Он махнул рукой и допил из своего стаканчика. Друзья удрученно молчали.
– А она мне: «У меня, говорит, Миша, цель в жизни есть! И я ее добиваться буду!» Так и сказала.
– И что здесь плохого? – решила я поддержать разговор, хотя не знала, о ком идет речь. – Если человек целеупс… целеустремленный, то это очень хорошо.
У-упс! Пить я не умею совершенно, и чайная ложка «Голды» на меня подействовала сногcшибательно.
– Это хорошо, когда твердая жизненная позиция, – многозначительно добавил Блюм. – Главное, чтобы не по трупам. А то ведь как бывает? Цель оправдывает средства… Достиг цели, средства потратил. И какие!.. А получил… пшик!
– Ты на кого намекаешь, длинношеее?! По каким таким трупам? Шарон убивать их пойдет? Да она в сто раз красивее этих, прости Господи…
В разговор вмешался Генрих:
– Это твое субъективное мнение, кто красивее. Мне вот Катенька нравится. У нее попка пухлая, не то, что эти стиральные доски! По моему мнению – первый приз ей должен был достаться.
– Нет, ты не уходи от ответа, – горячился Блюм. – У твоей Шарон алиби на эти два убийства есть? Есть? Или нет, я спрашиваю?
– Откуда я знаю? – возразил Глинский. – Я ее возле себя по ночам не держу.
«А хотелось бы…» – чуть не вырвалось у меня.
– И потом, почему именно она? Ты мне про свое алиби расскажи. А ты где был, когда девочек убивали? В койке? А кто об этом знает? – Глинский смял в руке пластмассовый стаканчик.
– Да что ты на меня нападаешь? – возмутился Костя Блюм. – Это ты к ней неровно дышишь, а не я, а она… Если бы ты знал!..
– А что он должен знать? – встрепенулся Генрих.
– Это не для печати! – важно ответил пьяный Костя, отводя в сторону протянутую руку с блокнотом толстого журналиста.
– Расскажи, раз уж начал, – попросила я.
– Ей уже двадцать семь лет, – начал Костя, как-то сразу посерьезнев. Она уже была замужем, у нее родилась девочка, которая сейчас у бабушки.
– А муж? Где муж? – спросил Глинский.
– Муж, объелся груш…. Муж – это я… – он ткнул себя пальцем в грудь и тут же скривился в подобии скорбного всхлипа. – И я ее предал. Мы познакомились в студенческом театре. В Одессе. Уже тогда было видно, какая она талантливая девочка. Я потерял голову. Ходил за ней как собачонка на привязи, умолял, ревновал, в общем, вел себя как последний кретин, начиненный под самую завязку гормонами.
– И она мне отдалась… – мрачно констатировал Глинский, опрокидывая в себя еще один стаканчик. – Бедна сакля моя… В смысле, твоя…
– Вот-вот. Бедна сакля моя. Мы поженились и снимали какую-то халупу около Привоза. Я уже тогда считал себя гением в фотографии, тратил все деньги на оборудование, а она тяжело работала. Потом я погнался в Москву за птицей счастья, а она осталась в Одессе. Я и не знал тогда, что она беременна.
Водка как-то странно на меня подействовала. Или это был крепкий коктейль, смешанный из алкоголя, морского йода, криков чаек и атмосферы латиноамериканского сериала. Во всяком случае, от Костиного рассказа у меня щипало в носу, а на ресницах повисли вполне натуральные слезы.
– Дальше, – всхлипнула я. – Душа жаждет!
– О том, что у меня родилась дочь, я узнал только здесь. Как ей удалось приехать без моего разрешения, остается только гадать. Я ее случайно встретил на одном из показов. Выглядела Александра великолепно, держалась на подиуме мастерски, а в глазах была такая усталость, что я не мог дождаться конца представления.
– Кто такая Александра? – спросил Генрих.
– Шурочка, Шарон. Она здесь поменяла имя. И стала совсем чужой. Сколько я потом просил ее показать мне дочь, она не согласилась. Она не прощает ошибок.
– Как «Тетрис» на девятой скорости, – зачем-то вспомнила я интернетовскую шутку.
– Потом прошло несколько лет. Я уже работал в одном журнале, иногда видел ее на различных тусовках, которые фотографировал. И однажды она сама подошла ко мне и спросила: «Костя, ты можешь мне помочь?» Конечно, я сразу же согласился. Я должен был проследить за Шуманом и Мири и сделать компрометирующие снимки. За это она обещала показать мне дочь.
– И ты согласился? – на Глинского было больно смотреть. Его лицо перекосила гримаса. Правда я не могла понять, что именно она означала, но, смотреть на Мишу было грустно.
