– А следы на песке?
– Так это ж первое, на что обращаешь внимание. Следы парня засыпало песком, но мы все-таки нашли одну прерывистую линию дальше по пляжу. Точно его, у нас были ботинки. Хотя бо́льшую часть пути он прошел по гальке, и так же мог поступить кто угодно. На месте происшествия песок был весь зашаркан. Наверное, миссис Манро, мистер Грегори, да и священники особо не заботились о том, куда наступать.
– А вас не удивил вердикт?
– Малость удивил, должен признаться. Открытый вердикт, наверное, был бы логичным. Мистер Меллиш присутствовал на обсуждении вместе с присяжными, он любит так делать, если дело не из простых или к нему есть интерес. Так вот, присяжные вынесли вердикт единогласно, все восемь человек. Открытый вердикт редко кому нравится, это правда, а колледж Святого Ансельма очень здесь уважают. Они, конечно, ведут уединенный образ жизни, тут ничего не скажешь, но молодые люди читают проповеди в здешних церквах и приносят местным пользу. Имейте в виду, я не хочу сказать, что присяжные ошиблись. Так или иначе, решение есть.
– Сэр Элред, – сказал Дэлглиш, – вряд ли пожалуется на скрупулезность проведенного расследования. Думаю, вы сделали все, что могли.
– Я тоже так думаю, мистер Дэлглиш, и коронер сказал то же самое.
Решив, что здесь больше искать нечего, Дэлглиш поблагодарил сержанта Джонса за помощь и кофе и покинул здание. Деревяшку с остатками голубой краски, после того как ее завернули и надписали, он забрал с собой. Не потому, что она могла пригодиться, а, скорее, потому, что именно этого от него и ждали.
В дальнем конце автостоянки какой-то мужчина загружал на заднее сиденье «ровера» картонные коробки. Обернувшись, он заметил Дэлглиша – тот садился в свой «ягуар», – на секунду уставился на него в упор, а потом, словно внезапно приняв решение, подошел к коммандеру. Тот взглянул в преждевременно состарившееся лицо, на котором бессонные ночи, а может, перенесенные страдания оставили свой неизгладимый след. Это выражение было трудно не узнать, слишком часто он его видел.
– Вы, наверное, коммандер Адам Дэлглиш. Тед Уильямс говорил, что вы заедете. Инспектор Роджер Джарвуд. Я в отпуске по болезни, забираю тут кое-какие вещи. Подошел сказать, что мы увидимся в Святом Ансельме. Святые отцы время от времени дают мне там приют. Все подешевле, и компания не чета постояльцам местных психушек. Больше тут деваться некуда. Ну и, конечно, кормят лучше.
Фразы лились словно отрепетированные, а в темных глазах читался и вызов, и стыд одновременно. Новость не пришлась Дэлглишу по вкусу. Он почему-то думал, что будет единственным постояльцем.
– Не беспокойтесь, я не стану ломиться к вам в комнату после повечерия, чтобы выпить по кружечке, – сказал Джарвуд, словно почувствовав реакцию. – Не горю желанием общаться на полицейские темы, как, полагаю, и вы.
Он кивнул, развернулся и быстро направился к своей машине. Дэлглиш успел лишь пожать ему руку.
8Дэлглиш предупреждал, что прибудет в колледж после обеда.
Но для начала, еще в Лоустофте, он нашел гастрономический магазин и купил булочек, масла, зернистый паштет и полбутылки вина. Кружку и кофе в термосе он, уезжая из города, всегда брал с собой.
За городом его путь лежал сначала по второстепенным дорогам, а затем по изрытому колеями проселку, ширины которого едва хватало, чтобы проехал «ягуар». В одном месте, где через какую-то калитку открывался шикарный вид на осенние поля, он припарковался на пикник. Первым делом Дэлглиш отключил мобильный телефон. Потом вышел из машины и, облокотившись на воротный столб, закрыл глаза, чтобы насладиться тишиной.
Именно таких моментов ему не хватало в перенасыщенной заботами жизни: моментов, когда никто в мире понятия не имел, где он, и не мог его достать. Душистый воздух доносил слабые, почти неразличимые звуки деревни, вдалеке пела какая-то птица, в высокой траве шелестел ветерок, а где-то над головой скрипела ветка. Дэлглиш поел и решительно прошел вдоль дорожки с полмили. Затем вернулся к машине и выехал на шоссе A12, направляясь к озеру Балларда.
Поворот оказался несколько раньше, чем он ожидал. Дэлглиш увидел все тот же гигантский ясень, теперь уже увитый плющом и вот-вот готовый рухнуть, а слева два милых сельских домика с опрятными палисадниками. Узенькая дорога слегка просела, и спутанная зимняя изгородь, возвышавшаяся над берегом, загораживала вид на мыс. Лишь вдали, сквозь проплешины в изгороди, время от времени мелькали высокие кирпичные трубы и южный купол – это виднелся колледж Святого Ансельма.
