— Я запрещал Эмбер играть с ним, — сказал он и добавил, что девочка «то и дело получала взбучку, потому что постоянно лезла в радиатор».
Однако Тодд не знал, был ли этот нагреватель, снабженный внутренней горелкой, включен. (В дальнейшем Васкес засвидетельствовал, что при проверке радиатора через четыре дня после пожара он находился в позиции «выключено».) Уиллингэм тем не менее настаивал, что, по его мнению, причиной пожара стал какой-нибудь электрический прибор, поскольку он слышал щелчки и потрескивание.
На вопрос, не имел ли кто-нибудь мотива для подобной расправы с его семьей, Тодд ответил, что ему и в голову не может прийти кто-то «настолько жестокий». Говоря о детях, он сказал:
— Не представляю, как мог кто-то решиться на такое, понимаете? У нас было три прелестнейших ребенка. О таких можно только мечтать.
Далее он сказал:
— Мы со Стейси прожили вместе четыре года, порой ссорились, расставались, но малыши сблизили нас… Мы не могли бы жить без них.
А по поводу Эмбер, разбудившей его и тем самым спасшей, он добавил:
— Честно говоря, лучше бы она меня в ту ночь не разбудила.
Во время допроса Васкес оставался в тени, уступив главную роль Фоггу, но под конец он задал как бы незначительный вопрос:
— Успели вы обуться прежде, чем выбежать из дома?
— Нет, сэр, — ответил Уиллингэм.
На столе был развернут план сгоревшего дома, и Васкес, проводя карандашом, уточнил:
— Этим путем вы шли?
Уиллингэм отвечал утвердительно.
Теперь Васкес был убежден в виновности Уиллингэма: этот человек убил своих детей. Если пол был облит горючим и огонь распространялся понизу, на что указывали все улики, то при попытке выбежать из дому этим путем у Тодда остались бы сильные ожоги на подошвах босых ног, а медицинская экспертиза подтвердила, что ноги его не пострадали.
Уиллингэм настаивал на своем: когда он покидал дом, огонь шел поверху и не успел спуститься к полу.
— Мне через огонь прыгать не пришлось, — повторял он.
Васкес полагал, что Уиллингэм лжет — он поджигал, отступая перед огнем. Сперва поджег детскую, затем коридор и уже с крыльца поджег дверь.
Позже Васкес отозвался об Уиллингэме так:
— Он пытался скормить нам ложь, чистой воды выдумку. Все, что он говорил, от начала до конца было враньем.
Однако ясного мотива не вырисовывалось. Дети были застрахованы, но общая сумма страховки не превышала пятнадцати тысяч долларов, а получить ее следовало дедушке Стейси, который и платил взносы. Стейси, в свою очередь, сказала следователям, что Уиллингэм хоть и поколачивал ее иногда, детям ни за что не причинил бы зла, а уж о том, чтобы убить, и речи быть не могло.
— Он их страшно баловал, — говорила она.
Тем не менее в конечном итоге полиция пришла к выводу, что Уиллингэм — преступный тип, виновный в ряде незначительных нарушений закона, которые в итоге, как бы в силу неизбежности, привели к убийству.
Джон Джексон, занимавший в ту пору в Корсикане должность заместителя окружного прокурора, взялся вести дело Уиллингэма. Уже после того как процесс завершился, он заявил в интервью «Морнинг ньюс» (Даллас), что считает Уиллингэма «опасным социопатом», который, мол, приговорил своих детей, «ставших помехой для его привычного образа жизни». Местный прокурор Пэт Батчелор сформулировал ту же мысль конкретнее: «Дети мешали ему пить пиво и играть в дартс».
Вечером 8 января 1992 года, через две недели после пожара, Уиллингэм ехал в машине вместе со Стейси, и вдруг их окружил отряд специального назначения, заставил свернуть на обочину.
— Наставили на нас ружья, будто мы ограбили десяток банков, — вспоминала потом Стейси. — Схватили его и запихали в машину.
Уиллингэму предъявили обвинение в убийстве. Поскольку жертв было несколько, по законам Техаса ему грозил смертный приговор, но, в отличие от большинства прокуроров этого штата, Джексон, собиравшийся со временем баллотироваться на должность судьи, был противником смертной казни.
— Я не считаю смертную казнь эффективной профилактикой преступлений, — сказал он мне. — По-моему, ничего она не дает.
Он также считал смертную казнь расточительством, поскольку с учетом расходов на обжалование и процессы по апелляции казнь одного приговоренного обходилось штату Техас в 2,3 миллиона долларов — примерно втрое дороже, чем стоимость содержания одного заключенного в течение сорока лет.
