Глубокоуважаемый господин доктор! Сверх названного срока прошла целая неделя, вот почему я позволяю себе поинтересоваться, когда же наконец? Если возникли какие-то трудности, я готов отнестись к вам с полным пониманием, но хотелось бы знать точно. Если это не слишком вас затруднит, я бы покорнейше вас просил известить меня, когда можно надеяться получить машину и как обстоят дела. На этом кончаю.
В ожидании ответа остаюсь с наилучшими пожеланиями и почтением Фердинанд Ленкейт».
Ниже стояла дата и зеленый штемпель:
Фердинанд Ленкейт
Хлеб и кондитерские изделия
Людвигсфельде, Округ Потсдам-сельский
Зитенерштрассе, 21
Крейцер положил письмо и взглянул на Николаи. Тот уперся обеими руками в письменный стол.
— Ну, что вы на это скажете? Эти негодяи составили себе целое состояние. Прикрываясь моим именем, используя мою собственность! Что вы намерены делать, чтобы положить конец этому безобразию?
Крейцер со вздохом встал.
— Вы не хотите раздеться и сесть? Иначе нам будет трудно разговаривать.
Николаи фыркнул, но плащ с помощью Крейцера снял. Сел на придвинутый Арнольдом стул.
— Когда вы получили это письмо?
— Вчера вечером, но…
— Прошу вас, — перебил его Крейцер, — давайте по порядку. А на нервах далеко не уедешь.
— Я и не думаю нервничать, — яростно бросил Николаи. он собирался продолжать, но, увидев на губах Крейцера усмешку, отказался от своего намерения. он достал из кармана коричневый кожаный футляр, раскрыл его и вынул одну из своих черных сигар. Арнольд дал ему огня, Николаи несколько раз затянулся и заговорил уже на полтона ниже: — Ну хорошо, этого следовало ожидать, а теперь валяйте, можете заспрашивать меня до смерти.
Крейцер поставил на стол пепельницу.
— Почему вы не известили нас сразу же, как только получили письмо?
— Я его прочел только вечером — днем у меня нет времени на почту. А разыскивать вас вчера было уже слишком поздно.
— Могли позвонить.
— Нет, я хотел поговорить с вами лично. Какую роль могут сыграть несколько часов, когда и без того прошло уже пять педель!
— Не могу вам сказать, какую роль играют несколько часов. Может, и большую. Вы показывали кому-нибудь это письмо?
— Разумеется. Я дал прочесть жене, а когда я вскрывал его, в комнате была Карла.
— Вот видите!
— Что вы этим хотите сказать? — взорвался Николаи.
— Ничего.
Николаи потер лоб.
— Извините, я просто чересчур возбужден. И поэтому снова начинаю делать все не так, как надо.
Он сгорбился и опустил глаза. У него явно оставалась на сердце какая-то невысказанная забота, но он не находил в себе силы заговорить о ней. Наконец он собрался с духом и негромко начал:
— Вообще-то я человек выносливый, но эта проклятая история измотала меня до предела. Я не могу спать, я ломаю голову, я каждый день стал пить коньяк. Не лучшее занятие, особенно для врача.
Он поглядел на свою сигару, расщепленный кончик которой делал ее похожей на растрепанную кисть, придвинул пепельницу и стал стряхивать пепел, но мысли его, судя по всему, блуждали где-то далеко.
— Мой сын Дитер, — нерешительно продолжал он, — упрям как осел и до ужаса несговорчив. Я в его возрасте был точно таким же и не раз бывал за это бит, что, впрочем, ничего не меняло: я становился еще упрямее и еще, несговорчивее. А теперь можете себе представить, что происходит, когда сшибутся два лба, сделанные из одного материала. С тех пор как парень научился думать самостоятельно, между нами не было ладу ни одного дня. В спокойные минуты я иногда даже шел на уступки, чтобы как-то положить конец этой вечной вражде. Но без всякого толку. Каждую мою уступку он считает признаком слабости и ведет себя еще более нагло. Отчего я со своей стороны просто зверею от ярости, но тут уж ничего не поделаешь: нельзя прыгнуть через собственную тень. В последнее время отношения между нами еще более обострились — и не только из-за Бригитты.
Николаи судорожно сцепил руки, и на висках у него набухли жилы. Ему, очевидно, стоило большого труда сдерживать себя и не давать выхода подступившему гневу. Приглушенным голосом он рассказывал дальше:
— И все же я приехал к вам. Один бог знает, чего мне это стоило. Я ведь мог отправить письмо по почте, мог позвонить вам еще вчера вечером. Я не сделал ни того ни другого, потому что хочу вас кое о чем попросить и потому что понадобилось еще несколько часов, прежде чем я решился на эту просьбу.
