Связи между беззащитным бомжем и неприятностями семьи Филипповых я не усматривала, но любопытно было — что это задолжал ему Дмитрий такого, что заставило старого бедолагу на ночь глядя оказаться за тридевять земель от города, от своего теплого подвала, уютного и влажного коллектора теплотрассы, или где он там обитает этой зимою?
Удовлетворение любопытства должно было принести мне первую, так сказать, оперативную информацию по Дмитрию Филиппову — новому персонажу, всесторонне теперь меня интересующему. Являясь родственником Аркадия, да еще и участником его дел, об этом Вера высказалась недвусмысленно, он вполне мог оказаться держателем кассы, единоличным или совместно с двоюродной сестрой. За это предположение говорила и степень его посвященности в семейные тайны настолько, что ему было известно место тайника своего дядюшки и, судя по его полной невозмутимости при вскрытии кейса, он скорее всего был осведомлен о размерах суммы, в нем находящейся. В том, что это была не настоящая касса, а блеф, созданный заблаговременно и на всякий случай, я была теперь уверена.
Интересовал меня и недавний дачный квартирант, занявший место пропавшего Володи и ведущий себя настолько осторожно, что бдительный Ефимыч не смог увидеть его лица. Сторож предположил, что от Володи избавились ради этого квартиранта. Сменили одного на другого, причем поселен он был на даче чуть ли не в день смерти Аркадия и явно не для работы. Пренебрегал он ею, работой-то, плевать ему было на занесенные снегом дорожки и кухню, превращенную его стараниями в подобие помойки. Мне редко доводилось видеть столько грязной посуды в одном месте. И это не следы гулянки — свинствовал там один человек, причем свинствовал с хозяйским пренебрежением к порядку.
А дачка-то имеет вид вполне жилой! Старались поддерживали на ней, порядок до недавнего времени.
Не слишком ли много бомжей крутятся возле Филипповых? Пропавший или изгнанный Володя, побитый Гена да тот, на кладбище, получивший пинок за чересчур ретивое прощание с «братом по жизни»? Как смеялись родственнички, о нем рассказывая! И слишком много странностей набиралось в развертывающейся передо мной истории для того, чтобы не заподозрить в них существования некой внутренней взаимосвязи, мне пока неведомой. Неведомой от неосведомленности. И уж вообще чудно становилось при воспоминании о реакции Веры на вопрос об авторах ограбления. Топчусь я на месте, переминаюсь с ноги на ногу, с трудом выдергивая их из грязи, которой по колено, если не выше. Из грязи вязкой и по-зимнему холодной.
Человек на обочине появился, когда меня посетила мысль о возможном соучастии Дмитрия в ограблении. Или об единоличном в нем участии. Это произошло как раз на самом ухабистом участке дороги, когда машина самовольно вихлялась из стороны в сторону и прыгала по колдобинам, мешая спокойно думать. Скорость была невысока — жалею я свою «девяточку», не гроблю понапрасну, и остановиться сумела, не доезжая. Гена, освещенный фарами, замер, повернувшись ко мне, вгляделся в слепящий его свет, прикрывая рукой глаза. Переключив свет на ближний, я открыла ему дверь, но он не спешил — стоял соляным столбом.
— Тебе, дедок, может, в ноги поклониться? — прокричала я, высовываясь со своей стороны.
Он, хлопнув руками по бокам, заспешил, засеменил к машине и, пыхтя что-то благодарно-неразборчивое, влез наконец внутрь. Не успел он оказаться рядом, совсем еще с мороза, а я уже почувствовала нездоровый запашок, исходивший от него. Прелой кислятинкой от Гены потягивало. Что будет, когда согреется?
— Спасибо, девонька, — шепелявил он, шлепая замерзшими губами, — знать, не перевелась еще доброта на белом свете!
Я рванула машину с места, и нас так тряхнуло, что внутри у Гены что-то булькнуло. Он забормотал и мелко перекрестился несколько раз.
Пока мы не выехали на трассу, было не до разговоров — все внимание приходилось уделять дороге, но принюхиваться время от времени я умудрялась — ничего, можно было ожидать худшего.
Сознание присутствия в себе определенной доли человеколюбия греет душеньку, доставляет удовольствие, а за удовольствие надо платить. Обонять зловоние — не слишком дорого, к тому же обоняю я его не бескорыстно.
— Ты, старче, в своем ли уме, в этакое время в дорогу пустившись? — вопросила я его, едва отпала необходимость удерживать обеими руками руль.
— В своем, девонька, — ответил он с готовностью, — потому что в дороге я со дня еще, а здесь дома у меня нет. Хочешь, нет ли, а топать надо.
— У Ефимыча заночевать тебе было нe с руки? Или не пустил бы?
Бомж окинул меня недоуменным взглядом.
