– Вот что, товарищ Кузнецов, – спросил Максим Петрович вдруг принимаясь одеваться, – не смогли бы вы нам указать то место в дубках, где останавливалась машина?
– За все просто, – сказал Петька. – Это место я очень даже хорошо запомнил.
– Ну, в таком случае… – Максим Петрович вопросительно поглядел на Костю. – Послушай, Костя… Будь добр, пойди поговори там с Марьей Федоровной, отвлеки ее… Ну, есть у нее попроси, что ли, скажи, что голоден ужасно… Не могу, понимаешь, не могу я сейчас тут отлеживаться, когда надо немедленно осмотреть малахинскую машину… Разодранный верх – это, знаешь ли…
– О-хо-хо! – вздохнул Костя. – Неблагодарная роль, черт возьми! По отношению к Марье Федоровне предательством даже попахивает, а? Ну, что ж, во имя святого дела, как говорится…
Костя догнал Максима Петровича и Петьку, когда они были уже возле райотдела милиции. Обернувшись на крик и увидав его нескладно-длинную, размахивающую руками фигуру, Максим Петрович испытал неприятное стеснение сердца: ну конечно, так оно и есть – его бегство привело Марью Федоровну в сильное волнение и расстройство, и она требует его немедленного возвращения.
– Вспомнил! Вспомнил! – кричал запыхавшийся Костя, дожевывая оладушек, с губами, измазанными маслом И сметаной. – У Помяловского это, в «Очерках бурсы»! Бардадым! Бурсаки играют в три листика… Еще, помню, там такое словцо – «фаля»… «Фаля» вам не нужна?
– Вот что значит современное образование! – пробормотал Максим Петрович с улыбкой, однако не без некоторой зависти. – И параллакс, и гайковерт, и бардадым – что хочешь, все ему открыто… Может, ты мне еще ответишь, что такое «Эс-Эл»?
– «Эс-Эл»? – переспросил Костя озадаченно. – В каком смысле «Эс-Эл»?
– Да вот в таком… Две буквы: Эс и Эл – и всё…
– Эс-Эл… Эс-Эл… – повторил про себя Костя. – А где? На чем? А-а, это на том ключе, что на дворе у Изваловых нашелся? Ну, что могут означать эти буквы? Конечно, принадлежность… Например, Садовское лесничество…
– Лесничество Боркинским называется, Садовского – такого нет, – поправил Петька.
– Тогда… может быть, чье-то имя? Вы-то сами как думаете, Максим Петрович?
– Я? Я думаю… – сказал Максим Петрович действительно озабоченно. – Я вот сейчас о другом думаю – каким образом нам малахинскую машину оглядеть? Туда к нему идти? Не годится… Сюда ее вызвать? Потребуется объяснять – зачем, почему, что такое…
Первым из сотрудников милиции Максиму Петровичу встретился Державин. Он куда-то торопился по коридору, стуча каблуками по истертым, избитым доскам пола, с призвоном накаблучных подковок, но, увидав переступающего порог Максима Петровича, остановился, вглядываясь в него с крайним удивлением и как бы в сомнении – то ли это на самом деле, что видят его глаза?
– Вам же еще лежать и лежать. А вы поднялись!
– А ты что – доктор, что ли, что знаешь, лежать ли мне, ходить ли? – отшутился Максим Петрович, открывая дверь в свой кабинетик, размером чуть больше платяного шкафа.
Сев за стол, отдышавшись, вытерев лоб и шею платком, – болезнь оставила в Максиме Петровиче такую слабость, что совсем короткая дорога от дома, которую обычно он одолевал без всякого труда, сейчас исчерпала почти все его силы и кинула в обильный пот, – он позвонил начальнику автоинспекции и попросил немедленно вызвать в милицию шофера, что состоит при Малахине, и обязательно вместе с машиною. Если из райпотребсоюза спросят, – предупредил Максим Петрович, – зачем понадобились милиции шофер и машина, ни в коем случае не говорить, что они нужны следователю, а сказать что-нибудь вроде того, что автоинспекция проверяет сейчас документацию на автотранспорт и потребовалось уточнить кое-какие данные в учетной карточке и на малахинский ГАЗ-69. Для того чтобы эта мотивировка выглядела вполне правдоподобной, напомнить, чтобы шофер захватил документы на машину – технический паспорт и так далее.
– А кто, между прочим, у Малахина шофер? – спросил Максим Петрович под конец своего разговора с начальником автоинспекции.
– Лазутин.
– Лазутин? Это не тот ли, что когда-то прежде в МТС директора возил?
– Вот-вот, он самый!
– А как его зовут?
– Кажется, Сергей. Сейчас проверю… Ну да, Сергей. Сергей Васильевич.
– Знаю я его! – сказал Петька, слушавший телефонный разговор. – Щуплый такой, рыжеватый… Браконьерствует на реке, сети ставит.
