— Я знаю, — сказал я.
— В августе здесь нет интересных скачек, по крайней мере, для вас.
— Мне здесь все интересно, — признался я. — Вы и дальше собираетесь заниматься собственностью миссис Кейсвел?
— Пока мне платят.
— А если бы она решила их продать?
— Не те это деньги сейчас.
— И все-таки, вы бы купили?
Он медлил с ответом. Мы вошли в контору. Стулья были жесткие. Видно, Аркнольд не любил, когда здесь рассиживались.
Я повторил свой вопрос, и это его взбесило.
— Вы на что намекаете, мистер? — рявкнул он, — что я «придерживаю» лошадей, чтобы сбить цену, купить и продать как производителей? Так, что ли?
— Я этого не говорил.
— Но вы так думаете.
— Ну что же, — согласился я, — в конце концов, и это не исключено. Если бы вы посмотрели на все это со стороны, вам бы пришло в голову именно это. Разве нет?
Он был зол, но взял себя в руки. Хотел бы я знать, что разозлило его?
Дэн, который все время был с нами, успокаивал тренера.
Аркнольд кисло смотрел на меня.
— Тетя Нерисса просила разобраться. Ее можно понять, в конце концов, она теряет деньги.
Аркнольд смягчился, Но крайней мере, внешне, и налил нам по порции виски. Дэн облегченно вздохнул и повторил, что мы не должны сердиться друг на друга.
Я потягивал виски и внимательно разглядывал своих собеседников. Красивый парень и полный мужчина среднего возраста.
В «Игуана Рок Отель» я обнаружил письмо, доставленное посыльным. Я вскрыл конверт, стоя у окна. Передо мной тянулись сады и теннисные корты, бескрайний африканский пейзаж. Вечерело, но я прочитал письмо, написанное характерным четким почерком.
"Дорогой сэр! Я получил телеграмму от Нериссы Кейсвел, в которой она просит содействовать вам. Моя жена и я были бы рады, если бы вы смогли посетить нас во время пребывания в нашей стране.
Нерисса — сестра Порции, моей покойной невестки. Она большой друг нашей семьи и часто бывала у нас во время своих визитов в эту страну. Я упоминаю об этом, потому что мистер Клиффорд Уэнкинс из фирмы «Уорлдис» предупредил меня, что вы не намерены принимать какие-либо частные приглашения.
С глубоким уважением Квентин ван Хурен".
За вежливым, но сдержанным стилем этого письма скрывалось явное раздражение. Отсюда следовало, что мистера ван Хурена интересую вовсе не я, а Нерисса. А безнадежно бестактный Клиффорд Уэнкинс, наверное, совсем отбил у него желание мной заниматься.
Я подошел к телефону и заказал разговор.
Ответил голос с явно негритянским акцентом. Я назвался, и голос сказал, что узнает, дома ли мистер ван Хурен.
Через минуту выяснилось, что он дома.
— Я позвонил вам, — сказал я, — чтобы поблагодарить за ваше исключительно любезное письмо. Я с большим удовольствием принимаю ваше приглашение.
Иногда и я бываю преувеличенно вежливым. Голос ван Хурена был таким же решительным, как и его почерк, и столь же официален.
— Отлично, — сказал он без всякой радости, — мы всегда с удовольствием выполняем желания Нериссы.
— Понимаю, — ответил я.
Последовала пауза. Наш разговор нельзя было назвать сердечным.
— Я здесь до следующей среды, — сказал я, чтобы облегчить ситуацию.
— Отлично. Великолепно. Но, к сожалению, я всю будущую неделю буду в отъезде, а суббота и вечер воскресенья у меня уже заняты.
— О, мне не хотелось бы, чтобы из-за меня вы что-либо меняли.
Он откашлялся.
— А может быть... — сказал он, — вы свободны завтра вечером? Или, может быть, сегодня? Мы живем совсем недалеко от отеля «Игуана Рок»... Конечно, если вы не заняты.
«Завтра утром, — подумал я, — газеты будут полны описаний моего приключения с подружкой Родерика Ходжа». Кроме того, до завтрашнего вечера миссис ван Хурен успеет пригласить кучу народа, а мне этого совсем не хотелось. Правда, мы договорились с Конрадом, но эту встречу можно было перенести.
— Если это удобно, — сказал я, — я предпочел бы зайти сегодня.
— Отлично. Договоримся на восемь. Я пришлю за вами машину.
Я положил трубку. Я жалел, что согласился, энтузиазм ван Хурена был, можно сказать, умеренным. Однако выбирать было не из чего. Я мог поужинать в отеле и стать мишенью для взглядов остальных постояльцев либо просидеть весь вечер в номере.
Автомобиль ван Хурена привез меня к большому старому дому, от которого, начиная с мраморного порога, так и несло запахом больших денег. Холл был огромным, с высокими сводами, окруженный изящной колоннадой; он напоминал итальянские дворцы.
