Грант взобрался на вершину, ему открылись внизу море и разбросанные по нему острова, о которые разбивался прибой. Тут и там видны были короткие штрихи, неестественно прямые на фоне окружающей природы, – идущие суда. У ног Гранта лежал весь мир Гебрид. Он сидел и смотрел на этот скудный, пропитанный водой мир, и он казался ему крайним выражением заброшенности. Мир, только наполовину возникший из хаоса, бесформенный и пустой. Глядя вниз на Кладда, нельзя было сказать, смотришь ли на сушу с огромным количеством озер или на море с массой островов, – так перемешаны были море и земля. Это место лучше всего было бы оставить серым гусям и тюленям.
И все же, сидя здесь, наблюдая за меняющимися картинками на поверхности моря, лилового, серого, зеленого, за чайками, пикирующими, чтобы разглядеть его, Гранта, за хлопающими крыльями зуйками, которые устраивали свои гнезда внизу, на земле, Грант был счастлив. Он думал о миражах мистера Мак-Кея и шагающих скалах. Думал, как он и не переставал думать все последнее время, о Б-Семь. Здесь был мир Б-Семь, если следовать его описанию. Поющие пески, говорящие звери, шевелящиеся скалы, реки, которые перестали течь. Что собирался делать здесь Б-Семь? Просто приехать, как приехал он, Грант, и смотреть? Внезапный порыв, только саквояж с самыми необходимыми вещами. Несомненно, это могло означать одно из двух: или встречу с кем-то, или осмотр. Поскольку никто не хватился его, это не было рандеву. Значит, осмотр. Можно осматривать множество вещей: дом, проект, картину. Но если человек писал en route [67] стихи, эти стихи, несомненно, указывали на предмет осмотра.
Что связывало Б-Семь с этим суровым краем? Может быть, он прочел слишком много книг Г. Дж. Ф. Пинч-Максвелла или ему подобных? И забыл, что серебряные пески, дикие цветы и сапфировое море – вещи сугубо сезонные?
С вершины холма на Кладда Грант посылал Б-Семь привет и благословение. Если бы не Б-Семь, он бы не сидел сейчас здесь, над этим сырым миром, чувствуя себя прямо по-королевски, заново родившимся человеком, человеком с полностью вернувшимся самообладанием. Теперь он был не только защитником Б-Семь, он был его должником, его слугой.
Когда Грант покинул найденное им укрытие, ветер ударил его в грудь, и, спускаясь с холма, он опирался на ветер, как делал это, будучи мальчиком, так что ветер поддерживал его, и он мог самым невероятным способом почти свалиться с холма и при этом остаться невредимым.
– Как долго длятся штормы в этой точке земли? – спросил Грант своего хозяина, когда после ужина в темноте они шли, качаясь, на ceilidh.
– Как минимум три дня, – ответил мистер Тодд, – но это бывает редко. В конце последней зимы ветер дул почти месяц. Настолько привыкаешь к этому реву, что, когда он на минуту стихает, кажется, что ты оглох. Когда вы соберетесь обратно, вам лучше лететь, а не пересекать Минч в такую погоду. Теперь большинство летают, даже старики, которые и поезда никогда не видели. Они считают самолеты чем-то само собой разумеющимся.
Гранту пришло в голову, что действительно обратно он может лететь, что, если он подождет еще несколько дней, если он чуть попривыкнет к своему вновь обретенному здоровью, путешествие самолетом может стать для него экзаменом. Это будет очень серьезный экзамен, самый серьезный, какому только он может подвергнуть самого себя. Для каждого подверженного клаустрофобии перспектива оказаться запертым в тесном помещении и беспомощно повиснуть в воздухе по-настоящему ужасна. Если он сможет не моргнув глазом вынести это и испытание не закончится катастрофой, значит он может считать себя выздоровевшим. Он снова станет человеком.
Только он немного подождет: было еще слишком рано задавать вопросы самому себе.
Когда они пришли, ceilidh шел уже около двадцати минут, и они встали сзади вместе с остальной частью мужского населения. Стулья в холле были заняты только женщинами и стариками. За исключением нескольких мужских голов, видневшихся в самом переднем ряду, где сидели важные лица острова (Дункан Тэвиш, торговец, некоронованный король Кладда, два священника и несколько светил меньшего ранга), мужское население стояло у стен и толпилось у входа. Стоящие снаружи расступились, давая им дорогу, и, войдя, Грант отметил, что сборище было совершенно космополитическое: шведы и голландцы в полном составе, а кроме того, можно было услышать акцент, характерный для жителей абердинского побережья.
Пела девушка – высоким сопрано. Голос ее был приятным и чистым, но без всякого выражения. Как будто кто-то настраивал флейту. После нее пел самоуверенный моложавый человек, заслуживший овацию, к которой он отнесся настолько ревниво, что это было забавно; казалось, он сейчас начнет, как птица, любовно приглаживать перышки на груди. Как выяснилось, он был любимцем аудитории перебравшихся с материковой Шотландии гэлов и проводил больше времени, бисируя на концертах, чем на своей пришедшей в запустение ферме. Дребезжащим перетруженным тенором он спел любовную песенку и был награжден аплодисментами. Грант слегка удивился тому, что этот человек не удосужился постичь даже самые азы искусства пения. В своих вылазках на материк ему наверняка приходилось слышать настоящих, обученных певцов, которые умели пользоваться своим голосом; удивительно, как даже такому очень тщеславному человеку не пришло в голову научиться хотя бы самым основам того искусства, которым он занимался.
Потом другая женщина спела контральто еще одну совершенно невыразительную песню, а мужчина прочел забавный рассказ. За исключением нескольких фраз, которым он в детстве научился у стариков в Стратспее, Грант не понимал гэльской речи, поэтому он слушал так, как слушал бы чтение на итальянском или тамильском. Если не считать удовольствия, испытываемого самими выступавшими, все это выглядело достаточно скучным. По музыке песни были очень неинтересны, некоторые просто жалки. Если именно их приезжали «собирать» на Гебриды, то вряд ли они того стоили. Несколько действительно хороших песен, как и все талантливо созданное, разлетелись по свету на собственных крыльях. А эти слабые подражания лучше было оставить умирать.
Во время концерта мужчины в конце зала все время входили и выходили, но Грант не обращал на это особого внимания, пока чья-то рука не сжала его локоть, а чей-то голос не прошептал ему в ухо: «Может быть, хотите капельку?» Тут он понял, что островное гостеприимство предлагает ему принять участие в дележе самого редкостного в их хозяйстве продукта. Поскольку отказываться было некрасиво, Грант поблагодарил своего благодетеля и, последовав за ним, вышел из зала в темноту. Прислонившись к стене с подветренной стороны здания, в котором происходило собрание, в согласном молчании стояли представители мужского населения Кладда. В руках у Гранта оказалась бутылка вместимостью с полпинты. «Slainte!» – сказал