– А что мне оставалось делать? Конечно, согласился! Сфотографировал их выходящих вместе из «Зеленой лагуны» – это подозрительная гостиница в Бат-Яме. Потом на набережной как он ухватил ее за попку – классный кадр получился. Но вершина моего «творчества» – вот это, – Костя полез в сумку с фотопринадлежностями и достал оттуда помятый снимок. – Любуйтесь!
На фото Шуман и Мири сидели в каком-то полутемном ресторанчике. Мири томно улыбалась, а Шуман надевал ей на палец кольцо с огромным бриллиантом. Бриллиант получился особенно хорошо, а лица любовников расплывчаты, хотя и узнаваемы.
Глинский долго рассматривал фотографию.
– Пленка «Кодак-800», длиннофокусный объектив? – спросил он после продолжительного молчания.
– Хорош камушек, – восхитился Генрих, глянув на фото. – Блестит как настоящий!
– Он настоящий, – подтвердил Костя. – Мири с тех пор с ним не расставалась. Просто иногда носила как кулон – прятала на груди. Между прочим, среди ее вещей перстня не оказалось.
– Может, его Линда взяла, а ее за это и убили? – вдруг вырвалось у меня.
– Все может быть… – покачал головой Генрих. Глинский и Блюм удрученно молчали.
– Смотрите, берег! – закричала я. – Пошли собираться.
* * *
Прощание затянулось. Теперь вместо роскошных лимузинов на пристань прибыли две машины скорой помощи, полиция и еще целая куча журналистов со вспышками. Теперь участники этого трагического круиза не позировали перед объективами, а пытались отвернуться и закрыть лица.
Расставание с девушками оставило какую-то щемящую ноту. Ширли плакала навзрыд, не стесняясь окружающих. А когда мы увидели, что в скорую загружают завернутые тела, к ней присоединились и остальные девочки.
К нам подошел Элиэзер Гарвиц.
– Валерия, можно вас на минутку, – он отвел меня в сторону и, понизив голос, произнес: – Вы, конечно, понимаете, что в наших интересах было бы хранить полную конфиденциальность. Вы не пожалеете, администрация добавит вам к вашей зарплате существенный бонус.
– Прекрасно вас понимаю, господин Гарвиц, – официально ответила я, – но как добропорядочная гражданка, я не вправе буду утаивать от полиции известные мне факты.
– Ни в коем случае! – он протестующе замахал руками. – Следователям надо говорить обо всем! Просто не нужно выносить сор из избы. Вы меня понимаете… Список участников турне я отдал в полицию. С вами свяжутся.
И отвесив церемонный поклон, Элиэзер Гарвиц удалился.
В спешке я собрала свои дорожные сумки и спустилась на нижнюю палубу, попрощавшись со всеми, вышла на пристань, поймала такси и через неполных сорок минут оказалась дома.
Дом, как и следовало ожидать, был пуст. Поморщившись от вида пыли, украшавшей крышку телевизора, я сняла туфли и принялась распаковывать вещи.
В дверь позвонили. На пороге стоял Денис.
– Откуда ты узнал?
– Позвонил в порт, и там сказали, что корабль уже прибыл. Иди ко мне, моя дорогая, я так соскучился!
Сумки на время остались нераспакованными.
Когда мы почувствовали, что пришло время поесть, то плавно переместились на кухню.
– Рассказывай, что там у тебя приключилось.
И я принялась говорить, между делом наливая Денису чай и нарезая бутерброды.
Когда рассказ дошел до нападения киношных янычар, пришла моя дочь.
– Мамулечка, ты вернулась! – бросилась она мне на шею. – Что ты мне привезла?
И, не дожидаясь ответа, стала копаться в моей дорожной сумке.
– Ура! Это мне? Спасибо, мамочка! – Дарья протягивала мне красный купальник, украшенный стеклярусом.
– Ч-черт! – вырвалось у меня. – Совсем забыла о нем!
– Что такое? – спросил Денис.
– Это один из тех купальников, в которых девушки позировали на водопадах. Я же тебе рассказывала.
Дашка тут же начала клянчить:
– Мам, ну, ты же мне его привезла, правда? Тебе он не пойдет, он маленький на тебя, а мне в самый раз.
– Дарья, уймись! – сказала я, строго глядя на нее, хотя у меня это плохо получалось. – Это купальник одной девушки, и ты его взяла без спросу. Ведешь себя как маленькая.
– Вот такая ты мама! – с обидой в голосе сказала моя дочь. – Сама уехала, а мне ничего не привезла!
– Дарья! – я строго сдвинула брови. – Перестань хныкать. Я еще ничего не решила. И вообще, срам один, а не квартира – все пылью заросло.
– Ладно, вы тут работайте, а мне на работу пора.
Поцеловав меня на прощанье, Денис вышел из дома, и запер дверь своим ключом. Дашка тоже намылилась увильнуть от генеральной уборки, которую я собиралась начать. И исчезла с такой скоростью, что я не успела ей сказать ни слова.
