Ознакомительная версия.
– Два ребра сломаны, Поль, – объяснил, обращаясь к французу, тот же врач, самый, можно сказать, разговорчивый. – Правая рука в двух местах сломана. Множественные ушибы головы и грудной клетки. Алексей Вениаминович часа два без сознания был, когда его вытащили. Я ему тройную дозу сразу же вколол, слава Богу, не все ампулы с наркотиками камнями передавило… Единственное, что у него уцелело – ноги. Когда стена рухнула, его привалило камнями как раз по пояс, а ноги снаружи остались. Кирпичики-то видите у них какие… – он указал на стену прямо у себя над головой.
Мы с Полем невольно подняли глаза вслед его жесту. Кирпичи были и впрямь огромные. Даже большей частью не кирпичи, а плоские обломки скалы, положенные друг на друга.
Оказаться под завалом из таких камушков! Как говорится – спаси и сохрани! При одной мысли об этом по спине пробегал холодок и хотелось тут же отодвинуться от стены подальше…
– Я так и не представил вас друг другу, – сказал Поль, взявший почему-то на себя роль нашего общего знакомого, хотя сам с этими людьми познакомился вряд ли более часа назад. – Для меня, француза, очень странно представлять друг другу русских. Да еще делать это на английском языке и на афганской территории! Но таковы условности жизни!.. Знакомьтесь: старший лейтенант российских спасателей Ольга Николаева. Врач-эпидемиолог Иван Васильевич… Фамилию не знаю, не спрашивал…
– Иван Васильевич, как вы думаете, – спросила я, – Судаков сможет идти сам или его придется нести на носилках?
Я специально назвала раненого по фамилии, чтобы привлечь внимание врача к своей осведомленности и таким образом начать разговор о своем… ну, скажем, поручении. Но тот, казалось, и не заметил, что сам не называл Судакова по фамилии.
– Да куда идти-то, Оленька! – воскликнул врач. – Мы же с вами под арестом! Вон часовой в дверях сидит, полюбуйтесь!
Часовой и впрямь сидел поперек дверного проема и с любопытством поглядывал в нашу сторону, не понимая ни единого слова из нашего разговора. Это было у него на лице написано. Просто смотрел на нас как на существ другой породы, непонятных и враждебных. Особенно на меня – женщину без паранджи…
«Запад есть Запад, Восток есть Восток – и вместе им не сойтись?..» Так, что ли, у Киплинга?
Мне вдруг ужасно захотелось показать этому бородатому церберу язык… Тоже мне – высшее существо! Только и умеет, что по горам лазить да на курок нажимать…
С большим трудом я заставила себя отвернуться, чтобы и впрямь не начать совсем по-детски дразнить бородатого афганца…
Кстати, где-нибудь в Европе подобный демарш мог бы привлечь ко мне внимание часового и в конечном итоге сослужить неплохую службу… Но только не здесь, не на Востоке!
А здесь мне просто полчерепа очередью снесут, если у них, конечно, не считается неприличным тратить пулю на женщину. Может, здесь вообще принято забивать женщин камнями, как существ низшей породы? Откуда мне знать такие тонкости восточного этикета?..
Но не пора ли мне успокоиться в конце концов!.. Что за скверный у меня характер иногда бывает, черт побери! Или это присутствие Поля действует так возбуждающе? Очень похоже на то…
– Кстати, Иван Васильевич, – обратилась я к разговорчивому врачу, – почему же вы здесь оказались, в этих горах? Вы же говорили, что подземный толчок застал вас в Кайдабаде…
Не отвечая мне, он задумался, выпятив вперед челюсть и оттопырив нижнюю губу… Меня между тем все больше смущал его коллега, который сидел, явно прислушиваясь к нашему разговору, но не проявляя ни малейшего желания в нем участвовать.
– Да я, собственно, и не знаю, почему мы здесь оказались, – Иван Васильевич пожал плечами. – Знаю только – как.
– Извините, Иван… э-э… Васильевич! – вмешался Поль. – В вашей группе пострадал только один человек? С вами и вашим спутником все в порядке? Может быть, мы сможем чем-то помочь?
Мне предоставилась еще одна возможность оценить дипломатичность Поля. Он, без сомнения, почувствовал, что меня беспокоит второй врач, не проронивший за весь разговор ни слова, но не мог же он напрямик спрашивать, что с ним случилось?! А вдруг ничего и не случилось, просто состояние у человека подавленное, что, собственно, в его положении было бы неудивительно…
Эпидемиолог замялся. Ему почему-то было неудобно говорить о своем спутнике. Чувствовалось, что он не хочет рассказывать, но и удержаться от того, чтобы рассказать, не может.