Арнольд порывался что-то сказать, но Крейцер остановил его взглядом.
— Вот неплохая увертюра для моего благородного замысла. — Губы Николаи тронула чуть заметная усмешка. — А теперь без обиняков: я знаю, что вы подозреваете Дитера. Наверняка вы располагаете какими-нибудь фактами, говорящими против него, как, например, эта история с пишущей машинкой, которая мне и самому представляется в высшей степени непонятной и таинственной. Но вспомните, сколько фактов свидетельствовало против меня, и, однако же, выяснилось, что я отнюдь не тот негодяй, за которого вы меня принимали. Я лучше знаю собственного сына, чем вы. Возможно, он и обманщик, возможно, он в молодом задоре наделал какие-то глупости, но… — Николаи перевел дух и посмотрел Крейцеру прямо в глаза, — …но он не уголовный преступник, который способен сбить человека и потом оставить его на произвол судьбы.
— Мы этого никогда не думали. За рулем сидел человек средних лет. Но сообщник у него молодой и ездит на «яве».
— Нет, — горячо возразил Николаи, — нет и нет. Даже если вы приведете сто доказательств, Дитер не имеет никакого касательства к этому преступлению. Я допускаю, что Дитер из дерзости, или ложно понятого товарищества, или просто из любви к приключениям позволил вовлечь себя в какую-нибудь жульническую проделку. Но самое позднее в ту минуту, когда случилось что-то серьезное, ну к примеру, этот наезд на велосипедиста, он прибежал бы ко мне, или к матери, или к вам, наконец. Если вы не верите мне, значит, вы идете по ложному пути. Очень вас прошу, примите это к сведению.
— Мы не имеем обыкновения чересчур полагаться на свою веру, — сказал Крейцер.
Николаи подозрительно поглядел на него, но не увидел в лице собеседника ни малейших признаков иронии. Подперев голову руками, он продолжал:
— А если говорить серьезно, меня очень тревожит мой сын. Он не дурак и знает не хуже меня, что вы его подозреваете. Он ничего не ест и ни с кем не хочет разговаривать, часами мечется по своей комнате либо сидит, забившись в угол, и о чем-то думает. Недоверчивость ко всем и всему он простер даже на меня. Позавчера вечером позвонила Бригитта и сообщила, что полиция конфисковала у нее Дитерову машинку и при этом учинила ей унизительный допрос, выпытывала, известно ли ей о каком-то фотоаппарате, который в свое время был якобы где-то украден вместе с этой машинкой. Я не принял ее звонок всерьез, у меня голова была занята другим. А кроме того, ко мне как раз пришел человек, с которым я хотел договориться насчет окраски левого крыла, чтобы мне не остаться на целую неделю без машины. Вчера за обедом я вскользь, к слову, сказал, что знаю об изъятой машинке и потому могу предположить, что полиция, надо думать, еще раз пожелает навестить меня по этому поводу. Услышав это, Дитер страшно возмутился, что я ничего ему не рассказал. Потом он еще пробормотал, что все словно сговорились против него, бросил ложку, выскочил из-за стола, побежал к себе и заперся там. Вот я и боюсь, как бы он не совершил в этом состоянии непоправимую глупость. До границы от нас рукой подать, он считает, что его несправедливо обвиняют, что его обложили со всех сторон. Я пришел попросить вас как можно скорей что-нибудь предпринять, чтобы снять с мальчика эту тяжесть. Я ему в данном случае ничем помочь не могу, но вы наверняка можете его как-нибудь успокоить, к примеру сказать, что не собираетесь брать его пока под стражу или что вы не только его подозреваете, но и еще несколько человек.
Николаи закашлялся, достал носовой платок и шумно высморкался.
— Не хотим вас обманывать, — сказал ему Крейцер, — Дитер у нас по-прежнему на подозрении. Одно могу вам обещать: неопределенность для всех причастных к делу скоро кончится.
— А больше вы ничего не можете? — разочарованно спросил Николаи.
— Разумеется, я сегодня же готов переговорить с Дитером, если вы это имеете в виду.
Николаи кивнул.
— Буду очень рад. Но вы сказали: «Неопределенность скоро кончится». Кого же вы считаете преступником? Хотелось бы узнать.
— А вот этого я вам сказать не могу, я и сам покамест точно не знаю. Есть одно обстоятельство, которое скоро все прояснит, но надо собрать доказательства, прежде чем я смогу что-либо утверждать. Ну, как у вас в медицине: пациент последним узнает, что намерен с ним делать врач.