Как только коммандер достиг края утеса и свернул на север, на идущую по берегу песчаную проселочную дорогу, он увидел причудливое строение из кирпича с прослойками из камня, настолько яркое и нереальное, что на фоне голубого неба оно смотрелось вырезанным из картона. Казалось, не Дэлглиш едет к зданию, а здание приближается к нему, неумолимо навевая воспоминания юности, воскрешая полузабытые перепады эмоций: от восторга до страдания, от неуверенности до сияния надежды. Сам главный корпус совсем не изменился. Парные столбы из кирпича эпохи Тюдоров, в трещинах которого пучками торчала трава и сорняки, все еще стояли часовыми на входе в передний внутренний двор, и, проезжая мимо них, он снова увидел колледж во всем его непростом величии.
Когда он был ребенком, считалось модным презирать викторианскую архитектуру, и он тоже смотрел на здание колледжа с должным, хотя несколько виноватым, пренебрежением. Архитектор, на которого, наверное, излишне повлиял первый владелец, запихнул в проект все самое на тот момент современное: высокие дымоходы, эркерные окна, центральный купол, южную башню, зубчатый фасад и каменное крыльцо необъятных размеров. Сейчас Дэлглиш подумал, что вся композиция порождала не настолько чудовищный диссонанс, как казалось в пору юности. По крайней мере архитектор, создав потрясающую смесь средневекового романтизма, неоготического стиля и показного викторианского домашнего уюта, добился баланса пропорций, которые не производили отталкивающего впечатления.
Его ждали. Не успел он захлопнуть дверь автомобиля, как открылась парадная дверь, и по трем каменным ступеням, прихрамывая, аккуратно спустилась хрупкая фигура в черной сутане.
Отца Мартина Петри он узнал с первого взгляда. И тут же поразился, что бывший директор все еще здесь – ему наверняка стукнуло по меньшей мере лет восемьдесят. Но ошибки быть не могло, именно этого человека он в юности почитал и, конечно, любил. Пролетевшие годы не проявили к нему милосердия, но, как ни странно, не затронули главного. Сильно исхудало лицо над тощей, высохшей шеей; длинная прядь тонких, как у ребенка, волос на лбу, когда-то сочно-коричневая, теперь серебрилась белизной; подвижный рот с полной нижней губой уже не выглядел таким твердым. Они пожали друг другу руки, и Дэлглишу показалось, что он пожимает раздробленные кости в перчатке из тончайшей замши. Однако в руках отца Мартина по-прежнему чувствовалась сила, а серые глаза под сморщенными веками все еще светились. Стала более заметна хромота, подарок военной службы, но священник пока обходился без палки. Неизменно добродушное лицо по-прежнему излучало харизму духовного авторитета. По глазам отца Мартина Дэлглиш понял, что его ждали не только как старого друга: в пристальном взгляде святого отца он заметил и опасение, и облегчение. И снова, сам удивляясь тому, что так долго не приезжал, коммандер почувствовал укол вины. Он вернулся случайно, практически поддавшись порыву, и только сейчас впервые задумался, что же ждет его в Святом Ансельме.
По дороге к главному зданию отец Мартин сказал:
– Боюсь, я вынужден попросить тебя переставить машину на лужайку позади. Отец Перегрин не любит, когда машины стоят на переднем дворе. Но это не к спеху. Мы тебя поселили, как и раньше, в «Иерониме».
Из просторного холла, где полы были выложены пестрым мрамором, наверх в комнаты вела широкая дубовая лестница. Вместе с запахом ладана, мебельной политуры, старинных книг и еды на Дэлглиша нахлынули воспоминания. Казалось, все осталось на своих местах, вот только слева у входа появилась маленькая комнатка. Сквозь приоткрытую дверь Дэлглиш смог мельком заметить алтарь. Он решил, что комнатка служит молельней. У подножия лестницы гостей все так же встречала деревянная статуя Девы Марии с младенцем на руках, внизу горела красная лампа, а на постаменте у основания, как и раньше, стояла одна-единственная ваза с цветами. Коммандер остановился посмотреть; отец Мартин терпеливо ждал рядом. Статуя копировала, и весьма искусно, «Мадонну с младенцем» из Музея Виктории и Альберта, вот только Дэлглиш не мог припомнить автора оригинала. В ней не было ни скорбной добродетели, столь характерной для подобных статуй, ни символического изображения грядущих страданий. Мать с ребенком смеялись, ребенок протягивал свои пухлые ручки, а юная Дева Мария радовалась малышу.
