— Но до самого селения еще мили две, а вам, наверное, как раз туда и нужно?
— Нет, благодарю вас, — ответил Монк. — У меня дела именно в усадьбе.
Мужчина пожал плечами:
— Ну, вам видней, сэр. Тогда вам проще свернуть на ту дорогу, что слева, и пройтись пешком.
Монк вновь поблагодарил собеседника и пустился в путь.
Дорога от станции до ворот усадьбы отняла у него не больше пятнадцати минут. Сам Шелбурн-Холл производил сильное впечатление. Роскошный фасад трехэтажного особняка в стиле ранней георгианской эпохи местами зарос лозой и плющом. Подъездная аллея пролегала через парк, заросший буками и кедрами, сквозь которые проглядывали поля.
Монк остановился и в течение нескольких минут изучал окрестности. И парк, и дом сами по себе могли многое рассказать о своих владельцах.
Наконец он двинулся по аллее к особняку, от которого его отделяло около трети мили, мимо пристроек и конюшен — к заднему крыльцу. Там его встретил суровый лакей.
— С улицы мы ничего не покупаем, — холодно заявил он, глядя на саквояж Монка.
— А я ничего и не продаю, — ответил Монк с излишней резкостью. — Я из полиции. Леди Шелбурн изъявила желание услышать доклад о том, как продвигается розыск убийцы майора Грея. Именно это я и собираюсь сделать.
Лакей поднял брови.
— Вот как? Вы имеете в виду вдовствующую леди Шелбурн? Она вас ожидает?
— Насколько я знаю, нет. Но, может быть, вы доложите ей о моем прибытии?
— Полагаю, вам лучше войти.
Лакей без особой спешки открыл дверь и, ничего не объясняя, скрылся, оставив посетителя в одиночестве. Прихожая была маленькой, с голыми стенами, ею явно пользовались только слуги. Лакей, вероятно, побежал докладывать о госте какой-нибудь высокой персоне — не иначе самому дворецкому. Впрочем, через несколько минут он вернулся и пригласил Монка следовать за ним.
— Леди Шелбурн примет вас через полчаса.
Он провел Монка в маленькое помещение, примыкающее к комнате экономки, — самое подходящее место для полицейского, который, конечно, особа более значительная, чем слуга или торговец, но все же не джентльмен.
Лакей вновь удалился, и Монк принялся расхаживать по приемной, разглядывая потертую мебель, стулья с коричневой обивкой и гнутыми ножками, дубовый буфет и стол. Стены были оклеены выцветшими обоями и увешаны нравоучительными картинами кисти неизвестных художников. Монк предпочитал пейзажи — влажная трава и деревья с тяжелыми кронами, склонившиеся над декоративным прудом за окном.
Втайне он поражался, что за характер у леди Шелбурн, если она выдерживает посетителя в приемной в течение получаса, зная, что тот может сообщить ей о поимке убийцы ее сына. В записках Лэмба о ней ничего не говорилось. Вероятно, он даже ни разу ее не видел. Вряд ли она снизойдет до простого полицейского и ответит на его вопросы.
А Монку было о чем ее спросить. Если Грея убил тот, кто знал его и ненавидел, а вовсе не случайно пробравшийся в дом безумец, то Монку следовало ознакомиться получше с личностью убитого. Несмотря на свое горе и гнев, мать Грея могла сообщить весьма многое о своем сыне.
Монк попытался сформулировать вопросы, которые стоило бы ей задать, но тут вернулся лакей и, открыв обитую сукном дверь, провел сыщика по коридору в покои леди Фабии. Комната была обставлена без вызывающей роскоши: мебель палисандрового дерева и розовый бархат. Сама леди Фабия восседала на диване в стиле Людовика Пятнадцатого. Стоило Монку войти и увидеть ее, как заранее заготовленные слова застряли у него в горле. Леди Фабия казалась холодной и хрупкой, как фарфор. Прекрасный цвет лица, изумительная кожа, прическа уложена волосок к волоску. Голубые глаза широко раскрыты. Практически безупречные черты лица несколько портил волевой подбородок. Возможно, она была излишне худа: изящество грозило перейти в угловатость. Черно-фиолетовое траурное платье свидетельствовало скорее о соблюдении приличий, нежели о безутешном горе. Вообще леди Фабия производила впечатление женщины с сильным характером.
— Доброе утро, — произнесла она, отпуская лакея легким взмахом руки. Она без особого интереса взглянула на Монка; голубые глаза равнодушно скользнули по его лицу. — Можете сесть, если вам угодно. Мне передали, что вы хотите сообщить мне, как продвигается расследование убийства моего сына. Прошу вас.
