Клифф удалился, размышляя про себя о том ужасе, который люди, «управляющие сами собой», непонятно почему испытывают к своему правительству.
Но чего он успел добиться? Ничего.
И он направился к двум друзьям Варда, которых знал его отец.
Выяснилось, что у них там целое гнездо. Клифф обнаружил обоих мужчин и еще одного, живущих в ветхом здании в самом убогом районе на побережье. По соседству жили две женщины, также тесно связанные с этой группой. У Клиффа возникли подозрения, что жилые помещения лишь номинально разделялись пополам, а эти животные вовсе не обязательно жили устоявшимися парами. Хотя и слишком старые для хиппи, родившиеся на десятилетие раньше, они являли собой весьма яркое их подобие. Они были помешаны на искусстве как средстве самовыражения, возведенном в ранг культа. Все они были в той или иной мере людьми искусства и яростно ненавидели коммерческий успех.
Они хорошо знали Варда. По их словам, он был потенциальным гением. По крайней мере, ищущим. Они очень опечалены известием о том, что он заболел. Но если бы он выбрал нужный поток жизни — что ему следовало бы сделать, — он бы не заболел. Они никогда не болеют. А Вард иногда был склонен идти на попятную. Причина этого недостатка — чересчур богатые предки. Вард не обладал такой мудростью, как они.
Что касается его жены — да, они знакомы с ней. Встречались изредка. Довольно милая, не правда ли? Многого они о ней не знали, потому что она занималась мышиной возней. Не могла приходить к ним по вечерам, так как вечерами работала. Не могла приходить днем, поскольку днем она занималась своим сопляком. Как бесцельно она проводила свое время! Им было жаль ее. Конечно, если бы она не была такой безмозглой тупицей и трусихой по природе своей, она тоже смогла бы присоединиться к ним в единственно достойной жизни, хотя, насколько им было известно, в ней совсем не было творческого начала.
Выслушав их, Клифф ушел, почти ничего не сказав. От запаха их жилища он ощутил слабую тошноту; в его душе поселилось беспокойство.
Заскочив в бар, который он частенько посещал, Клифф наткнулся там на знакомого адвоката. Накачав его во время ритуала коктейль-часа, Клифф выяснил многое о размерах стоявшей перед ним задачи.
И вот, очутившись в своем кресле, Клифф задумался и расстроился. Что выявили все его старания, кроме того, что эта женщина являлась образцом всех добродетелей среднего класса? Просто чудовище эта Шерри, и Клифф проникся к ней сильной личной неприязнью. Должно быть, она просто невыносима? Но, черт возьми, почему же Эмили Рейнард не бросилась ей на шею? Ведь эта девчонка должна была быть копией Эмили. Но не стоит останавливаться на этом. Все, что до сих пор Клифф узнал о Шерри, с точки зрения какого-нибудь пожилого судьи будет свидетельствовать только в ее пользу.
Судя по всему, она не ссорилась в открытую, не пила сверх меры, не гуляла и — что еще хуже — не забывала о своем ребенке. Хорошо, хорошо. Вероятно, у нее были какие-то темные скрытые пороки и наклонности, которые можно обнаружить только при постоянном личном наблюдении. Наверное, Эдвард Рейнард нутром почувствовал какую-то зловещую внутреннюю сущность Шерри.
Но если ему это удалось, то почему не удалось никому другому? Клифф не смог почувствовать (а он пытался) ни малейшего намека в этом роде, исходившего хотя бы от одного из тех, с кем он сегодня беседовал.
А он-то был заранее настроен уловить подобный намек. Клифф словно обладал антеннами, чуткими к таким вещам. Он обязан был ими обладать. Иногда это приносило неплохие деньги.
Клифф беспрестанно размышлял о том, что ему, несомненно, нельзя затягивать это дело. Нет-нет. Эта партия должна быть выиграна при первой же возможности. Конечно, если она вообще может быть выиграна.
Что ж, ее можно было выиграть — не так, так этак. Достаточно очевидно, что самым простым и быстрым было подстроить какое-нибудь обвинение против этой женщины. И какое Клиффу дело до того, что борьба затянется на много лет? И даже до того, что подстроенное обвинение будет раскрыто? Он уже получит приз, надежно упрячет его за массой подписанных бумажек и тому подобным, и никто не сможет его отобрать.
Клиффу не удалось с налета придумать нечто, что можно было бы повесить на это чудовище добродетели. И он посчитал уместным попробовать использовать как часть плана именно добродетельность Шерри. Неплохой замысел.
