Вершинин и Бакулев напряженно молчали, и тишина прерывалась только тяжелым, с одышкой, дыханием прокурора и мягким шелестом перелистываемых страниц. Наконец он закрыл дело, потом, словно умываясь, провел рукой по широкому лицу и усмехнулся, заметив напряженное состояние своих подчиненных. Они перевели дыхание. Затем Аверкин неожиданно вновь раскрыл дело и принялся перечитывать какие-то страницы. Чуть подавшись в его сторону, Вершинин заметил, что того заинтересовали показания матери Шестакова.
— Выходит, мамаша навела на верный след, — заметил прокурор, прочитав протокол до конца.
— Возможно и так, Николай Николаевич, — отозвался Вершинин. — Версия об убийстве Шестакова Глуховым сейчас тщательно проверяется.
— И, как вижу, без заметных успехов.
— Верно. Главная трудность — найти Глухова, а он как в воду канул. По обеим линиям: следственной и розыскной приняты все возможные меры, но пока безуспешно. Однако я уверен, что в ближайшее время мы найдем его.
— Я тоже так думаю, — вмешался в разговор Бакулев, привычным жестом прижав дужку круглых очков к переносице. — Куда ему спрятаться? Отсиживается, наверно, у кого-нибудь из родственников или приятелей.
— Не вижу оснований для оптимизма. Все возможные места проверены, но безуспешно, — сказал Аверкин, недовольно посмотрев на Бакулева. Он не любил беспочвенных заявлений.
Бакулев моментально вскочил с места и приготовился отстаивать свою точку зрения. Однако Аверкин небрежно махнул рукой, и тот медленно опустился на стул. Бакулев, работавший прежде районным прокурором, был недавно назначен начальником следственного отдела и, как все работники районного звена, близко не соприкасавшиеся с прокурором области, испытывал в его присутствии излишнюю робость.
— Родственники, включая живущих за пределами нашей области, действительно все проверены, — стал горячо доказывать он, — но ведь и кроме этого мест, где можно отсидеться, предостаточно. Парень он ходовой, возможно, живет у кого-нибудь из дружков. Вот почему и мы, и уголовный розыск сконцентрировали все внимание на связях Глухова, а они у него обширные. Однако в ближайшее время мы обнаружим его, и тогда преступление можно будет практически считать раскрытым.
— Тэк-с, товарищи, тэк-с. Насколько я вас понимаю, все ваше внимание сконцентрировано на Глухове как на наиболее вероятном участнике убийства и скорее всего даже как на непосредственном убийце? — заключил Аверкин, снова перечитывая показания матери Шестакова.
Вершинин и Бакулев переглянулись. В словах прокурора области сквозил едва прикрытый скептицизм.
— Имеются все основания так считать, — уже без особой уверенности ответил Вершинин. — Показания Шестаковой объективно подтверждаются исчезновением Глухова. К чему ему скрываться, если он не чувствует за собой вины?
— Вина вине рознь. Трудно сказать, чего он боится. Повод для убийства, который вы называете, слишком несерьезен, а потом прошу обратить внимание на время исчезновения Глухова. Он скрылся спустя несколько дней после убийства, почти через неделю. Почему? Глухов должен был ожидать задержания на другой день, а он столько времени медлил, раздумывал. О чем он раздумывал?
Вершинин в душе был полностью согласен с Аверкиным, ибо такие же сомнения мучали и его. Он не стал их высказывать вслух, так как они работали против единственной мало-мальски правдоподобной версии.
— Безусловно, — продолжал Аверкин, — у Глухова имеются серьезные основания скрываться, но вот насколько они важны для нас и насколько они связанны с убийством Шестакова, трудно сказать. Пока, правда, у нас это единственная ниточка, и кто его знает, оборвется она или поможет распутать клубок. А ниточка тоненькая, как паутинка. Вообще-то, честно говоря, в последнее время вас трудно узнать, Вячеслав Владимирович, — закончил он.
Услышав конец фразы, Вершинин с удивлением посмотрел на прокурора.
— В расследовании не чувствуется устремленности, инициативы, а со стороны следственного отдела — постоянного контроля, — продолжал развивать свою мысль тот. — У меня в памяти свежи многие ваши прежние дела: убийство десятилетней давности, ограбление и изнасилование учительницы. Вот это было следствие. Классические примеры, а тут… — взглядом он остановил пытавшегося возразить Вершинина. — По этому делу вы работаете без огонька, и я, кажется, понял почему. Хотите знать? Все упирается в объект преступления. Вы небрежно относитесь к личности убитого, она вам малосимпатична. Согласен, Шестаков или как там его?
