над ним, и оставались только эти далекие огни, огни смерти, чтобы напомнить ему, что они добрались до края надежды.
По правде говоря, все эти три года одна мысль — одно наваждение — не покидала его. Адлонские Дамы. Они нашли убийцу, что верно, то верно. Магда Заморски, цыганка с белыми волосами, и была Мраморным человеком. Они получили ее признание. Они узнали ее мотивы, образ действий, ее ярость. Они даже, того не желая, уничтожили ее.
Остались ее последние слова: «Вы ничего не поняли… Все дело в операции „Европа“…» Эти несколько слогов постоянно преследовали его. Что хотела сказать Магда? Нацисты всегда давали гротескные имена своим планам наступлений и военным стратегиям. План «Барбаросса». План «Синий вариант», он же план «Блау». Операция «Эдельвейс»… Но Бивен никогда не слышал об операции «Европа». Касалась ли она Франции? Скандинавии? Греции? Еще какой-нибудь страны? Или же речь шла о глобальном проекте?
Настоящий вопрос заключался в другом. Какая связь могла быть между военным маневром и смертью четырех — пяти, если считать Магду, — жительниц Берлина? Что-то не сходилось при такой разнице в масштабах. Явное несоответствие между исполненными мании величия планами Гитлера и убийством нескольких кандидаток на материнство.
За три года войны он чего только не навидался по части ужаса и боли — в этом смысле он обзавелся броней покрепче, чем у любого танка. Но эти слова по-прежнему не давали ему покоя, причиняя боль: операция «Европа»…
И вот вчера, удаляясь от Владикавказа, они случайно наткнулись на другой полк четвертой танковой армии. Офицеры договорились о совместных действиях, потом вместе поужинали — слишком громкое слово: снабжение больше не поступало.
Именно тогда, болтая с офицерами, когда они травили друг другу всякие истории, Бивен уловил неожиданную информацию. Сведения, которые позволяли ему даже здесь, в сердце великого небытия, вернуться к расследованию дела Адлонских Дам…
Наконец он заметил машину. Он запросил неприметный стандартный автомобиль — одну из тех военных лошадок, которые сотнями колесили по дорогам Кавказа или Украины. Заурядный «Фольксваген-82», он же «лоханка», цвета хаки, но так заляпанный грязью, что превратился в нечто неопределимое, между болотным коричневым и серым feldgrau [184]. Отлично.
Как он и приказал, сзади поставили канистры с горючим, а на пассажирском сиденье закрепили пулемет на специальной треноге. Он также потребовал уплотнить откидной верх и законопатить дверцы, чтобы морозный ветер не превратил его в ледяную статую еще до того, как он прибудет на место.
Из тени появился его адъютант:
— Оберст-лейтенант, все готово.
Для проформы Бивен проверил оси и самоблокирующийся дифференциал — эта приземистая колымага была лучшим, что могли придумать для сцепления с дорогой, даже когда эта дорога превращалась в грязную колею или вообще отсутствовала.
— Оберст-лейтенант…
— Что?
Ординарец был молодым рыжим парнем из Мюнхена с такой тонкой кожей, что можно было пересчитать все трещинки на его щеках.
— Если позволите заметить, это не ваша обязанность отвозить…
— Не беспокойся. Я отдал распоряжения. В мое отсутствие командование будет должным образом обеспечено.
Бивену все же пришлось прибегнуть к обману — якобы следовало передать сообщение другим частям. Он выберется из этого дерьма, причем даже не задумываясь, собирается ли вернуться. Конечно, дезертирство. Трус, как и все. Но у него по-прежнему имелось все то же оправдание: его расследование.
Адъютант сухо откозырял. Бедолага казался хрупким, как бокал на ножке. Согласно выведенным Бивеном средним статистическим данным, жить адъютанту оставалось от силы день-два.
Франц забрался в «фольксваген» и взялся за руль. Его пронзило ощущение, будто он встал за штурвал маленького корабля, готового преодолеть все бури, чтобы достичь цели за горизонтом, солнечного берега.
Он тронулся с места и исчез в темноте. Ему удалось скрыть от подчиненного свое возбуждение. Теперь, оставшись один в ночи, он мог дать волю ликованию, пустившись в путь, который растянулся на восемьсот с лишним километров. Бивену предстояло в одиночку проехать вдоль всей линии фронта.
Он прибавил скорость, хотя машину заносило на наледи и лужах грязи. Он чувствовал себя неуязвимым. У него имелось сокровище — нечто сияющее во тьме. Решающая информация, которая стоила всех жаровен в мире, чтобы согреть себе сердце.
— Осколочное ранение. Реберное крыло с переломом трех соседних ребер и параллельной открытой раной…
— Беру, — сказала Минна.
— Осколочное ранение. Открытый перелом лобной кости с кровоточащим повреждением скальпа…
— В сторону.
Врач наклонился и переломил пополам личный жетон, который солдат носил на шее. Одна часть, подвешенная на цепочке, осталась на месте, другая послужит для регистрации смерти. Лицо раненого представляло собой сплошную кровавую кашу, и медик, молодой румын по имени Константин, с трудом нащупал маленький кусочек цинка в этом вязком крошеве.
Минна продолжила обход. Солдаты лежали в грязи, некоторые на носилках, другие прямо на земле, у стен наполовину разрушенной православной церкви, которая служила госпиталем или, скорее, убежищем.
Всякий раз, когда прибывал транспорт с ранеными, молодая женщина, кутаясь в армейскую накидку, приступала к этому зловещему смотру войск. Любая хирургическая операция, требующая более часа времени, исключалась.
— Нижняя конечность раздроблена ниже колена.
— Беру.
Из осторожности она проведет ампутацию выше сустава. Все займет не более тридцати минут. Кстати, она препоручит это румыну, чье искусство владения пилой прогрессировало куда быстрее, чем способность сочувствовать.
— Массивное рассечение лицевого отдела, — продолжил он со своим акцентом землекопа. — Двусторонний перелом костей верхней челюсти, скул, глазниц.
Даже теперь вид некоторых ранений вызывал у нее приступ дурноты. Это разрубленное пополам лицо… На уровне лба череп сдвинулся назад, в то время как глазные дуги выступили вперед, словно оставленные открытыми ящики шкафа.
— В сторону.
Она уже наклонилась над следующим раненым, когда услышала, как жетон упал в маленький жестяной лоток. Умирающим предлагалось довольствоваться этим позвякиванием вместо похоронного колокола.
— Рассечение лобкового симфиза, открытое кровотечение…
Минна даже не дала себе труда взглянуть на тело: вся паховая область превратилась в месиво крови и внутренностей. Можно было бы попытаться провести спасательную операцию, но только в госпитале, достойном этого названия. А не в разрушенной церкви с нулевой асептикой, где оперировали без наркоза.
— В сторону.
Она на мгновение остановилась, переводя дыхание. День едва занялся. Казалось, тьма цепляется за каждую деталь, отказываясь сдавать позиции. Был понедельник, 23 ноября 1942 года. Минна знала это, потому что всегда носила в кармане маленький блокнотик-календарь — нечто вроде ежедневника, выпущенного производителями пива «Лёвенброй». Ее единственная связь с утекающим временем, с вращением Земли. Здесь, в водовороте сшиваемых внутренностей и отрезаемых костей, дни крутились вихрем, увлекая вас в глубины
