Дергунов перевел взгляд с Сергея на Катю, вздохнул и продолжил:
— Итак, они хотели быть уверенными в том, что вы ничего вчера не видели. И вы это подтвердили. И я вас понимаю: семья… Ну, что ж, трудно просить у человека помощи, если он всего боится. Вы вот, смотрю, из одного государства сбежали в другое — там плохо и здесь, оказывается, не лучше, — там совесть молчала и здесь тоже голоска не подает… Живите, Бог с вами. Но вот, когда вашу жену Катю или сына, не знаю, как вы его назвали, украдут, вы же ко мне первому прибежите за помощью. А мне другой такой же вот, вроде вас, крепкий, здоровый мужик ответит: «Нет, Паша, ничего я не видел. А и видел, так не скажу, своя шкура дороже…». И ведь прав будет, верно?
— А, скажете, не так? Вы свидетелей защищаете? Или ихние семьи? Нет! Так о чем разговор?..
— Да, — вздохнул Дергунов, — такие вот нынче у нас свидетели пошли… Ну, ладно, пойду. Одно я уже узнал от вас: девушку украли. Зачем, неизвестно. Хотя, какие могут быть вопросы, зачем воруют красивых девушек? Насиловать, вот зачем. Все, я ушел, и можете всем говорить, что меня здесь не было, так вам легче будет. И, на всякий случай, берегите свою жену Катю…
Сергей догнал участкового возле его машины.
— Извините, вы правы. Но мне действительно угрожали. А требовали только одного: молчать. Ничего не видел и не знаю. В противном случае… ну, как вы сказали про ту девушку…
— Хорошо, — спокойно ответил Дергунов, — это я и без вашего признания понял. Лучше скажите… Нет, просто кивните: был ли среди сегодняшних гостей хотя бы один из вчерашних?
— Чего теперь кивать, скажу. Был. Крепыш такой, в ковбойке в синюю клетку. И в джинсах синих тоже. Только вчера он зашел в автобус в форме. По-моему, майора милиции. А у второго вчерашнего было круглое, неприятное такое лицо. Но он не приходил сегодня. Все, больше ничего не знаю и не скажу, мне Катя с Васькой больше жизни дороги. Извините… — Васильченко мрачно посмотрел себе под ноги и добавил: — Это Катя настояла, чтоб я вам сказал… Пойду… — и ушел во двор, не обернувшись, даже когда запирал за собой калитку.
«А ты чего от него хотел? — спросил себя участковый. — Не одни только переселенцы всего боятся, свои — не меньше. А у этого, видать, и с регистрацией не все ладно, может, сроки продлевать пора. Ладно, пусть сам занимается своими проблемами… Так крепыш, значит? И другой — с круглым, противным лицом?.. Ехать сейчас в Пригородный ОВД? Нет, надо сперва хорошенько подумать… Филиппова этого порасспросить бы… Только где его найти?» И вспомнил: «Ленка же! Этот Иван по всем статьям у нее ночевал, так получается, — ох, и хитра девчонка! А все на ее лице написано…»
Но тут задумавшийся участковый обнаружил вдруг, что стало уже совсем поздно, поэтому ни о каких деловых визитах думать не приходится, и отправился восвояси.
А состоявшимся разговором, который на «разговор», как таковой, не тянул, Павел Антонович был, в общем доволен. Картинка-то понемногу начинает проясняться. И что было похищение, тоже теперь бесспорно. Значит, и с заявлением гражданки Крюковой медлить не стоит. Надо ему давать ход…
«Девчонка-то молодец!» — с удовольствием констатировал Александр Борисович, откладывая очередную прочитанную аннотацию и вспоминая, что Алла тогда, в самом конце одного, а потом и в начале другого века «залудила», как она однажды высказалась, целую серию статей, больше похожих на фрагменты из детективного фильма. Или эпизоды из романа. Да пусть хотя бы даже «пазлы» из детских игр, которые так ловко переделали под себя, под свои собственные корыстные интересы, взрослые дяди, это неважно теперь. Но в те годы они были приняты читающей массой с неподдельным интересом. Надо же, сколько она народу проинтервьюировала, чтобы, не подставляя свидетелей, заменяя одни имена другими, создать достаточно впечатляющую, даже по тем, «беспредельным» временам, картину дикого провинциального произвола!.. Да только ли провинциального? Можно подумать…
Турецкий усмехнулся, вспомнив, как дружно, защищая честь мундира, а в сущности, самих себя, «отрабатывал» свои проблемы нижний эшелон органов правопорядка, и как начал потом подключаться к их мерзопакостной «игре» более высокий эшелон. Ну да, там же они и лежали — на верхних полочках, недосягаемых для рядовых оперов и следователей, — те самые, высшие «интересы» руководства. А от «нижних» требовалось только одно: полное соответствие! И как же они здорово научились «соответствовать», просто уму непостижимо!
