наконец Костя, – я все учел, знал, на что иду…
– Э! – махнул рукой Максим Петрович. – Знал! Учел! Ты, милейший, самого главного не знал и не учел.
– Чего же? – уже готовый к спору, почти задираясь, спросил Костя.
– Того, во-первых, что дядя Петя – не Раскольников, да и ты не тово… не Порфирий…
Костя закусил губу.
– И того, во-вторых, и, между прочим, самого главного, что брать такого фрукта, как твой дядя Петя – это не в игрушки играть. Не в одиночку надо, а группой… Ну, ладно, – вдруг подобрев, видимо жалея смущенного Костю, заключил Максим Петрович, – слава богу, что все хорошо кончилось, я рад за тебя…
– Нет, вы понимаете, а вдруг бы у меня это не мелькнуло? – изображая на своем лице не только удивление, но как бы еще и ужас, воскликнул Костя, добравшись в рассказе до того места, где он, скучая, сидел на симферопольском вокзале и в ожидании поезда перебирал в памяти разные разности. – Ну, хорошо, пусть не он убийца Извалова, но ведь тоже – каков судак, подумайте! На меня, знаете, какое-то ясновидение тогда нашло, честное слово… А? Может быть? Как по-вашему? Сижу, вспоминаю – как это у Артамонова в «Записках», наизусть выучил: «Я взглянул на противника и узнал, не мог не узнать эту странную асимметрию лица, всегда так неприятно поражавшую всех, кто впервые видел Петрова»… И как-то сразу же, понимаете, мгновенно вспомнил – еще в другом месте Артамонов описывает заикание Петрова… Да еще шрам от лейтенантской пули… Батюшки! Да ведь это же он – дядя Петя, Петр Иваныч Клушин! И так все дальше прекрасно шло – звено к звену, петелька к петельке… – Костя вскочил, забегал по комнате. – Но кто же все-таки убил Извалова? Кто? – чуть ли не заорал он, с разбегу останавливаясь перед Максимом Петровичем.
– Послушай, – как-то странно усмехнувшись, сказал Максим Петрович. – Вот есть, понимаешь, такое определение: угол, измеряющий видимое смещение светила. Как это одним словом называется – знаешь?
– Ну, параллакс, – не сморгнув глазом, ответил Костя. – Это что – кроссворд?
– Допустим. А механический гаечный ключ?
– Гайковерт. Еще что?
– Смотри ты! – Максим Петрович восхищенно прищелкнул языком. – Так и режет… Ну-с, а еще вот что: бар-да-дым.
– Бардадым… Бардадым… – Костя наморщил лоб, стараясь вспомнить. – Черт его знает, как будто где-то не то читал, не то слышал… Гм-м… Бардадым… Послушайте, это что – уголовщина? Жаргон?
– Да в общем-то нет, но… – Максим Петрович полистал папку с делом лохмотовского сельпо. – Иди-ка сюда, вот, погляди…
Костя с любопытством несколько раз перечитал замызганную, захватанную записку.
– «Бардадым велел»… Любопытно! – Костя даже понюхал грязную бумажку.
– Понимаешь что-нибудь? – спросил Максим Петрович.
– По совести сказать, не очень… Какие-то торговые махинации? А кто этот Бардадым?
– Пока можно только догадываться. Вон там, на столе под газетой, возьми бумажку… Впрочем, подожди, я сам, – Максим Петрович воровато оглянулся и спустил ноги с кровати. – Тут кой-какие у меня возникли соображения…
– Лежите, лежите! – замахал руками Костя. – Не нарывайтесь на неприятности… Эта? – он подал Максиму Петровичу разграфленный надвое листок.
– Эта самая, – сказал Максим Петрович. – Прочти.
Костя читал долго, видимо по нескольку раз перечитывая одно и то же, прерывая чтение возгласами: «А! Вот черт! Гениально!» Раза два он вскакивал, ошалело глядел по сторонам и снова углублялся в чтение. Наконец протянул Максиму Петровичу бумагу.
– Почему перечеркнули Малахина? – спросил он
– Да очень уж противоестественно, – покачал головой Максим Петрович. – За каких-нибудь шесть тысяч ухлопать двух хороших людей… Но теперь… – он внимательно перечитывал написанное в обоих графах, – теперь…
– Что – теперь? – насторожился Костя.
– Теперь, кажется, придется восстановить зачеркнутое. – Он помолчал, подумал. – Послушай, крепкое алиби у дяди Пети?
– Крепчайшее.
– Гм-м… – Максим Петрович встал с кровати, прошелся по комнате. – Вот если б нам, понимаешь, одно обстоятельство установить… Насчет машины. Появлялась в ночь убийства возле Садового райпотребовская машина?..
– А вы знаете, – Костя даже привскочил на стуле, – ведь чей-то газик в ту ночь подъезжал к Садовому! Совершенно точно! Послушайте…
И он рассказал Максиму Петровичу о незадачливом любовном приключении Петьки Кузнецова.
Срочно вызванный по телефону Петька, несколько смущаясь и недоумевая, для чего это, стыдливо опуская красочные подробности, повторил свой рассказ о том, что произошло с ним в ночь с восьмого на девятое мая в дубках, когда неизвестно чья машина, газик, как он понимает, с разбегу ворвавшись в кусты, нарушила его любовное свидание с Лариской.
Да, в машине был один человек. Да, судя по всему, человек этот, выйдя из машины, пошел по направлению к селу. Куда? К изваловскому саду? Да, в ту сторону, но к изваловскому ли – это он утверждать не может, поскольку в том же направлении находятся и тети Панина усадьба, и хибарка шофера Клушина. Лаял ли Пират? Ну, бог его знает, тут, сами понимаете, не до Пирата было: Лариска ударилась бежать, а он – за нею. Долго ли пробыла машина в дубках? Петька и на этот вопрос не мог ответить. Но вот что он хорошо запомнил – это странный резкий звук, когда машина ворвалась в чащу: что-то похожее на треск разрываемого полотна. Что же он предполагает? Да не иначе, как газик крышей напоролся на сук, – темнота была дай боже! Затем? Ну, что затем? Хлопнула дверца. Удаляющиеся в сторону села шаги. Всё.