Леди Фабия сидела удивительно прямо. Чувствовалось, что в детстве над ее осанкой изрядно потрудились гувернантки. Наверняка ей приходилось ходить с книгой на голове и ровно держаться в седле при выездах в парк или на охоту. Монку оставалось лишь подчиниться, и он присел на один из резных стульев, чувствуя себя при этом несколько скованно.
— Итак? — повторила она, поскольку он продолжал хранить молчание. — Часы, которые приносил сюда ваш констебль, не принадлежали моему сыну.
Монка уязвил ее тон — надменный, исполненный привычного сознания собственного превосходства. Однако в прошлом он, по-видимому, не раз сталкивался с подобным обращением, поскольку сейчас не чувствовал себя смертельно оскорбленным. Ему невольно вспомнилась Бет. Она бы и вовсе не стала негодовать. Почему они с сестрой такие разные? Почему у него нет ее мягкого нортумберлендского акцента? Должно быть, он избавился от него намеренно, ценой упорных упражнений, стараясь выговаривать слова, как джентльмен. Эта мысль заставила Монка вспыхнуть.
Леди Шелбурн смотрела выжидающе.
— Мы установили время, когда посторонний мог проникнуть в здание, — ответил он, его гордость все же была уязвлена. — У нас есть описание того, кто это сделал. — Монк взглянул в ее холодные голубые глаза, в которых сквозило легкое удивление. — Ростом он около шести футов и крепкого сложения, насколько об этом можно было судить. Смуглый, гладко выбритый. Якобы явился в гости к мистеру Йитсу, проживающему в том же доме. С самим мистером Йитсом мы еще поговорить не успели…
— Почему?
— Потому что вы потребовали, чтобы я явился и доложил вам о наших успехах, мэм.
Она недоверчиво приподняла брови. В голосе ее зазвучал откровенный сарказм:
— Уверена, вы не единственный, кому поручили заняться этим важным делом. Мой сын был отважным солдатом, рисковавшим жизнью ради блага страны. И вот как его отблагодарили!
— В Лондоне постоянно совершаются преступления, мэм. И каждая жертва — это тяжкая потеря для кого-то.
— Вы смеете ставить на одну доску гибель сына маркиза и смерть уличного отребья? — резко произнесла она.
— Каждый теряет всего одну жизнь, мэм. Кроме того, перед законом все равны. Во всяком случае, должны быть равны.
— Вздор! Есть люди, чья жизнь представляет большую ценность для общества, чего нельзя сказать о большинстве. Мой сын был необыкновенным человеком.
— Выходит, жизнь большинства вообще не имеет ценности… — начал было Монк.
— Это их забота! — перебила леди Фабия. — Но я не желаю выслушивать ваши философские рассуждения. Я искренне сожалею о созданиях, выброшенных на улицу, по чьей бы вине они там ни оказались, но сейчас они меня не интересуют. Что вы сделали, чтобы арестовать сумасшедшего, который убил моего сына? Кто он?
— Мы не знаем…
— Тогда чем же вы занимаетесь? — Если леди Фабия и волновалась, то умело скрывала свои чувства, как и надлежит поступать людям ее круга. Мужество и хороший вкус были ее божествами, и в жертву им следовало приносить все без остатка.
Монк пренебрег предостережением Ранкорна, и теперь ему стало интересно, как часто он поступал так в прошлом. Тон Ранкорна в их утренней беседе, помнится, был слишком резок, что вряд ли было связано исключительно с письмом леди Шелбурн.
— Мы полагаем, что убийцей был один из знакомых майора Грея, — ответил Монк. — И что убийство являлось преднамеренным.
— Вздор! — последовала немедленная реакция. — Как мог человек, знавший моего сына, хотеть его смерти? Он обладал невероятным обаянием, его любили все — каждый, кто хоть немного был с ним знаком. — Она встала и подошла к окну. — Возможно, вам это будет трудно понять, но вы просто ни разу его не встречали. Мой старший сын Лоуэл — рассудителен, исполнен достоинства, у него врожденный дар повелевать людьми. Менард бесподобно разбирается в любых цифрах и фактах. В его руках все приносит прибыль. Но Джосселин был светом моей жизни. — Голос ее прервался на секунду. — Менард никогда не сможет петь так, как пел Джосселин, а Лоуэл лишен воображения. Он станет отличным хозяином Шелбурна, он будет управлять им превосходно и мудро… Но, боже милостивый! — Теперь в голосе ее звучала подлинная страсть. — Как же он скучен по сравнению с Джосселином!
Внезапно Монк ощутил всю глубину ее потери, ее безысходное одиночество. Из жизни леди Фабии исчезла единственная радость.
— Я прошу прощения, — со всей искренностью сказал он. — Мы не можем вернуть вам сына, но мы найдем убийцу, и он будет наказан.
