…А в конце печального и тихого своего рассказа Ирина, заметно поколебавшись, произнесла, предварительно бросив быстрый взгляд на ДэПроклова:
— И, все равно, никто из нас не верит. Надя не могла сделать этого над собой!
ДэПроклов сидел, все еще ошеломленный рассказом, и почти не услышал этих слов.
Он никак не мог избавиться от страшной в своей убогости и жути картины: захламленная кухонька, грязноватый свет сумерек, падающий из окна, а на полу, возле черно зияющей пасти духовки — скромненькой грудой тряпья — Надя…
— Прости, — спохватился он. — Ты что-то сказала?
— Я сказала, что никто, из тех, кто знал Надю, не верит, что она могла это сделать над собой, — повторила Ирина.
— Они как жили в последнее время?
— Плохо жили. Она — может быть, только одной мне рассказывала — насколько плохо они жили. Ты уехал — перестал писать, исчез.
— Я писал…
— Да. Четыре письма. Из Владивостока. Где ты с этой, с краснодарской, проводил время. Она носила эти письма с собой. Она их знала, наверное, наизусть. Но ты-то не виноват, не бери на себя! Главное, что у них с Голобородькой все окончательно разлезлось. Когда все это началось… когда эта клятая горбостройка началась, Голобородько самым натуральным образом свихнулся. Спроси у кого хочешь, он был как сумасшедший. Его буквально трясло. Он бегал по городу, по знакомым, по незнакомым — искал денег, чтобы открыть какой-нибудь кооператив, АО какое-нибудь, ТОО какое-нибудь, черт их разберет! Журналистикой он и так через пень-колоду занимался, а тогда и вовсе забросил. То у него была идея — мех котиков выделывать, не взрослых, а тех «котят», которых на Командорах прибоем о берег бьет. Потом еще что-то — утиль-сырье, что ли, собирать. Потом — вообще что-то браконьерское: икру закатывать и на материке сбывать — тоже не получилось. Там уже своя, надо полагать, мафия была. Ему просто набили морду и сказали: «Брысь!»… Видел бы ты его! Ничего более жалкого я не видела. Он деградировал за месяц-два, клянусь! У него ручонки дрожали, он сам весь постоянно дрожал, суетился. А Надя — на все это смотрела… Он потом-то все-таки открыл свое «дело» — нанял какую-то старуху, которая пирожки пекла, а он их продавал (еще и водку в разлив) возле судоремонтного. Недели две он бизнесменствовал. Пока санэпидстанция его не прихлопнула. Он, оказывается, начинку для пирожков, знаешь, откуда брал? Ездил по школам, собирал недоеденные, недожеванные котлеты от школьных завтраков, бабка ему их проворачивала, — ф-фу! — Ирину и сейчас даже бросило в дрожь.
— Об этом даже фельетон был в «Камчатской правде», без фамилии, правда, но все Голобородьку узнали, ну и соответственное к нему отношение: даже и не презрение, даже и не брезгливость, хотя и презрение, и брезгливость… не могу сформулировать! В гости они уже ни к кому не ходили — их не то что чтобы не звали, но это как-то само собой получилось. Надя только ко мне иногда приходила, одна сидела вот здесь, на диванчике, как замороженная. Я ничего не могла поделать! Такое в ней было одиночество — не приведи Господь! И тебя не было — перестал писать, исчез, провалился сквозь землю… Что с тобой случилось?
ДэПроклов постарался оборвать этот разговор.
— Ну, а почему же, скажи, она не затеяла развод с ним? Неужели не ясно было — да ей давно уже ясно было! — что это за типок, Голобородько этот?
— Э-э, Димочка… Ты же ведь знаешь Надю: во-первых, «Ах, Егорка, переломный возраст, ах, как же ему, бедненькому, оставаться без отца?..» во-вторых, Игорь был категорически против, хотя изменял ей, подонок, почти в открытую, а в-третьих, ты об этом не знаешь, да и она сама только намеками об этом рассказывала, он над ней имел какую-то непонятную власть! Она рассказывала: когда он рядом, она непонятно почему слабеет, совершенно теряет волю, будто во сне живет. Я пыталась понять ее — только недавно где-то в журнале вычитала: он, наверняка, был (ты только не смейся!) энергетический вампир! Поэтому-то она и не могла никак с ним развязаться, хотя уже давно ни о какой любви и речи не могло быть.
— Я верю, — серьезно сказал ДэПроклов.
— У нее на одного тебя была надежда! — безжалостно сказала Ирина. — Я же помню, какая она была, когда ты сюда приехал, — она светилась! Даже когда ты уезжал куда-нибудь, но здесь еще был, на Камчатке, она совсем другая была, даром, что Голобородько рядом толокся. Она и письма-то твои носила с собой поэтому. Я знаю. Девочка из отдела писем, в газете, рассказывала на поминках: когда почту приносили, Надя всегда к ним приходила в комнату и ее, буквально, трясло!
