– Ты чего, Антоха? – не понял Нестеров.
– Не знаю, Сергеич, – чуть помедлив, ответил Антон. Он и правда не знал, почему затормозил Лямку. Что-то неясное, тревожное кольнуло вдруг в груди и тут же улетучилось, оставив едва ощутимый след. – Не знаю, Сергеич, но… лучше я сам.
Гурьев и сам не понял, что это было. И не найдя ему объяснения, он тут же придумал для себя другое: «Негоже туда Лямина, самого хилого и неопытного, посылать. Вдруг не срастется? Ну а по харе получить он всегда успеет – какие его годы?» Антон вышел из машины, ничего не объясняя, отобрал у Лямина нож и неторопливо пошел на стоянку, до которой было метров семьдесят. Иван и Нестеров молча наблюдали за ним: вот Антон подошел к «ауди», вот он нагнулся, заглянул в салон, выпрямился, подошел к багажнику, подергал – нет, не открывается. В эту самую секунду раздался пронзительный двойной тональный сигнал – это Козырев сигнализировал о том, что объект выходит. Сигнал прозвучал так внезапно и громко, что от него невольно вздрогнули и Нестеров, и Лямин. Один лишь Антон остался спокойным. Нет, он вовсе не обладал железными нервами. Просто Гурьев был оперативным водителем, а водители, в отличие от остальных грузчиков, никогда не пользуются носимыми станциями – на работе им достаточно той, что установлена в машине.
Антон увидел Ташкента слишком поздно. Конечно, после этого он молниеносно сжался и присел на корточки, благо в этот момент находился за машиной объекта. Однако Гурьев понимал, что в такой ситуации шансы остаться незамеченным не слишком велики. «Ой, бля, как по-дурацки все получилось», – подумал Антон и чуть ослабил брючный ремень. Он уже принял решение: в случае если Ташкент все-таки заметил и подойдет, он попробует закосить под прохожего придурка, которого на улице застиг приступ внезапной диареи. Отмазка, конечно, дебильная, но ничего умнее в голову почему-то не приходило.
Ташкент Гурьева, конечно же, заметил. Заметил и сделал надлежащие выводы: в очередной раз предчувствия, как поется в известном мультфильме, его не обманули. Сначала Ташкента насторожило поведение собеседника в «Магрибе». Тот вел себя излишне суетливо и неоправданно нервно, хотя при намечавшемся раскладе, скорее это ему, Ташкенту, пристало бы дергаться и торопить события. Разговора не получилось. Вернее, не получилось делового разговора. Ташкент оставил братков доедать баранью ногу, а сам вышел и решил просто покататься по городу, дабы спокойно проанализировать сложившуюся ситуацию – ему всегда лучше думалось за рулем. Однако именно во время этой бесцельной поездки по городу Ташкент вдруг испытал тревожное чувство близкой опасности. Он попытался это чувство развеять, совершил несколько своих коронных проверок, никакого хвоста при этом не заметил, но странное дело – тревожное чувство его все равно не покидало. Ташкент не верил в мистику. Он уже давно убедился – чудес на свете не бывает, а потому в жизни всегда опирался исключительно на здравый смысл и холодный анализ.
Ташкент вовсе не собирался сегодня возвращаться в Финляндию. У него было где остановиться в Питере (уютная комнатка с окнами на тихий, хорошо просматриваемый дворик в самом центре, неподалеку от Невского), и в северную часть города он подался, в общем-то, случайно, просто влекомый попутным потоком. А на проспекте Луначарского притормозил по двум причинам: во-первых, нужно было дать немного отдыха затекшей спине (слишком долго находиться в машине Ташкент не мог – начинали сказываться последствия одной веселой вечеринки, с которой он удалился, унося в собственном позвоночнике воровскую заточку), а во-вторых, он хотел окончательно убедиться в отсутствии хвоста. С этой целью он и отправился побродить по супермаркету, где наметанным глазом срубил Козырева – слишком уж назойливо тот пожирал его глазами. Естественно, Ташкент не испугался, а, скорее наоборот, обрадовался тому обстоятельству, что причиной его тревоги была не какая-нибудь дурацкая фобия или паранойя, а природный инстинкт. Звериный инстинкт. Он вышел из магазина, так ничего и не купив, и направился к стоянке. В этот момент ему было дико интересно, проявится ли пацан снова или теперь на арене объявится кто-то другой. Ташкент еще не понимал, кто ведет за ним слежку – может быть, старые враги, может быть, братва, жулики или просто шпана из числа охотников на красные «ауди». Но срисовав на стоянке Гурьева, весьма нелепо выглядевшего в своей попытке зашхериться за его машиной, Ташкент почему-то сразу понял – это менты.
