Гранту на глазах у островитян благополучно был вручен пакет с маргарином и отдающими парафином булочками, и междоусобная война за обладание его, Гранта, персоной острову не угрожала.
На улицу, где свирепствовал ветер, он вышел вместе с отцом Хеслопом и вместе с ним зашагал домой. Вернее, они вместе стали бороться с ветром, делая за один прием несколько шагов вперед; при этом они бросали друг другу отрывистые фразы, пытаясь перекричать шум, создаваемый хлопающими полами их одежд. У Гранта было преимущество перед его спутником – на нем не было шляпы, но отец Хеслоп был не только ниже ростом, а следовательно, ближе к земле, но и фигуру имел обтекаемой формы, идеально приспособленную для передвижения в непогоду. У него нигде не было углов.
Хорошо было после бушующего ветра войти в тишину и тепло, распространяемое камином, в котором горел торф.
– Мораг! – крикнул отец Хеслоп куда-то в глубину дома. – Принеси чаю для меня и моего друга, и, может, сконов тоже, будь хорошей девочкой!
Но Мораг в тот день ничего не пекла, как и Кэти-Энн. Было подано печенье «Мария», немного отмякшее в островной сырости. Однако чай был восхитительный.
Зная, что для отца Хеслопа, как и для всех на острове, он объект, возбуждающий любопытство, Грант рассказал, что он ловил рыбу в Шотландии, у родственников, но вынужден был прервать это занятие из-за разболевшегося плеча. А поскольку он давно был одержим мыслями об островах, особенно о поющих песках на Кладда, он воспользовался случаем и приехал посмотреть на них, потому что такого случая может больше никогда не представиться. Он надеется, отец Хеслоп знает эти пески?
О да, конечно, отец Хеслоп знал пески. Он на острове уже пятнадцать лет. Пески находятся на западной стороне острова, обращенной к Атлантике. Через остров до них совсем недалеко. Грант может дойти туда сегодня во второй половине дня.
– Я бы подождал хорошей погоды. Ведь лучше смотреть их при солнце, не правда ли?
– В это время года можно прождать несколько недель, пока вы сможете увидеть их при солнце.
– Я полагал, весна рано приходит на острова.
– О, мне кажется, так считают те, кто пишет книги об островах. Это моя шестнадцатая весна на Кладда, и ни одна не пришла раньше своего срока. Весна – тоже островитянка, – добавил отец Хеслоп с легкой улыбкой.
Они поговорили о погоде, о зимних штормовых ветрах (которые в последние годы, по мнению отца Хеслопа, стали совсем слабыми, как легкий зефир), о пронизывающей сырости, о редко выпадающих идиллически ясных днях.
Грант поинтересовался, почему такое малопривлекательное место завладело воображением стольких людей.
Ну, отчасти потому, что они видели острова только в разгар лета, а отчасти потому, что, приезжая и оказываясь разочарованными, люди стремились скрыть свое разочарование и от самих себя, и от своих друзей, оставшихся дома. Они вознаграждали себя восторженными рассказами. У отца Хеслопа была, однако, и собственная теория, согласно которой большинство приезжающих неосознанно бежали от жизни и находили то, что подготовило для них их воображение. В глазах этих людей острова были прекрасны.
Грант поразмыслил немного над такой точкой зрения, а потом спросил, не знал ли отец Хеслоп некоего Шарля Мартина, интересовавшегося поющими песками.
Нет, насколько он помнит, отец Хеслоп не встречал Шарля Мартина. А он приезжал на Кладда?
Этого Грант не знал.
Выйдя на улицу, он снова оказался во власти ветра, и тот донес его до отеля, причем аллюр Гранта был лишен всякого достоинства – он бежал зигзагами, на цыпочках, как какой-нибудь старый пьяница. В пустом холле пахло горячей пищей, но определить какой было невозможно, и на разные голоса пел ветер, врываясь из-под входной двери. Под вопли ветра в коридоре и завывания в трубе Грант съел мясо, прибывшее из Южной Америки, консервированную морковь, заключенную в жестяные банки в Линкольншире, картофель, выращенный в Морее, молочный пудинг из пакета, сделанный в северной части Лондона, сок, налитый в бутылку в долине Ившэма. Теперь, когда он больше не зависел от иррационального, Грант с удовольствием наполнял свой желудок всем, что было поставлено перед ним. Кладда отказал ему в том, чтобы обрадовать духовно, зато одарил прекрасным аппетитом.
– Вы печете когда-нибудь сконы, Кэти-Энн? – спросил Грант, договариваясь о времени ужина.
– Значит, вам сконов надо? – произнесла она удивленно. – Вообще-то, да; ладно, испеку для вас немного. А мы купили у лавочника вам к чаю булочки. И печенье, и имбирный пряник. А вы хотите вместо этого сконов?
Вспомнив «булочки от лавочника», Грант с энтузиазмом подтвердил, что да, хочет.
– Ну ладно, – любезно согласилась девушка, – испеку я вам сконы.
Целый час Грант шел по плоской серой дороге через плоское серое безлюдье. Справа от него далеко в тумане виднелся холм, единственное просматривавшееся возвышение. Местность вокруг выглядела столь же мало вдохновляющей, как линкольнширские болота в мокрый январский день. Время от времени порыв ветра, дувшего ему в левый бок, заставлял Гранта вертеться, пытался смести с дороги, и он боролся с ним, полузабавляясь, полусердясь. Вдали виднелись странные домики, прижатые к земле, слепые, похожие на плоских моллюсков, без всяких признаков того, что здесь живут люди. У некоторых домов с крыш свисали подвешенные на веревках камни, которые должны были уравновешивать порывы ветра. Ни у одного из домов не было ни ограды, ни каких-нибудь дворовых построек, ни садика, ни кустика.
Здесь шла жизнь в ее самом примитивном виде – внутри четырех стен; все заключалось в пространстве между крышей из дранки и полом из реек.
А потом вдруг ветер принес запах соли.
И меньше чем через полчаса он вышел к нему. Он вышел к нему неожиданно, после того как пересек широкую полосу мокрой зеленой травы, которая летом, наверное, пестрела цветами. Казалось, не было никакой видимой причины, почему бы этой полосе поросшей травой земли не тянуться вечно, до самого горизонта; ведь все это было частью бесконечного серого плоского мира болот. Грант приготовился идти и идти, долго, до самого горизонта, и был поражен, обнаружив, что горизонт находится в каких-то десяти милях от него, в море. Вот она, Атлантика, перед ним; и хотя красивой она не была, но, несомненно, впечатляла своим размахом и простотой. Зеленая вода, грязная и взбаламученная, с шумом налетала на берег и разбивалась злыми белыми брызгами. Справа и слева, насколько хватало глаз, тянулась полоса разбивающейся воды и бледного песка. Ничего больше не было во всем мире, только зеленое, разорванное на клочки море и пески.
Грант стоял на берегу и смотрел на эту картину, все время ощущая, что ближайшая земля
