Очнулась я в больнице. Той самой, в которой убили Катю Хлебникову. Я определила это по виду из окна. Надо мной склонилась медсестра.
— Только не надо говорить, что я находилась в коме семь долгих лет. Я не тот экземпляр, — попробовала я пошутить, чувствуя, как разламывается от боли моя челюсть и трещит голова. Своего тела я не чувствовала вовсе, потому что, если честно, боялась пошевелиться. А вдруг меня со всех сторон проампутировали?
— Нет, не семь лет, а всего четыре с половиной, — в свою очередь, пошутила сестра.
— Ну и как? Что там с Россией?
— Какая Россия! — усмехнулась сестра, делая мне укол — слава тебе господи! — в руку: значит, хоть одна рука у меня осталась. — России нет вот уже два года. Ее разрезали на несколько жирных кусков словно пирог и раздали странам НАТО. Я с вами разговариваю сейчас на русском, а вообще-то это запрещено. Наш городок обязан говорить только на французском. — И она, улыбаясь, произнесла что-то парижское о любви.
— Хорошо, что не на китайском, — вздохнула я с облегчением. — Послушайте, вы можете мне сказать, какие части тела при мне, а какие вы по донорскому принципу пришили другим пациентам?
— Все не так. Это вам мы пришили новые руки и ноги…
Я, тотчас потеряв вкус ко всяким шуточкам, чуть подняла голову и взглянула наконец на свою руку, лежащую на груди. Женщина, от которой отрезали руку, чтобы пришить мне, пользовалась таким же оранжевым лаком для ногтей, как и я. Я сказала об этом невозмутимой и очень красивой сестре.
— А голова-то — моя?
— Вот чего не помню, того не помню, — расхохоталась она и поднялась с моего смертного ложа. — Я тут заболталась с вами, а ведь к вам пришли.
Вообще-то я никого не ждала.
Но вошел он.
— Как ты узнал, что я здесь? — спросила я, страдая от того, что лежу перед ним в таком жутком виде — с забинтованной головой и перетянутой жгутами челюстью.
Костя положил на тумбочку букет роз и присел рядом со мной.
— Я ехал мимо и увидел, как ты врезалась в столб.
— Когда это было?
— Сегодня! Ты что, ничего не помнишь?
Какая милая мне досталась медсестра — знает, что сказать человеку, неуверенному в том, что он вообще находится на этом свете… Я почему-то считала, что прошло ну хотя бы два дня. Плохо я, оказывается, думаю о своем организме. Но как оперативно действовал Костя! Значит, он из представительства — а это именно он разговаривал на английском в «немецком доме» и именно он, взволнованный, вылетел из кабинета Вагнера — поехал в центр, провел там каких-нибудь полчаса, а потом случайно увидел, как я врезаюсь в столб. Может, у него дар — угадывать место будущих аварий? Тогда он мог бы на этом заработать кучу денег, работая, скажем, на НТВ в криминальных новостях. Или в «Дорожном патруле». Но я отвлеклась. И все из-за роз. Он даже успел определить больницу, куда меня отвезут. Просто прорицатель какой-то. И откуда вдруг эта любовь к ближнему? Может быть, он влюбился?
В тот момент, когда он опускал розы на стол, я заметила выглядывающий из его кармана сотовый телефон. Уж не мусорный ли контейнер он обыскивал, поговорив с Вагнером после моего ухода? Кафе-то находилось в двух шагах от того места, где я чуть не сыграла в ящик.
И придет же такое в голову!
Вот, пожалуйста, возможность лишний раз убедиться в правильности того, что работа влияет на психику. Разве, будь я, допустим, портнихой, заподозрила бы я Костю, этого примерного молодого человека, в связи с какими-то аферистами или даже шпионами?
Вдыхая аромат роз, я ждала, когда Костя скажет еще что-нибудь, но он, казалось, ждал каких-то слов от меня. Быть может, он предполагал, что я начну прямо сейчас признаваться ему в любви?
— Костя, — начала я трогательным голосом и с обязательным в таких случаях придыханием, — я… люблю… желтые розы.
— Но почему? — удивился он.
— Потому что они напоминают мне дешевые пирожные с кремом из кулинарии, которая находится возле ветеринарного института.
Он понял. Он все понял.
— Ты не подумай, я не забыл Даню, но, понимаешь, жизнь продолжается… Когда я увидел тебя…
Он ушел, а я так и не поняла, что ему от меня было нужно.
И еще. Он не спросил самого главного: как продвигается следствие? Быть может, он не сделал этого в силу того, что я все-таки находилась в больнице, а может, у него в голове было что-то поважнее, чем месть за погибшую Даню?
Все это мне предстояло выяснить.