— Пускал, я не остался, недоумок. Нe люблю людей утруждать. А ты, девонька, вроде не из дачных, я там многих знаю, а тебя не узнаю.
— Нет, — соглашаюсь, — не местная.
— Ефимычу не внучка ли?
— И его впервые вижу, как тебя.
Я улыбнулась его осторожности. Опросить бы просто — откуда, мол, сторожа знаешь, нет, обиняками ему надо!
— Ефимыч попросил тебя подобрать, позаботился.
— Я ж говорю, не вся перевелась еще доброта на свете!
— Филиппова Вера приехала со мной на дачу, к Дмитрию, — сообщила я, как в воду с обрыва бросилась. И на нero, не отогревшегося еще окончательно, будто ведро ледяной воды вышла.
Сгорбился дед, кисти рук в рукава вложил, ноги подобрал, в уголок вжался. Что за напасть такая с этими Филипповыми! Каким ужасом возле них веет!
— А тебя, знаю, Геной зовут, и ты у них на даче работал. От Ефимыча знаю, не от Филипповых,
Несмотря на уточнение, ни слова Гена не проронил, потерял интерес к беседе полностью.
— Тебе в туалет не надо? — спросила я, смеясь. — А то смотри, здесь это строго запрещается!
— Эх, девонька! — вздохнул он горестно. — Будь я помоложе да поздоровей, этих Филипповых вместе с тобой до туалетных дел довел бы, а сейчас…
Он отвернулся и, глядя в окно, закончил:
— Вот, в ухо мне двинули, а я утерся и домой пошел!
— За что ты мне заодно с Филипповыми добра пожелал? Я с ними, как говорится, не пивши, не евши…
— Так птицы в стайки по породам сбиваются!
— А я для них мимолетная, дед! Больше тебе скажу, — наклоняюсь к нему, не отводя глаз от дороги, — хищник я в их стайке. Рады бы они со мной не знаться, да поздно, не по силам уже выгнать, слишком к ним присмотреться успела.
— Кто ж ты? — вздыхает дед тихо. — Они стервятники поганые, а ты еще хищник? Боже мой!
— Охотник я, дед, не бойся.
— Коли так, то не боюсь. Их боюсь, тебя — нет.
Впереди на дороге засветились два желтых огня и минуту спустя с ревом мелькнули мимо. Машину качнуло воздушным потоком. В боковом зеркале четко отразились огоньки.
Мне всегда облегченно вздыхается, когда ночью на трассе случится разминуться с междугородным автобусом.
— Получается, дед, ты — падаль, до которой стервятники падки, а охотнику она не нужна.
— Конечно, девонька, — ответил Гена без тени обиды, — падаль я, и это хорошо. — Пожевал и пояснил:
— Потому что время сейчас такое, что стервятников все же меньше всего. Все дичь, да хищники, да охотники, а им не до падали.
Гена ухмыльнулся, довольный своей находчивостью. Мне же досадно было от разговора, переливающегося из пустого в порожнее.
— Красивые кружева мы с тобою плетем, Гена!
— Знать, умеем, девонька!
Я подавила растущую во мне раздраженность, перекрыла ей все выходы.
— Выкладывай, дед, что за должок ты шел получать с Дмитрия?
— Зачем?
— Не за деньгами же ты двинул в такую даль? — проигнорировала я его вопрос.
— Не-ет! — протянул он очень убедительно. — Что ты! — И опять замолчал было, но я его подхлестнула:
— Давай, дед, давай, хватит резину тянуть. Хочешь, я сама твой рассказ начну?
— Зачем тебе это? — прогундел он страдальчески.
— Это мое дело. Так как?
— Ну, а это — мое!
— Врешь, потому что касается оно не одного тебя!
— Э-э! — покачал он головой. — Ошиблась! Касается теперь только меня.
А кого еще коснулось, того уж нет! Весь вышел.
— Аркадий? — спросила по наитию.
— Если бы! — с готовностью отозвался Гена. — Этому что, он кого угодно продаст, купит и опять продаст, а сам целехонек останется! — закончил он тихой скороговоркой и опять меленько перекрестился.
— Он же умер. — Я глянула на него. — Гена, ты что?
— Да? — удивился он и вздохнул. — Конечно! И молчит теперь. Знаешь, гадюка тоже молча кусает,
— Что, даже мертвая?
— Дочка, ты в уме ли? Чего буробишь-то?
Я не выдержала и расхохоталась, зло и коротко. А когда прошло, огорошила деда предположением:
— По-моему, мы оба шизнулись или близки к тому от желания друг друга объегорить, находясь в сложном положении. Ты — в сложном? — Я тыльной стороной ладони легко ударила его по плечу и почувствовала даже сквозь телогрейку, какое оно у него костлявое. — Я — да.