– Сергей Лазутин… Эс-Эл! – задумчиво проговорил Максим Петрович, кладя на рогульки телефонную трубку. – Вот оно что, брат! – поглядел он на Костю с ехидцей. – Сергей Лазутин!
Он тут же вызвал Садовое, попросил сельсоветскую секретаршу срочно отыскать Евстратова. Участковый уполномоченный оказался неподалеку, и через пять минут Максим Петрович уже говорил с ним, подувая в трубку, ибо на линии были какие-то шумы, потрескивания, и голос Евстратова слышался невнятно, замусоренно.
– …помнишь тот ключ гаечный, что ты в малиннике на изваловском дворе нашел? Он так на подоконнике и остался? Да? Вот что, ты в дом войти сумеешь? В дом, в дом! Нет, те ключи от замков мы Изваловой отдали… Ты спроси у соседки, у тети Пани, – может, она ей оставила? Она, тетя Паня, у ней ведь вроде сторожихи… Словом, постарайся, но ключ гаечный надо добыть… Да, да, обязательно!.. Забери его, приходи с ним в дубки и жди нас, мы сейчас подъедем…
Едва опущенная на аппарат трубка прижала рычажки, телефон зазвонил.
– Лазутин явился, – доложил начальник автоинспекции.
– Иду, – ответил Максим Петрович.
Однако поднялся со стула он не сразу, немного повременил, как бы собирая в себе что-то. Он ничего не сказал ожидающе молчащим Косте и Петьке, они тоже не произнесли ни звука, но всех троих в эту минуту соединял какой-то единый нервный ток, и этот ток бессловесно передал ребятам то, что было у Максима Петровича в ощущении, невысказанным: что наступил момент, значительнее и важнее которого еще не было на всем немалом протяжении следствия. У Кости, наиболее чутко понявшего Максима Петровича, так даже побелели кончики ушей, и куда-то далеко на задний план отошла и спряталась сидевшая в нем со вчерашнего вечера, всю бессонную ночь и все это утро радость – что хотя он и не отыскал убийцу, но зато изменника и военного преступника, подлежащего заслуженной каре, он нашел с несомненностью.
Районная автоинспекция помещалась в соседнем доме. На дворе, как всегда, стояло несколько грузовых и легковых автомашин, и среди них – райпотребовский ГАЗ-69, из-за покрывающей его грязи сменивший свой природный зеленый цвет на серый.
Около ГАЗа никого не было, шофер, очевидно, находился в помещении.
– Ну, что я говорил! Вот, пожалуйста, видите – заштопано! – страшно довольный, что слова его подтверждаются, воскликнул Петька, вскакивая на подножку машины и указывая Максиму Петровичу и Косте на длинный, сантиметров тридцать, скрепленный суровыми нитками шов в передней части брезентовой крыши, как раз над водительским сиденьем.
– Машину-то надо в чистоте держать… Что ж так запустили? Всю дорожную грязь собрать хотите? – сказал Максим Петрович шоферу, появившемуся на дворе – на почтительных полшага позади начальника автоинспекции.
Лазутин выглядел таким, каким обрисовал его Кузнецов – щуплым, рыжеватым. Глаза у него – в бесцветных ресницах – были нагловатые, слегка навыкате. Он как-то не совсем естественно, заискивающе улыбался – той улыбкою, какою улыбаются на всякий случай, имея дело с властью и желая расположить ее к себе. Максиму Петровичу из-за этой своей улыбки он сразу же не понравился. В Лазутине он почувствовал тот противный ему тип вертких и скользких людей, у которых вся их жизнь, всё их жизненное устройство основаны, за неимением каких-либо других качеств, исключительно только на неискреннем угодничестве тем, кто сила, кто повыше, на всяческих маневрах и гибком лавировании. От таких людей, не раз убеждался Максим Петрович, чего-либо настоящего, прочного, бескорыстного – не жди. Они ведут знакомства, приятельства, бывают хороши и добры только там, где зависят, только если это как-то им выгодно, приносит пользу, может пригодиться. «Хозяину», у которого служат, они выказывают самую холуйскую и пылкую преданность, но лишь пока он «в седле», пока под ним не заколебалась почва. А как только это случается, такие люди становятся теми самыми крысами, что первые покидают тонущий корабль. Их пылкая преданность без промедления и задержек тут же выворачивается в нечто совсем обратное: они первые же отшатываются от своих еще вчера обожаемых «хозяев» и с тем же усердием, с каким они любили, они исполняют роль обличителей, радеющих якобы за одну только «правду и справедливость»…
Лазутин и Максиму Петровичу улыбнулся своей расчетливой улыбкой, – он, было видно, имел представление, с кем разговаривает, кто такой Максим Петрович, и без запинки соврал, что как раз собирался мыть машину, да вот – вызвали…