— Слушай, — хрипло и почти враждебно сказал ДэПроклов. — Ты, что, хочешь, чтобы и я… полез в петлю?!
— Упаси бог, Димочка! Прости. Я просто рассказываю, как все было. Ей все эти годы плохо было. И, все равно, никто из нас не верит. Надя не могла сделать этого над собой!!
— Но ты такую картину нарисовала…
— Я тебе еще не все рассказала. Через два года, как ты уехал и пропал, у нее умерла мама — последний родной у нее человек. Она осталась совершенно одна. Она два раза летала туда к вам, в Россию. Сначала — похороны, потом — какие-то наследственные дела. Оба раза через Москву. По-моему, она разыскивала тебя. Прости, что я об этом опять говорю, но это, действительно, так. Она, знаешь, что сказала однажды, после Москвы? Ей постоянно казалось, что пока она там, ищет тебя, ты — прилетел на Камчатку и ищешь ее здесь, а ее нет. Она уверена была, что рано или поздно ты вернешься на Камчатку. Уж как только не уламывал ее Голобородько — «Продадим квартиру, продадим дом родителей, переберемся на материк, может быть, даже в Москву!» — она не соглашалась ни за что! Несмотря на всю свою, как бы это сказать, подчиненность ему, рабью, тьфу, подчиненность… Она почему-то уверена была в этом: Дима-Дима когда-нибудь вернется на Камчатку, бросит Москву, и будет жить здесь. У нее это прямо идея-фикс какая-то была. Она права? Ты, в самом деле, вернулся сюда… надолго?
— Пожалуй, хотел. Хотя и не уверен. Только вот после всего этого… Я ведь узнал о Наде только по дороге в аэропорт. Я, если честно сказать, к ней ехал, мне кажется.
— Долго ты собирался, — без всякой приязни заметила Ирина.
— Долго, — согласился ДэПроклов.
Он налил полный бокал шампанского и выпил, совершенно не чувствуя вкуса.
— А как она сама все это объяснила? Какая-то записка была ведь?
— Не было! В том-то и дело, что не было! Вот что, Димочка, тебе надо с Витюшей поговорить! Обязательно. Он и по милициям ходил, и в прокуратуру обращался. Его вся эта история прямо взбесила. Я вот просто не знаю, что и думать. А он — на сто процентов уверен, что тут дело нечисто.
— Не чисто?! — ДэПроклов словно проснулся.
— Ты с ним поговори, поговори обязательно!
— А где он, кстати?
— На дежурстве. Он теперь еще и сторожем у нас трудится. Днем старший научный сотрудник, ночью — сторож. Смешно?
— Да не очень. Скорее — грустно.
— Я вот тоже. Днем — завлаб, а вечерами — вон… — она враждебно кивнула в угол, где стояла пишущая машинка с заправленным в нее недопечатанным листом. — Крутимся, Димочка. Такое ощущение, что попали мы в какую-то жутко подлую ловушку: и жить — невозможно, и уехать — невозможно. Некуда, не на что, да и незачем, судя по всему.
— Там, по-моему, ничем не лучше, — подтвердил ДэПроклов.
— Цены хоть более-менее божеские! Зарплату хоть вовремя дают! — в сердцах воскликнула Ирина.
— Там тоже у всех хребты трещат, не очень-то обольщайся.
— А ты я вижу… — она посмотрела на розы, стоящие в вазе, и лицо ее сразу же помягчело. — Ты-то хоть в порядке?
— Можно и так сказать. — Ну, а этот?.. — наш славный «бизнесьмен Голобородько» — чем он промышляет.
Ответ Ирины его ошарашил.
— Не знаю.
— Как так «не знаешь»?
— Он же уехал! Я разве не говорила? Сразу же, нет через полгода после Нади. Продал квартиру, Егорку он к родителям еще раньше сплавил, так что…
— Ну и где он сейчас?
— Откуда ж мне знать? — искренно удивилась Ирина.
«Бац!» — ДэПроклова будто бы щелкнули по носу, поучающе и с издевкой. Он ко всякому был готов повороту, но только не к такому. Ищи теперь, свищи, Голобородьку!
Чтобы скрыть растерянность, он привычно взялся за бутылку.
— А мы ведь не помянули. Давай, Ириша!
— Давай, Димочка. Пусть земля ей будет пухом.
Они выпили.
— Она здесь похоронена?
— Да. На «новом» кладбище. Ты хочешь сходить?
— Не знаю. Наверное, схожу. Попозже. — ДэПроклов все еще никак не мог прийти в себя. Мысли шли вразброд, путаные, случайные, и лишь одна стучала, как метроном: «Ищи теперь, свищи, Голобородьку!»
— Так я к тебе Витюшу пришлю? Ты в каком номере?
— Да-да! Пришли, — он назвал номер. — И вот, что еще… сможешь найти адрес Игоревых родителей?