Нужно было помнить еще об одном моменте. Он не должен был позволить молодой женщине сбежать вместе с ребенком. Но как сможет он помешать этому, если не будет постоянно следить за Шерри? Хорошо. Ему придется приблизиться к ней вплотную. Клифф отбросил шальную мысль попробовать вовлечь Шерри в какую-нибудь скандальную историю, в которой он был бы вторым действующим лицом. Во-первых, не было особой уверенности в действенности подобного скандала в наши дни. Во-вторых, он теперь официально выполнял роль старого друга Варда Рейнарда, многим обязанного его отцу. И какой-нибудь проворный тип наверняка учует заговор, особенно, если Эдвард Рейнард не научится скрывать свою безудержную неприязнь.
«В чем же дело, однако?» — размышлял Клифф. Это чувство было слишком сильным, чтобы объяснить его просто снобизмом. Определенно Рейнард-старший никогда не стал бы испытывать свойственное Клиффу личное отвращение к тусклой добродетели.
Какой же врожденной дурой должна быть эта Шерри Рейнард, надевшая на себя рабское ярмо для того, чтобы оплачивать счета своего мужа!
Но пора закругляться. Хорошо. План таков: Клиффу следует установить с ней контакт под видом возобновления старого знакомства. Он должен представиться самим собой, ибо не исключено, что Шерри вспомнит его. Так что придется вести игру в открытую, полагаясь на удачу и природное чутье. У Клиффа Сторма было два убеждения. Первое: всеми людьми можно манипулировать по своему усмотрению. Второе: Клифф Сторм знает, как это сделать, чтобы добиться желаемого эффекта. Разумеется, оставался вопрос: какого именно?
— Я думаю, миссис Рейнард, — сказал санитар в приоткрытую дверь, — что вам пока не следует заходить.
— Что, он заснул? Но ведь еще так рано?
— Вообще-то, нет, мэм, но я думаю… ему лучше сейчас не перевозбуждаться.
— Понимаю, — сказала Эмили, постукивая себя пальцами по пухлому лицу с попугаичьим носом. — Я знаю, что он нуждается в покое — больше всего. Покое и отдыхе — да. Ни за что на свете я не стала бы его тревожить. Он ведь знает, не так ли, что я всегда готова поболтать с ним или просто посидеть рядом?
— Да, мэм, — сказал санитар. — Но я думаю… прямо сейчас… Возможно, скоро придет врач. Попозже.
— Ну… — вздохнула Эмили, — я врачу не нужна, да? Тогда, наверное, мне стоит заскочить к соседям и сыграть несколько кругов в бридж — на часок или около того. Это недалеко.
— Можете спокойно отправляться туда, мэм. Не забывайте, я здесь.
— Это очень мило с вашей стороны, — запричитала она. — Разумеется, я вам полностью доверяю.
Развернувшись, она закачалась на высоких каблуках и тонких ногах, направляясь в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. Бридж пойдет ей на пользу, немного развеет ее. О Варде хорошо позаботятся; она не должна чувствовать себя виноватой. Его разбитое сердце, говорила она себе, должно заживать в спокойной обстановке. И все-таки Эмили ощущала смутную тревогу. Да, эта женщина несчастна, достойна сожаления, но все же она просто случайность в жизни Варда. Ее следует забыть как можно скорее. Разумеется, именно судьба ребенка беспокоит Варда. Как только они вызволят его, Вард вновь обретет себя. Конечно, обретет! Эмили почувствовала, что все поняла.
Вард Рейнард лежал свернувшись у изголовья кровати, поджав колени к груди, заткнув ладонями уши, растопырив локти; мышцы шеи были напряжены. Его безумный взгляд блуждал. (Галлюцинации, подумал санитар.) Из горла доносилось негромкое, но быстрое бормотание, ужасный бессвязный поток. В любую минуту он мог перейти в странный хриплый рев, что до этого уже случалось дважды.
Санитар сообщил об этих припадках врачу, но говорить матери он не собирался. По его мнению, старая дама относилась к тем идиоткам, которые готовы поднять крик по поводу всего, что недоступно их пониманию.
Санитар не считал, что солгал, потому что определенно надеялся на то, что его подопечный не «перевозбудится» или, другими словами, «не выйдет из себя». Бедняга страдал, и ужасно, и был готов в любую минуту отправиться летать выше бумажного змея без какого-либо внешнего воздействия.
Перевозбуждение наступало не всегда. Вот и на этот раз он наконец медленно вышел из этого состояния и безвольно обмяк на кровати. Санитар решил, что у приступов подоплека кроется в психике. И все равно, они очень странные. Что ж, это не его дело, решать, в чем их причина, но ему следует быть повнимательнее — мало ли что может случиться!
