— Как я могу судить об их реакции на мои слова, если они подсознательно реагируют на него?! — И он указал на меня.
— Извините, доктор Фредерикс, — произнес я. Он посмотрел на меня одновременно со злостью и нетерпением. — Вы хотя бы задумывались о том, что намеренно оскорбляете постояльцев «Мидуэя»?
Он раздраженно отмахнулся от моего вопроса:
— У меня нет ни времени, ни желания объяснять свои методы непрофессионалу.
— Это не метод, доктор Фредерикс, — возразил я. — Вы столь же оскорбительно ведете себя и по отношению ко мне, а вы ведь уже выяснили, что я не обычный постоялец. Вы чертовски хорошо знаете, что доктор Камерон — не постоялец, но постоянно обижаете и его.
Доктор Камерон замахал руками:
— Ничего, Тобин. Мы с доктором Фредериксом понимаем друг друга. Мы с этим разберемся.
— Я рад, — сказал я и поднялся со стула. — Пойду наверх, отдохну. Я еще не вполне пришел в себя после вчерашней истории. Сообщите, укладывать мне чемодан или нет.
Доктор Камерон выразительно посмотрел на меня, призывая к терпению:
— Уверен, все уладится.
Я кивнул, увидев по его лицу, что лишь мешаю ему. Я вообще не стал бы вмешиваться в их беседу, если бы Фредерикс приложил хоть малейшие усилия, чтобы не доводить меня до белого каления, и я с трудом сдерживался, стараясь не наговорить еще больше.
Но он не захотел даже попробовать. А жаль. Когда я уже шел к двери, он сказал:
— Тобин!
Я остановился и посмотрел на него.
— Вы считаете, что моя манера поведения — не метод. А скольким людям вы при первой встрече рассказали то, что рассказали мне?
— Я не говорил, что такое поведение не дает результата. Я просто сказал, что это не метод. Метод — это то, что можно применить в случае необходимости и от чего потом можно отказаться. Акульи зубы тоже дают ощутимый результат, но они едва ли являются методом. Это просто то, что есть у акулы, потому что она акула.
Фредерикс одарил меня натянутой улыбкой:
— При других обстоятельствах, скажем, во время долгого путешествия в поезде, мне, вероятно, было бы приятно побеседовать с вами. Но не здесь. Не думаю, что вы это поймете — вы не профессионал, но доктору Камерону, несомненно, следует…
— Имейте в виду, — рявкнул я, — доктор Камерон находится здесь, и если вы хотите с ним поговорить, повернитесь и скажите это ему самому.
Я посмотрел на доктора Камерона. Он стоял за своим столом, и у него было страдальческое выражение лица.
— Я буду у себя, — сказал я и вышел из кабинета.
Дебби Латтимор сидела, склонившись над бумагами в канцелярии, куда выходила дверь кабинета доктора Камерона. Слышала ли она наш спор? Несколько секунд я помедлил у закрытой двери, но через нее не доносилось ни звука. Итак, Дебби, вероятно, пока не знала о том, что случилось и кто я такой. Тем лучше. Я все еще не исключал ее из числа подозреваемых, хотя мне казалось маловероятным, что она могла быть злоумышленницей.
Когда я проходил мимо, Дебби подняла голову и рассеянно мне улыбнулась, я тоже ответил ей улыбкой и вышел в холл.
Путешествие по «Мидуэю» каждый раз действовало мне на нервы, и не только из-за того, что дом был похож на лабиринт. Главной причиной все-таки были ловушки. Кто мог поручиться, что где-то не притаилась еще не сработавшая западня, ожидающая своей жертвы? Я старался идти непринужденной походкой, чтобы не привлекать внимания людей, мимо которых я проходил, однако то и дело ловил себя на том, что, как слепой, шаркаю ногами и пытаюсь держаться поближе к стенам.
Мне снова понадобилось время, чтобы найти дорогу в свою комнату. Трудности этого поиска удивительным образом помогли мне избавиться от охватившего меня раздражения. Когда наконец я целым и невредимым добрался туда, у меня больше не было желания немедленно расквасить физиономию доктору Фредериксу. Я по-прежнему считал его отвратительным типом — отталкивающим по самой своей сути, — который, избрав профессию психиатра, нашел способ извлекать выгоду из собственных недостатков.
Странное дело, но я не испытывал негодования из-за того, что он заставил меня рассказать о себе. В этом отношении я ему доверял. У меня не было сомнений в том, что он никогда не использует то, что услышал, мне во вред. Конечно, если я не окажусь в роли его пациента — тогда уж он, конечно, станет бить меня этим по башке, просто для того, чтобы узнать, какой будет моя реакция. Он действовал на меня подобно одному из тех лекарств, которые порой кажутся нам хуже самой болезни.