На самом деле в данной ситуации для Ташкента это был, пожалуй, самый лучший вариант – ничего не могли вменить ему менты. Элементарно придраться, наехать по принципу «авось прокатит» и то не к чему – чист был сегодня Ташкент перед российским законом. Ну а грешки перед чухонцами – это, ребята, извиняйте, не по вашему ведомству. Однако уж столько к тому моменту накопилось у Ташкента злости и к своим, и к заморским мусорам, уж так велика была его ненависть ко всем тем, кто вставал на его пути, что в последние дни он с превеликим трудом сдерживал в себе желание дать волю самым жестоким своим эмоциям. И вот, случайно срубленный и абсолютно не опасный сегодня милицейский хвост стал для Ташкента той самой последней каплей.
Он неторопливо подошел к машине, остановился и намеренно выждал паузу, дабы окончательно развеять все сомнения – если менты все-таки намереваются его задерживать, то именно сейчас, по идее, и должны были появиться размахивающие стволами оперативники, либо омоновцы. В таком случае лучше подчиниться сразу – отпустить-то потом отпустят, однако прическу попортить могут основательно. Но никто к Ташкенту не подскочил, не заорал благим матом и не стал заламывать ему рук. Не дернулся и тот, кто сидел сейчас, согнувшись в три погибели, за его машиной – видно, очень уж не хотелось ему светить себя перед Ташкентом.
А тот, между тем, с трудом сдержал себя, чтобы не расхохотаться в полный голос. Ему вдруг вспомнилась старая зековская насмешка: «Какая статья? – Шоферская. – Это как? – Да неправильно задом сдал». Ташкент завел машину, включил заднюю скорость, отпустил сцепление и резко тронулся назад, втопив по газам. Глухой удар в стену, самортизированный о невидимую мягкую преграду да негромкий вскрик, сопровождаемый хрустом, свидетельствовали о том, что жертва не успела вынырнуть из опасной зоны. Ташкент выжал сцепление, включил передачу и рванул с места вперед, бросив взгляд в зеркало заднего вида на распластанное вдоль стены тело человека, заходящегося в последней агонии. В своей жизни Ташкент видел немало смертей, а потому лишь одного беглого взгляда ему было достаточно, чтобы понять – мужик больше не жилец. Он вылетел со стоянки, более чем удачно проскочил под желтый свет и смешавшись с потоком машин понесся прочь. Секундою раньше, капля за каплей вытекла и закончилась жизнь капитана Гурьева.
И был шок. И была масса каких-то бесполезных, маловразумительных действий. Наконец-то добрался до места «семь-три-второй» экипаж, практически вслед за ним примчались Нечаев с гласниками и дежурным по управе. Затем появились гаишники и уже совсем необязательная «скорая помощь». Была типичная для таких нетипичных ситуаций суета, неразбериха, истерика и брань. Кто-то давал отмашку для введения плана «Перехват», кто-то матерился по телефону, кто-то нервно курил, стараясь не смотреть в ту сторону, где в луже крови лежал человек, который еще несколько минут назад был молодым, красивым, а главное, полным жизни. Чуть поодаль, выворачивало наизнанку захлебывающегося слезами и рвотой Лямина. Был звонок на мобилу Нестерова от заказчика, который только теперь окончательно разобрался в своих многоходовках и сообщил, что сегодня крепить объекта представляется нецелесообразным…
После того, как тело Гурьева погрузили в «скорую» и повезли на Екатерининский, 10, бригадир подошел к отрешенно сидящему на земле Козыреву и, положив ему руку на плечо, негромко спросил:
– Машину вести сможешь?
Паша молча кивнул.
– Тогда давай бери Лямку и поехали. Хватит. Не нужно здесь больше. Слышишь меня?
Козырев снова кивнул, медленно поднялся и побрел за Ляминым…
…Темно-синяя «девятка» медленно катила по Петровской набережной. Смена возвращалась на базу в полном молчании. Лямину хотелось плакать, но он был убежден, что делать этого было нельзя. Иван еще не знал, что в жизни каждого мужчины встречаются моменты, когда плакать незазорно. Нестеров достал беломорину, нервно помял ее пальцами, отчего она раскрошилась и порвалась. Он полез в карман за другой и в этот момент, в который уже раз за сегодня, у него зазвонил мобильник:
– Сергеич! Вы че там, на сверхурочные остались, что ли? На часы-то смотрите или как? Учти, еще полчаса вас жду, а потом домой поеду… Пиво, между прочим, уже совсем теплое – у нас в дежурке холодильник накрылся.