Вечером, когда с меня сняли бинты — оказалось, что у меня легкое сотрясение мозга, несколько довольно-таки глубоких ссадин на лбу (но кость не задета) и сильно ушибленная, но целая челюсть, — принесли ужин, и я почувствовала себя значительно увереннее.
Я находилась в том крыле больницы, где еще пару дней назад разыгралась страшная трагедия. Поэтому, когда моя красивая медсестра, которая обладала завидным чувством юмора, пришла, чтобы помочь мне устроить поднос с едой на постели, я подумала о том, что на месте Кати могла оказаться и она.
— Скажите, неужели в тот день никто не видел постороннего в коридоре? Ведь существуют же какие-то вахтеры внизу, медсестры, няни и еще бог знает кто. Может, кто-нибудь из больных видел этого человека?
Лицо медсестры сразу погрустнело.
— Разве это человек? Вы просто не видели, что он сделал с Катей. Это какой-то зверь. Когда я узнала о случившемся и увидела Катю, а вернее то, что от нее осталось, я сразу поседела. — Она отогнула накрахмаленный бортик чепчика и показала мне совершенно белую прядь. — Ведь это могла быть и я!
— А милиция… кто-нибудь расспрашивал вас или кого-то еще обо всех, кто навещал в тот день больных? Тех же вахтерш снизу?
— Да, конечно. Но никто ничего не видел. Знали бы вы, как переживает Роман. Тот самый пациент, которому она перед своей страшной гибелью сделала укол. Он, смешной, говорит, что если бы задержал ее подольше, рассказал анекдот или еще что-нибудь в этом роде, то ничего бы не случилось.
— Вы предлагаете мне это съесть? — Я кивнула на жидкую кашу, размазанную по тарелке, и кусочек серого хлеба с кубиком масла.
— Завтра, если хотите, я куплю вам что-нибудь посущественнее. У нас внизу продается хорошая выпечка, а за больницей есть базарчик, где можно купить фрукты. — Она помедлила немного, думая, стоит ли вмешиваться, но потом все-таки не выдержала: — А что же этот ваш молодой человек ничего не принес вам, кроме роз? Вы же не насекомое какое-нибудь, вам нужно питание.
— А это вовсе и не мой молодой человек. Совсем недавно у него была девушка, которую звали Дашей. Он называл ее Даней. Ее убили в филармонии точно так же, как вашу Катю.
— Да вы что? — Медсестра широко раскрыла и без того большие глаза.
— А я ищу того, кто это сделал.
— Вы? Вы кто — следователь?
— Почти. Я частный детектив. И этот, как вы выразились, «ваш молодой человек» нанял меня, чтобы я нашла убийцу. Вас как зовут?
— Тамара, а что?
— А то, Тамара, что убийца хорошо знаком с расположением палат и кабинетов на вашем этаже. Он бывал здесь и, быть может, сейчас тоже находится где-то рядом. Все, что я могу сказать вам о нем, так это то, что его привлекает эта обстановка, эта хирургическая чистота и особенно — кафель. Вы наверняка уже слышали об убийстве в ресторане?
— Ну и напугали же вы меня. Прямо хоть из дома не выходи.
— Да нет, просто надо быть осторожнее. Я вот что хотела спросить у вас: вы дежурили с утра? Потом ушли в час. За весь тот день, за все утро вы не встречали высокого крепкого мужчину? Быть может, он приходил кого-нибудь навестить?
— Встречала, — покраснела Тамара. — Ко мне приезжал один человек, который вполне может сойти за высокого крепкого мужчину. К этому можно прибавить, что он красив, элегантен и все такое прочее.
— У него есть красный бархатный халат и черные бархатные брюки?
— Да, а вы откуда знаете? — Она покраснела еще больше. Похоже, Храмов успел объять необъятное. Все красивые женщины города были осведомлены о его домашнем гардеробе.
— Тогда, может быть, вы объясните мне, почему, если этот человек приезжал к вам, он уехал не в час — когда вы заканчивали дежурство, а в половине третьего, как раз тогда, когда убийца должен был выйти из этого здания?
— Не знаю, честное слово, не знаю. Он приехал, чтобы предупредить меня о том, что мы не сможем с ним встретиться вечером. Мы поговорили еще немного, он угостил меня шоколадом, купил здесь внизу шампанского и сказал, чтобы я отнесла бутылку домой. Ну, в общем, до нашей с ним встречи. Понимаете?
— И что, уехал?
— Ну да, мы с ним попрощались в ординаторской, и он ушел.
— Так, может, он просто зашел в какое-нибудь другое отделение?
— Нет. Я сама видела, как он вышел из больницы, сел в свою белую «Ауди» и поехал вон по той улице к светофору.
— Но ведь он мог вернуться.