Я был изрядно измотан физически, но голова у меня оставалась ясной, и вскоре мне стало скучно. Я помнил, что обещал находиться у себя, пока доктора договариваются между собой, к тому же мне вовсе не хотелось слоняться по дому, выискивая, с кем бы поговорить. Однако в комнате не было ни радиоприемника, ни телевизора, ни книг.
В конце концов, больше для того, чтобы найти хоть какое-нибудь занятие для ума, нежели из желания что-то для себя уяснить, я решил составить список постояльцев, разделив их на тех, кто пока находился под подозрением, и тех, с кого подозрение уже было снято. Я уселся за письменный стол со своей записной книжкой, и, когда работа была закончена, передо мной лежали три списка. Напротив имен тех, с кем я уже успел познакомиться, я записал некоторые факты, которые могли мне напомнить, кто из них кто. Можно было бы сделать то же и в остальных случаях, но я боялся исказить характеристики, поскольку с этими постояльцами я еще не встречался.
В первом списке значились пять человек — это были те, кто к настоящему моменту получил травмы, разумеется, исключая меня самого:
Эдит Вустер (терраса)
Роуз Акерсон, вдова-похитительница ребенка (стол)
Молли Швейцлер, обжора (стол)
Дональд Уолберн (стремянка)
Джордж Бартоломью (кладовая).
Во втором списке тоже было пять имен. Сюда я включил тех постояльцев, которые находились в комнате для пинг-понга, когда кто-то подстраивал ловушку на черной лестнице:
Боб Гейл (контузия)
Эдгар Дженнингз
Фил Роше
Мэрилин Назарро (депрессия)
Бет Трейси.
Зато третий список, куда я включил постояльцев, которые еще находились под подозрением, насчитывал, ни много ни мало, двенадцать имен:
Джерри Кантер (убийца семерых человек)
Дебби Латтимор (суицид/кататония)
Роберт О'Хара (совратитель малолетних)
Уильям Мерривейл (избивал отца)
Кей Прендергаст (нимфоманка)
Уолтер Стоддард (убийца неполноценной дочери)
Этель Холл (библиотекарь-лесбиянка)
Дорис Брейди (культурный шок)
Николас Файк (алкоголик)
Хелен Дорси (мания наведения чистоты)
Рут Эйренгарт
Айви Поллетт.
Из этих двадцати двух человек я познакомился только с четырнадцатью, но большинство из тех восьмерых, кого я еще не видел, по той или иной причине исключались из числа подозреваемых. Эдит Вустер, например, находилась в больнице после несчастного случая с обрушившейся террасой. Дональд Уолберн и Джордж Бартоломью — ни с одним из них я пока не сталкивался — тоже были пострадавшими. Я не видел ни Эдгара Дженнингза, ни Фила Роше, ни Бет Трейси, но они значились среди тех, кто был в комнате для пинг-понга, когда сработала ловушка на лестнице. Таким образом, мне было настоятельно необходимо увидеть воочию только Рут Эйренгарт и Айви Поллетт.
Конечно, я уже кое-что знал об этих женщинах из их досье, которые мне давал доктор Камерон. Сейчас досье у меня уже не было: едва ли я сумел бы объяснить их наличие у себя в комнате, если бы кто-нибудь на них случайно наткнулся. Однако за восемнадцать лет службы в полиции я недурно натренировал свою память и мне не составило труда запомнить основные факты из прошлого Рут Эйренгарт и Айви Поллетт.
Рут теперь было тридцать семь. Начиная с девятнадцатилетнего возраста она родила за двенадцать лет десятерых детей, и все они были живы. Она начала лечиться от чрезмерной нервозности с двадцати семи лет — здесь поневоле возникало желание усмехнуться, хотя я уверен, выражение лица Рут Эйренгарт мгновенно отбило бы такую охоту у кого угодно, — нервозность росла, отягощаемая нескончаемыми простудами. В тридцать лет у нее стал развиваться маниакально-депрессивный психоз. Поначалу он проявлялся не слишком отчетливо и его трудно было диагностировать. Потом симптомы стали более явными, спокойные периоды сменялись истерией, сопровождавшейся бессонницей и постоянными всплесками энергии, а спады становились более серьезными, нервозность уступала место раздражительности или тяжелой депрессии. Когда Рут исполнилось тридцать два года, она, выйдя из церкви после воскресной мессы, взяла семейный автомобиль, выехала на автостраду и помчалась с бешеной скоростью. Ее засек местный полицейский. Она не остановилась на его сигналы, а поехала еще быстрее. Погоня временами проходила со скоростью, превышающей сотню миль в час, и закончилась только тогда, когда на дороге была организована засада. То, как она повела себя с полицейскими и потом в суде, привело к решению подвергнуть ее психиатрической экспертизе, а результаты экспертизы побудили Рут в конечном итоге решиться на лечение в психиатрической клинике. Спустя пять лет врачи сочли ее состояние достаточно стабильным для того, чтобы она могла вернуться в общество — заключение, с которым сама Рут, вероятно, не согласилась, иначе ее бы не было теперь в «Мидуэе».