В дверях появился ван Хурен, он двинулся мне навстречу.
— Квентин ван Хурен, — представился он, — а это моя жена Виви.
— Очень приятно, — учтиво ответил я.
Мы обменялись рукопожатием. Последовала небольшая пауза.
— Ну, что же, — ван Хурен откашлялся и пожал плечами, — прошу вас.
Я прошел в комнату, где было гораздо светлее, чем в холле, и я смог как следует разглядеть ван Хурена. Он производил впечатление солидного человека, опытного, серьезного специалиста, знающего себе цену. Я уважаю профессионалов, и потому он мне сразу понравился.
Его жена была совершенно в ином роде: элегантная, со вкусом одетая, но совершенно не интересная.
— Мистер Линкольн, — произнесла она, — мы очень рады, что вы нашли для нас время. Нерисса нам очень дорога...
У нее был холодный взгляд и хорошо поставленная дикция. В глазах ее было гораздо меньше тепла, чем в словах.
— Виски? — предложил ван Хурен.
— С удовольствием, — ответил я и получил большую ложку виски на стакан воды.
— К сожалению, я не видел ни одного вашего фильма, — сказал ван Хурен без всякого сожаления, а его жена добавила:
— Мы очень редко ходим в кино.
— И правильно делаете, — ответил я, еще не зная, как мне себя вести.
Мне проще с людьми, которые меня недооценивают, чем с поклонниками, ведь те, что недооценивают, ничего особенного от меня не ждут.
— Нерисса писала вам, что болеет? — спросил я.
Супруги не спеша усаживались в кресла. Ван Хурен занялся какой-то подушечкой, которая ему мешала. Не глядя на меня, он ответил:
— В одном из писем она писала, что у нее что-то с железами.
— Нерисса умирает, — сказал я резко. Впервые за вечер они проявили интерес. Они забыли обо мне и думали о Нериссе. На их лицах были неподдельный испуг и искренняя жалость.
— Это точно? — спросил ван Хурен.
Я кивнул.
— Я знаю это от нее самой. Она говорила, что жить ей осталось месяц, от силы два.
— Не могу поверить, — пробормотал ван Хурен. — Она всегда была такой веселой, жизнерадостной, энергичной.
— Невозможно, — прошептала его жена.
Я вспомнил Нериссу такую, какой она была во время нашей последней встречи: бледную, худую, лишенную сил.
— Ее беспокоят здешние лошади, — сказал я. — Она унаследовала их от Порции.
Но им было не до лошадей. Ван Хурен подсунул вышеупомянутую подушечку под спину и отрешенно уставился в потолок. Это был атлет лет пятидесяти, с легкой сединой на висках. У него был крупный, но не слишком, нос с горбинкой, четко очерченный рот, тщательно ухоженные ногти. Костюм сидел отлично.
Здесь появилась барышня с молодым человеком. Они были похожи друг на друга и оживленно разговаривали. Парню было лет двадцать. Он был из тех молодых людей, которые немножко бунтуют и слегка протестуют против существующего устройства мира, но не настолько, чтобы порвать с роскошной жизнью в родительском доме. Девушке было лет пятнадцать, мысль о каком-либо бунте не умещалась в ее голове.
— Ой, простите! — воскликнула она. — Мы не знали, что у нас гости!
На ней были джинсы и светло-желтая рубашка. Ее брат был одет точно так же.
— Мой сын Джонатан, — представил его ван Хурен. — А это моя дочь Салли...
Я встал и протянул девушке руку.
— Вам когда-нибудь говорили, что вы вылитый Эдвард Линкольн? — улыбнулась она.
— А как же, — ответил я. — Ведь, собственно, это я и есть.
— Вы? Ну конечно, конечно! Господи, это и правда вы! — И добавила осторожно, как будто боясь, что ее разыгрывают: — В самом деле, мистер Линкольн?
— Мистер Линкольн, — успокоил ее отец, — друг миссис Кейсвел.
— Тети Нериссы? Да, я помню! Она говорила, что хорошо вас знает. Она ужасно милая, правда?
— Правда, — согласился я и сел.
Джонатан смотрел на меня бесстрастным взглядом.
— Я не смотрю фильмы подобного рода, — заявил он.
Я улыбнулся. Я привык к заявлениям подобного рода.
Я слышу их минимум раз в неделю. И знаю, что лучший ответ на них — молчание.
— А я наоборот! — воскликнула Салли. — Я видела почти все. Скажите, в «Шпионе, который прошел страну» вы сами ездили на лошади? Так писали в афишах.
Я утвердительно кивнул.
— Вы ездили без мундштука. Разве с мундштуком было бы не лучше?
Я невольно засмеялся.
— Нет, не лучше. По сценарию у лошади были мягкие губы, но у той, которую мне дали, они были очень твердые.
