Так размышляла Мэгги, равнодушно наблюдая, как прямо на глазах ужимается и остается далеко за иллюминатором Вашингтон. Вот точно так же ужималась и оставалась далеко позади та жизнь, которой она целый год пыталась жить с Эдвардом. А потом в ней будто что-то переключилось. Она вспомнила, что на коленях у нее лежит трехсотстраничная подборка материалов по предстоящей работе, и все прочие мысли мгновенно вылетели у нее из головы.
— Так что вы понимаете, конечно, убийство Гутмана… э-э… как бы это сказать помягче… серьезно осложнило ситуацию на переговорах. Израильтяне и арабы и в лучшие-то времена всегда держали пальцы на спусковых крючках, а тут… Что и говорить, очень не вовремя все это случилось. В этой ситуации ничего другого не оставалось, кроме как вызвать тяжелую артиллерию. — Дэвис улыбнулся, давая понять, что речь идет о ней.
— Да уж… Впрочем, свои стволы я еще не расчехляла.
— В смысле?
— Мне сообщили, что за время моего перелета обстановка «значительно ухудшилась» и сейчас настал не самый лучший момент для того, чтобы объявить мой выход.
— Ну, им в Вашингтоне виднее…
— Так что форсировать подписание мирного соглашения мне пока нельзя. Для начала необходимо успокоить участников переговоров.
— Вы этим займетесь?
— Мне за это платят.
Дэвис улыбнулся.
— На мой взгляд, вам следует начать с израильтян. Убийство Гутмана произвело в их стане эффект разорвавшейся бомбы. Правые уже объявили его своим «великомучеником» и подняли на щиты.
— Вы полагаете, что он был убит умышленно?
— Кто знает. Болтают разное… — Дэвис вдруг посерьезнел. — Так что я рекомендую вам для начала нанести визит в скорбный дом.
— Куда?
— В дом Гутмана. Я уже сообщил кому надо, что вы появитесь там с соболезнованиями. В качестве неофициального представителя, разумеется. Сами израильтяне обратились к нам с такой просьбой. Американцы должны воздать дань уважения человеку, пользовавшемуся большой популярностью в этой стране. К тому же это продемонстрирует всем, что мы не считаем Гутмана своим врагом, несмотря на его крики об «инспирированном Штатами преступном сговоре с арабами». Так как?
— Я согласна.
— Главное, не делать там слишком официальное лицо. Чтобы не создалось вдруг впечатления, что Америка поддерживает взгляды Гутмана на перспективы мирного процесса на Ближнем Востоке. Ваш визит призван просто… э-э… немного разрядить обстановку.
— Понимаю.
— Так по рукам? Похороны были сегодня утром — сразу же после того как тело выдали родственникам. У них тут, на Востоке, такая традиция — хоронить своих усопших сразу. Но панихида будет продолжаться всю неделю. На этой земле много древних любопытных обычаев. Можете заглянуть в свой карманный компьютер и навести справки в Интернете.
— У меня нет карманного компьютера.
— Забыли дома? Это ничего — я распоряжусь, и вы получите консульский. Под расписку. — Он ухмыльнулся.
— Вы не поняли. Когда я работаю, то по возможности дистанцируюсь от средств связи с внешним миром. В противном случае я поневоле начинаю больше прислушиваться к указаниям из Вашингтона, а не к тому, что мне говорят люди, которым я хочу помочь. Это моя принципиальная позиция.
— В самом деле? Интересно…
Дэвис посмотрел на нее так, будто она призналась в употреблении героина.
— Это, кстати, касается и мобильного телефона, который я по возможности всегда стараюсь «забыть» в гостинице.
Дэвис только покачал головой.
— Ваша гостиница всего в одном квартале отсюда. Езжайте сейчас туда, сходите в душ и спускайтесь к шоферу — он вас отвезет куда надо. Вдову зовут Рахель.
Иерусалим, понедельник, 19:27
Улица была запружена транспортом. Машины жались к обеим обочинам, заехав передними колесами на тротуары. Это был один из фешенебельных районов города, что бросалось в глаза сразу же — сплошь «БМВ» и «мерседесы». Американские флажки на капоте ни в малой степени не помогали ехать быстрее. Шофер, ругаясь, лавировал между плотно прижавшимися друг к другу машинами. В Вашингтоне по вечерам уже бывало прохладно, здесь же был настоящий рай — лицо Мэгги обдувал теплый ветерок, напоенный пряным ароматом кипарисов.
Парковка перед нужным домом, естественно, была занята. Им пришлось остановиться чуть не за квартал от него, и дальше Мэгги шла пешком. Перед центральным входом толпилось никак не меньше сотни людей. Мэгги снова несколько раз перехватила мужские взгляды, открыто скользившие по ее фигуре.