«Нет, все-таки Алла умница, права Алевтина, надо ей помочь. И, кстати, — подумал вдруг Турецкий, — даже временная работа в ЧОПе «Глория» может оказать существенную помощь журналистке Стериной, которая пока безуспешно пытается разобраться со своими обидчиками. Этого тоже не надо забывать. Кто она была до сих пор? Безвестная журналистка из провинции, а теперь? Секретарь одного из наиболее уважаемых частных охранных агентств! Одна клиентура чего стоит!.. Ну, так кто же молодец, в конце концов? Конечно, сумасшедшая в своей постоянной страсти Алька. Надо будет ей сказать об этом, вот уж обрадуется-то девушка!.. Кому там, как говорится, доброе слово приятно? Кошке, что ли? Но нет, Алька — не кошечка, она, скорее, подозрительно ласковая и сладко мурлыкающая тигрица, а с такой «зверушкой» надо считаться всерьез…
Глава третья
КРОВАВЫЙ СПЕКТАКЛЬ
Муранов позвонил следователю Корнилину.
— Ну, что не докладываешь, Коля? Как там у вас дела?
— Дак, э-э… Михаил Евдокимович? Ведем работу.
— Ты мне результаты давай! Почему остановка? Какие проблемы?
— Ну… — весело ответил Корнилин, — особых-то нет. Но — упираются. Одного решили отпустить пока.
— Это кто ж так решил? — строго спросил Муранов. — А второй, что с ним?
— Который сержантик, он нам, в общем-то, здесь без надобности. У нас для него такой крючок, век не сорвется, так что лучше пусть пока побегает. А вот лейтенант упорствует. Не знаю, не хочу, не буду, — обычное дело, время требуется. И меры более жесткие.
— Так чего ждете? Или кого? Ты прямо говори! Может, тебе указание генерального прокурора требуется? Так и скажи. А уж я постараюсь, чтоб он лично тебе позвонил и отдал команду. Ты, Коля, как предпочел бы, устно или письменно? — голос заместителя областного прокурора наливался сарказмом.
— Мы свое дело знаем, Михаил Евдокимович, — не принял несправедливого сарказма следователь, — нас учить не надо.
— Ну, надо или не надо, это будущее покажет. А, кстати, где вы ту девку-то содержите?
Корнилин помялся немного и сознался, впрочем, совсем не считая себя виноватым:
— Да на даче вашей пустой. Ну, в Лопухине, там же никого нет, а подвал хороший, удобный. Да вы знаете, мы же там… У нас и места такого больше нет.
— Ты с ума сошел?! — «загремел» Муранов. — А если кто-нибудь?..
— Никого, — успокоил Корнилин, — нарочно перед этим проверили.
— Долго вы еще собираетесь… там? Лизавете зачем-то понадобилось… Черт ее знает, что ей там нужно!
— Денечек подождите. Как с этим упрямым разберемся, так и уберем сразу, чтоб никаких следов не оставалось.
— Ну, вы — орлы! Хоть бы предупредили заранее! Ладно, смотрите у меня, ребята… — Муранов посопел в трубку. — А сержанта отпустили уже?
— Нет, только собираемся. Поговорили, ну и… Сейчас дам команду.
— А я б не стал. На твоем месте. Что на него за крючок-то?
— Да тоже девка его. Пообещали, если он где чего вякнет, я с ней сам поговорю, — Корнилин хмыкнул, — с пристрастием. Это он хорошо осознал. И ей знакомства со мной вряд ли пожелает… А почему вы считаете что зря? Думаете, не стоит?
— Ну, а если он все-таки управу станет искать, а девку свою спрячет, тогда что? Нет, я бы на твоем месте, Коля, обеспечил бы ему небольшое дельце, по административной линии, так, суточек на пяток. Есть же у тебя нужные ребятки? Ну, свидетели?
— Да за этими дело не станет. Значит, считаете, не надо?
— Коля, ну чего ты меня-то спрашиваешь? Ты — сам умный, как надо, так и делай. Твоя работа, я в нее отродясь не вмешивался, верно?
— Верно, Михаил Евдокимович. Ну, хорошо, тогда мы постараемся придумать сейчас что-нибудь…
— А чего там думать? — Муранов рассмеялся. — Изобразите по статье двадцатой, первой, что ли, Административного кодекса, ну, за мелкое хулиганство, и дело с концом. Никто ж и возражать не станет.
— Это можно. Только под что? Чего ему инкриминировать-то?
— Коля, ну, мне ли тебя учить? Да нецензурная брань в общественном месте. По пьяной лавочке. У тебя что, некому заявление написать? Может, мне прикажешь?
— Нет, написать-то отчего ж… А если сержант заявит, что его силой заставили признаться? И судья начнет..? — Николай с юмором «выдал» про то, как может поступить судья, которому вдруг почему-нибудь окажутся, мягко выражаясь, по хрену все их заморочки.