— Ханыга, — подсказал Бакулев.
— Вот именно Ханыга. Тип он, действительно, малосимпатичный, но это не основание, чтобы работать спустя рукава. Человек есть человек, и разве позволено просто так, за здорово живешь, отнимать у него жизнь. А нам тем более опасно поддаваться излишним эмоциям. Вспомните его мамашу, ее горе. Подумайте о том, что убийца может быть матерым преступником или, наоборот, совершил преступление впервые и безнаказанность окрылит его, толкнет на продолжение подобных подвигов. Уж извольте расследовать как положено. А вы, товарищ Бакулев, лично изучите дело и разработайте вместе с Вершининым подробный план следствия. Доложить мне через три дня!
— Слушаюсь! — по военному отчеканил Бакулев.
В кабинете тонко загудел зуммер. Аверкин нажал одну из кнопок селектора.
— Николай Николаевич! В двенадцать бюро обкома, — заполнил кабинет голос секретаря.
— Спасибо, Валя. Я помню.
Аверкин тяжело встал и передал Вершинину папку с материалами.
— У меня имеются кое-какие соображения в отношении Вершинина, — сказал Бакулев, аккуратно поставив на место свой стул.
— Какие еще соображения?
— Включить его в бригаду Салганника. Григорий Михайлович с вами уже говорил. Объем «рыбного» дела большой, поэтому мы решили создать бригаду следователей. Вот проект приказа, — он достал из тонкой папки листок бумаги и передал прокурору.
— Бригада, значит, — тот мельком взглянул на текст. — Дело у Салганника действительно сложное.
Затем Аверкин внимательно прочитал переданный ему на подпись приказ.
— Действительно, Вершинин, нагрузка у вас маловата, — сказал он, — но как тогда с делом Шестакова. Будет лежать без движения?
— Почему? Мы передадим его Семенову, — сказал Бакулев.
— Третьему следователю меньше чем за месяц? Как же! Раскроете вы тогда убийство.
— Может быть, оставить его за Вершининым? Пусть он занимается параллельно.
— Разве это выход? «Рыбное» дело связано с выездами за пределы области, а по убийству надо работать систематически, — Аверкин задумчиво повертел бумагу в руках.
Вершинин и Бакулев молчали, ожидая решения. Вершинин с сожалением подумал, что если шеф включит его в состав бригады, прощай тогда дело по сельмашу, на расследование которого он уже внутренне настроился.
— Кстати, Вершинин, — неожиданно сказал прокурор, — я слышал, вы проявляете повышенный интерес к заводу сельхозмашин.
Вячеслав вздрогнул и с таким изумлением посмотрел на Аверкина, что тот едва сдержал улыбку.
«Ну и служба информации, — пронеслось в голове. — Уже доложили. Эдак Николай Николаевич скоро станет знать мои мысли. Но кто? Кто сказал? Знают Стрельников и Салганник, но Стрельников сюда не вхож, а Салганник вряд ли передаст. Кто же? Кто сообщил?»
Аверкин, ожидая ответа, сопя натягивал пальто. Натянул с трудом и уселся одетым в кресло.
— Проявляю, — хмуро ответил Вячеслав и замолчал, так как этот разговор он хотел провести наедине с прокурором области.
— Может, удостоите чести поделиться, почему?
— Длинная история, Николай Николаевич, а вы спешите на бюро.
— Давайте, давайте, — посмотрел тот на настольные часы, — у меня еще двадцать пять минут. Послушаю, тем более, что там, куда я иду, меня могут спросить.
Вершинина как обухом по голове стукнули. Внезапная догадка осенила его: «Ну конечно же — Лубенчиков. Его работа. Я сунул нос в его дела, а он скорее по своим каналам. Теперь получилась серьезная закавыка, кажется, и шеф не в восторге от моей инициативы».
В нем начало подниматься глухое раздражение. Едва сдерживая его, он сказал:
— Я действительно проявляю интерес к заводу и имею все основания так поступать.
— Здорово! — удивился Аверкин. — И какие же, поделитесь пожалуйста? Или это секрет?
— Какой теперь секрет. Вы знакомы с директором завода Кулешовым?
— С Игорем Арсеньевичем? Знаком, давно знаком. Дельный руководитель, но, кажется, с излишним самомнением.
— Возможно, но я сейчас говорю не о личных его качествах, а об обстановке, сложившейся на заводе.
— Что же там за обстановка?
— Завод на протяжении почти двух лет не выполняет план, коллектив лихорадит.