– Александр Семенович, он – анестезиолог… С ним и правда не все в порядке… – начал он объяснять, стараясь выбирать выражения. – У него на глазах погибла жена, врач-кардиолог, она была четвертой в нашей группе… Она приехала сюда практически нелегально, без визы, через Индию, на каком-то частном самолете. Что уж теперь-то скрывать… Всего месяц назад. Говорила, что не может Сашеньку одного отпустить в эту ужасную страну… Что без нее он здесь погибнет. А вот видите, самой было суждено погибнуть… Судаков еще не знает об этом. Казнить теперь себя будет – ведь это он разрешил ей остаться. Сначала грозился в Россию отправить с первой же оказией, а потом плюнул и разрешил. На беду ей разрешил… Но как она его трамбовала перед этим! Бой-баба была… Судаков же у нас за главного… А сам Сашенька, как видите, остался жив и невредим… Как и я…
Он тяжело вздохнул.
– Знаю, что за нами никакой вины нет! Но вот чувствую себя виноватым, и все тут… А тут еще и эти гады приехали. Сразу после землетрясения нагрянули, часу не прошло после толчка… Судаков без сознания лежит, Сашка над Иришкой своей стонет – ей всего-то один камень в голову попал – и надо же, насмерть… Я один, считай, мечусь по больнице, вернее, по тому, что от нее осталось, больных человек пятнадцать раскопал из-под камней – все живые еще были… Ну, и подкатывают… Эти, хозяева страны…
Он нецензурно выругался. Мне, конечно, доводилось слышать выражения и покрепче, но Иван Васильевич при этом производил очень странное впечатление… Как будто жаловался на кого-то сильного и жестокого, с кем ему явно не совладать… Как институтский юноша, который, получив по морде от бритоголового качка, ругается обиженно и бессильно…
– Офицер подошел, – продолжал Иван Васильевич, – ткнул в нас троих пальцами и показывает на грузовик – залезайте, мол. А я ему в ответ на больных показываю: не могу, мол, их бросить, им помощь нужна… Человек пятнадцать, наверное, уже к тому времени сидело вокруг меня и лежало… Так этот сука просто махнул рукой и что-то крикнул, а такая вот тварь…
Он махнул рукой в сторону часового у двери, который явно утомился прислушиваться к нашему спокойному разговору и теперь откровенно зевал, продолжая сидеть и загораживать дверной проем. На коленях у него лежал автомат, стволом в нашу сторону.
– …постреляла всех из автомата… Парой очередей взял и припечатал всех к камням. А офицер смеется и опять мне на грузовик показывает… Иди, мол, некому тебе теперь помогать…
Иван Васильевич помолчал, поджав губы, потом сказал задумчиво:
– Меня только одно удивляет: как это я сам с ума не сошел? А вот у Александра катушки напрочь слетели… Слышать-то он, по-моему, слышит. Но вот произнести может только одну фразу, поэтому и молчит, боится рот раскрыть. Как только хочет что-то сказать, начинает наши фамилии повторять… Фамилии как фамилии, если по отдельности, а вместе смешно, знаете ли, получается… Вернее, получалось, раньше. Теперь-то я уже ничего в этом смешного не вижу, наоборот, жутковато становится… Да ему и самому, по-моему, страшно – как начнет повторять без конца: «Судаков, Линев и Карпов. Судаков, Линев и Карпов. Судаков, Линев и Карпов…» Бледный весь становится, рот себе зажимает, а остановиться не может… До нервных припадков у него это доходит… Я с ним измучился просто…
Он вдруг глянул на нас с Полем сердито, почти гневно. Но заметив, что мы и не думали улыбаться, смутился сам. И забормотал, словно извиняясь за свою мгновенную вспышку:
– А что вы хотите! Сначала у него на глазах жена погибла, потом пятнадцать живых человек расстреляли, словно мух передавили… А они, между прочим, все больны были. Очень больны. Легких больных в кайдабадской больнице не было… я вот почему-то очень легко эту картину перенес… Старый, наверное, стал, циничный… Ну а у Александра крыша поехала… И говорить он теперь не может, только слушает… У него же жена погибла. Прямо на глазах у него… Надо же, всего-то один камень… Судакова вон вообще завалило, я, наверное, с полтонны с него сбросил, и ничего ему, ни царапинки. Дрыхнет, как новенький, не отоспится никак. А тут женщина молодая еще, красивая – насмерть сразу… И больных расстреляли. Пятнадцать человек, кажется, я успел к тому времени из завала вытащить. А двое даже сами выбрались. Но не ушли, сидели с остальными, мне помогали… И их тоже из автомата расстреляли…
Я почувствовала толчок в плечо со стороны Поля и очнулась.
Ознакомительная версия.
