оттуда футляр со скрипкой Генри.
– А можно я ненадолго отлучусь домой? – спросила Грейс, протягивая Лео инструмент. – Я хотела бы проведать пса и покормить его. Он целый день сидит один. А потом сразу же вернусь.
– Ну, конечно, – согласился Лео. – Но только не торопись. Нам нужно обкатать новую скрипку. А когда ты вернешься, Генри сыграет тебе «Дьявол отправляется в Джорджию».
– Ну… надеюсь, это хорошая вещь? – спросила Грейс, а Лео в ответ поцеловал ее в лоб. Правда, это никак не могло послужить ответом на ее вопрос, но Грейс не возражала.
Она забралась на водительское сиденье, выехала на дорогу и помчалась мимо темных домов, опустив стекло, чтобы вдохнуть влажного воздуха. Грейс не собиралась очень сильно задумываться о том, что произошло. По крайней мере, не этим вечером. То, что она приехала в его дом чисто по-соседски, а уехала – ненадолго – как та, кто ему «правда-правда» очень нравится, означало, что некий Рубикон был достигнут, а может, и перейден.
Но все это произошло так… мягко и плавно, что ли… именно эти слова сразу же пришли ей в голову. Она вспомнила – в который раз – тот самый вечер, когда встретила Джонатана, и как в одно мгновение пришло решение «это он», и казалось, что такая мгновенность только доказывает правильность этого решения. Но, очевидно, все было не так. Может, как раз лучше, чтобы все было не так очевидно, не так отчаянно и бесповоротно. Может, даже не столько правильно, сколько хорошо. И даже очень хорошо.
Из почтового ящика торчали всевозможные рекламные листовки. Грейс остановилась и, вытащив целую пачку брошюр, каталогов и еще какую-то корреспонденцию, забрала все это в дом. Во дворе залаял Шерлок и встретил хозяйку у заднего входа, уложив свои грязные передние лапы ей на бедра (такая бурная радость при встрече была, пожалуй, единственным недостатком этого почти идеального пса). Грейс накормила его и пошла в дом, отряхивая грязь с джинсов. Затем включила свет и, поднеся толстую пачку ненужной почты к мусорному баку, начала быстро просматривать ее. Если удача улыбнется, она должна была обнаружить среди прочего хлама смету предстоящих работ от подрядчика. Он приезжал неделю назад и вел переговоры насчет утепления дома и возможной корректировки неудобной подъездной дороги. (Труднее всего Грейс было припарковаться после опасного спуска с холма.) Сейчас она одновременно и боялась увидеть ориентировочную сумму оплаты предстоящих работ, и хотела этого.
Предварительной калькуляции в груде почты не оказалось, зато нашлось кое-что другое: ярко-белый конверт, совершенно стандартный, с абсолютно банальной маркой с развевающимся американским флагом и адресом. Ее адресом, адресом ее дома в Коннектикуте, написанным вошедшим в легенды с трудом разбираемым врачебным почерком ее мужа, Джонатана Сакса. При взгляде на конверт у Грейс перехватило дыхание, и на какое-то время она забыла, что надо дышать. Затем, словно какая-то оставшаяся без кислорода часть ее мозга взялась управлять всем организмом, Грейс сделала вдох. Она предусмотрительно шагнула к кухонной мойке, а затем ее вырвало в раковину сегодняшним ужином с цыплятами «Марбелья», приправленными душицей, лавровым листом и рисовым уксусом.
«Как же не вовремя», – мелькнула в голове смутная мысль, словно для подобного существует подходящее время. Но сейчас – точно не вовремя. Сейчас все словно перечеркнули жирным крестом. За несколько мгновений до этого момента Грейс была по-настоящему счастлива и гордилась (очень гордилась) Генри. А еще радовалась, что в этом мире был Лео, которому она очень (правда-правда) нравилась. Она радовалась, что может найти работу, где действительно будет помогать людям. Радовалась, что к ней вернулась верная подруга и что ее сын узнает всех своих дедушек и бабушек, а дом ее следующей зимой не станет промерзать так, как на исходе этой зимы. Это, конечно, не какое-то там величайшее счастье. Возможно, она пока недостойна величайшего счастья – и, наверное, никогда не станет достойна после всего случившегося, – но она о нем и не просила. Ей нужно скромное житейское счастье, но именно оно являлось гораздо большим, чем то, что она вообще надеялась обрести вновь.
«Не надо открывать письмо», – подумала она. И даже произнесла вслух для самой себя:
– Не надо открывать письмо.
В конверте лежали два листа простой, нелинованной бумаги, исписанные его почерком и аккуратно сложенные втрое. Грейс развернула их и оглядела с некоторого расстояния. Буквы упрямо отказывались складываться в означавшие что-то слова, словно иероглифы на Розеттском камне до расшифровки надписей. Как же хорошо, подумала Грейс. Она хотела, чтобы так все и оставалось. Она могла бы жить рядом с этим письмом, если бы все так и осталось. Но затем вероломные глаза помимо ее воли придали словам четкость и ясность. «Ну, хорошо, – подумала Грейс. – Если уж надо, то прочту».
«Грейс!
Писать эти строки для меня труднее всего, что мне доводилось делать в жизни. Но каждый день, проходящий без по крайней мере попытки поговорить с тобой, причиняет мне такую боль, какую ты не можешь себе представить. Конечно, все случившееся для тебя просто убийственно. Я даже подумать боюсь, насколько убийственно. Но я знаю, какая ты сильная, и знаю, что ты сможешь это пережить.
Думаю, все сводится к тому, что я так и не смог в полной мере оценить тебя и семью, которая у нас была. Есть – осталась. Что бы теперь ни случилось, тот факт, что мы семья, нельзя изменить. Или, по крайней мере, именно это я твержу себе, когда мне совсем плохо.
Я совершил страшную, ужасную ошибку. Сам не могу поверить в то, что натворил. Меня словно одолела какая-то болезнь, и я просто потерял над собой контроль. Я поверил, что эта женщина отчаянно во мне нуждается, поскольку ее ребенок очень серьезно болен, а я смог бы помочь ему выздороветь – и я счел это достаточной причиной для того, чтобы дать слабину. Я откликнулся и посочувствовал ее горю – и не я это все начал. Я знаю, что в итоге это не имеет значения, но для меня важно, чтобы ты это поняла. Мне было ее очень жаль, и мне кажется, что мое желание помочь ей взяло верх над всеми остальными чувствами. Когда она сказала мне, что беременна, я подумал: если бы я просто сделал ее счастливой и взял бы на себя заботы о ней, я мог бы держать ее подальше от тебя и от Генри, и у нас бы все продолжилось, хотя от этого стрессового состояния меня буквально разрывало на части.