И еще одно сомнение мучило Джексона: если будет допущена судебная ошибка, ничего уже не поправить.
Однако его начальник Батчелор не сомневался. Он считал, что «если человек совершает кошмарное преступление, он утрачивает право на жизнь». В итоге Джексон вынужден был согласиться: жестокость совершенного Уиллингэмом преступления требовала смертного приговора.
У Уиллингэма не было денег, чтобы нанять адвоката, поэтому ему назначили двух государственных защитников: Дэвида Мартина, бывшего патрульного полицейского, и Роберта Данна, адвоката, бравшегося за любые дела, от убийства до развода. Он сам себя называл «мастером на все руки». Как он говорил мне, «в маленьком городе нельзя ограничиваться одной определенной категорией дел, не то с голоду помрешь».
Вскоре после ареста Уиллингэма к властям обратился другой заключенный, Джонни Уэбб. Он находился в той же тюрьме, что и Уиллингэм, и, по его словам, Уиллингэм признался ему: он, мол, взял «какую-то горючую жидкость, плеснул на стены и пол и поджег». Это был последний гвоздь в гроб Уиллингэма.
Однако родственники Стейси обратились к Джексону с просьбой — если возможно, избежать судебного разбирательства. Вот почему незадолго до суда присяжных Джексон сделал адвокатам Уиллингэма из ряда вон выходящее предложение: если их клиент признает свою вину, смертную казнь ему заменят пожизненным заключением.
— Я был счастлив предложить сделку, которая позволяла избегнуть смертного приговора, — вспоминал Джексон.
Не менее довольны были и адвокаты Уиллингэма, хотя они тоже считали его убийцей и не сомневались, что присяжные сочтут его виновным и он будет казнен.
— Многие думают, будто адвокаты обязаны всегда верить в невиновность своих подзащитных, но как в это верить? — рассуждал в беседе со мной Мартин. — Как правило, они преступники, и виновны по всем статьям.
Что касается Уиллингэма, добавил Мартин, «улики на сто процентов доказывали его вину. Он разлил по дому горючую жидкость, не забыл плеснуть даже под детские кроватки». По его словам, это был «классический случай поджога», поскольку «по всему дому остались следы выгоревших луж горючего — с этим не поспоришь».
Мартин и Данн настоятельно советовали Уиллингэму согласиться на сделку с правосудием, но он отказался. Адвокаты обратились за помощью к его отцу и мачехе. Мартин разложил перед ними фотографии обгоревших детей и заявил:
— Смотрите, что натворил ваш сын! Уговорите его признать вину, или его казнят.
Родители отправились на свидание в тюрьму. Отец считал, что, если Тодд невиновен, ему не следует оговаривать себя, но мачеха умоляла согласиться на сделку.
— Я была готова на все, лишь бы мой мальчик остался жив, — рассказывала она мне.
Уиллингэм остался неколебим.
— Я не стану признаваться в том, чего не делал, и уж тем более в том, будто я убил своих детей, — заявил он.
Таково было его окончательное решение.
Мартин говорил мне по этому поводу:
— Я и тогда считал, и теперь считаю это безумием.
Отказ от сделки убедил и прокуроров, и адвокатов Уиллингэма в том, что перед ними нераскаявшийся преступник.
В августе 1992 года в старом каменном здании суда в центре Корсиканы начались первые слушания. Джексон и его помощники представили целый ряд свидетелей, среди которых находились Джонни Уэбб и мать и дочь Барби. Но главным доказательством обвинения служили не показания свидетелей, а результаты научной экспертизы, проведенной Васкесом и Фоггом. Под присягой Васкес предъявил «более двадцати признаков» поджога, как он охарактеризовал этот материал.
— Можете ли вы представить суду свою версию о том, кто совершил поджог? — спросил один из прокуроров.
— Да, сэр, — отвечал Васкес. — Это мистер Уиллингэм.
Далее прокурор спросил Васкеса, какова была при этом, по его мнению, цель Уиллингэма.
— Убить девочек, — был ответ.
Защита попыталась оспорить результаты, но единственный специалист, которого адвокатам удалось разыскать, согласился с выводами обвинения. В итоге защита смогла представить единственного свидетеля — няню, иногда сидевшую с детьми Уиллингэмов: та сказала, что не может поверить в виновность отца детей. (Данн рассказывал мне, что Уиллингэм сам хотел дать показания, однако и Данн, и Мартин сочли, что это произведет плохое впечатление на присяжных.) Суд завершился в два дня.