— Вы из посольства? Из американской миссии? — обратился к ней молодой человек в строгом костюме, загораживавший собой двери. То ли охранник, то ли родственник усопшего. Он ее явно поджидал. — Пожалуйста, заходите.
Он проводил Мэгги в просторный зал, в котором сейчас людей набилось будто сельдей в бочке. В ту минуту она возблагодарила Бога за то, что тот подарил ей высокий рост, — приподнявшись на цыпочки, она могла смотреть поверх голов. Здесь были почти сплошь мужчины в маленьких одинаковых кипах. В середине зала она разглядела высокого бородача, который ритмично раскачивался взад-вперед и что-то монотонно говорил…
— Йитгадал, в'Йиткадаш…
Раввин, очевидно. Собравшиеся хором повторяла за ним слова молитвы. Потом раввин обратился с короткой речью на иврите к трем людям, сидевшим рядом с ним на низеньких табуреточках. Их красные глаза красноречиво свидетельствовали о том, что это были близкие покойного — вдова, сын и дочь. Из всех троих разве что только сын не рыдал. Он сурово смотрел прямо перед собой и ни на кого не обращал внимания.
Мэгги нерешительно топталась у входа в зал. Она не знала, что ей нужно делать. Если встать в очередь и терпеливо дожидаться, когда ее допустят до семьи Гутмана, она проторчит тут до ночи. А если она попытается пройти вперед, многие это могут расценить как наглость со стороны американки. Мэгги даже не могла поговорить с окружавшими ее людьми. Во-первых, тут могли не говорить по-английски. Во-вторых, это была не званая вечеринка.
Все-таки решившись и нацепив на лицо вежливую улыбку, Мэгги стала проталкиваться вперед. Черный брючный костюм сослужил хорошую службу — многие принимали ее за высокопоставленное официальное лицо и сами расступались, давая дорогу.
Мало-помалу Мэгги добралась до высоченного книжного стеллажа. Только сейчас она обратила внимание на то, что вся комната была заставлена книгами. Их здесь были тысячи, если не десятки тысяч. Казалось, вместо обоев стены были обиты книжными корешками с редкими вкраплениями керамических ваз или декоративных тарелок. Одна из них привлекла внимание Мэгги своим ярким голубым рисунком…
Она пробежала глазами по ближайшим переплетам. Почти все книги были на иврите, но попадались и английские названия — в основном книги о политике. Ей даже удалось узнать некоторые из них, которые еще совсем недавно возглавляли в США списки бестселлеров: «Терроризм: есть ли у Запада шанс на победу?», «Новый джихад: взгляд изнутри», «Грядущие противостояния», «Буря, которую мы можем не пережить». Теперь ей казалось, что она лучше узнала покойного господина Гутмана. Надо сказать, в Вашингтоне его политические взгляды разделялись многими. Даже на светских вечеринках, на которые ее без конца таскал Эдвард, она не раз встречалась с такими людьми, вокруг которых собирались стайки любопытствующих.
Мэгги поймала себя на том, что вновь вспомнила об Эдварде, и вздохнула.
— Пожалуйста, пожалуйста! Проходите же!
Человек, который пропустил ее внутрь этого дома, неожиданно вырос прямо перед ней и, вежливо подхватив ее под локоть, потянул вперед. Здесь люди уже не толпились беспорядочно, а образовали нечто вроде очереди, которая выстроилась перед семьей покойного. Каждому отводилось не больше минуты на то, чтобы подойти ко всем троим и выразить соболезнования. Мэгги изо всех сил напрягала слух и вытягивала шею, но все говорили только на иврите.
Наконец настал и ее черед. Вначале она подошла к дочери покойного. Та машинально пожала протянутую ей руку, не глядя на Мэгги. Ей было лет сорок пять на вид. В волосах серебрилось несколько тонких седых прядей. Она была, пожалуй, привлекательна и производила впечатление строгой матроны-распорядительницы.
От нее Мэгги перешла к сыну Гутмана и тут же натолкнулась на его холодный взгляд. Он был высок ростом и одет довольно странно, принимая во внимание обстоятельства, — в темные джинсы и белую рубашку. Впрочем, и то и другое выглядело стильно и дорого. Мэгги обратила внимание, что мужчины, подходившие поочередно к семье покойного, демонстрировали свое особое почтение именно сыну. Очевидно, он занимал не последнее место в политической иерархии этой страны. Или был очень богат. Мэгги машинально отметила: на вид меньше сорока, обручального кольца нет.
