— Я — тоже, — буркнул дед.
— Так давай поможем друг другу, глядишь, и выкарабкаемся. Не зря же нас судьба свела на темной дороге!
— Не получится! — Гена обреченно махнул рукой. — Тут и мужика иного не хватит, а ты — баба, я — старик, вояки, тоже мне! Тебе — рожать, мне — помирать, вот и все дела.
— Не получится — черт с ним! — согласилась я на такой исход. — А попробовать нужно. Расскажем друг другу все. Начну я. А то ты вон какой извивистый.
— Как червяк на помойке! — согласился он и тоном напомнил мне Аякса. — Начинай.
Я рассказала ему все, не таясь, в подробностях, удивляясь своей откровенности. Не назвала только имена бандитов. Он выслушал внимательно, не перебивая и не проявляя особой заинтересованности. Я оценила его реакцию и поняла, что он более осведомлен, чем можно было предполагать.
— Может, спросишь о чем? — сказал он, когда настал его черед исповедоваться. — А то я не соображу, с чего начать и чем закончить.
— Два вопроса, Гена, — предложила, воодушевленная такой его покладистостью. — Что за друг у тебя умер и про должок Дмитрия, вместо которого ты по уху получил.
— Эх, девонька! — пропел он после долгого раздумья. — Это значит все тебе выложить. Как на духу то есть. И не жалко мне вроде, и боязно. Ты вот миллионерша, — и поправился после моего протестующего жеста:
— Ну, почти оттуда. За тебя есть кому голос подать, пошуметь, поприжать недругов твоих, а я беззащитный совсем, один потому что, вместе со своим горем. Димке лишь пальцем шевельнуть — и раздавит, как червяка помойного. Поэтому я и хочу верить, что не из филипповской ты шайки, и боюсь одновременно. Дожить хочу, сколько осталось. И им хвосты накрутить — хочу тоже. Вот тебе и должок. Давай так. — Он дотронулся до моей руки, лежащей на руле. — Найди мне человека, которому я бы не мог не верить, и пусть он за тебя поручится, тогда расскажу.
— Дед! — воскликнула я.
— Девонька! — заорал он что есть силы и от натуги подпрыгнул на сиденье. — Я и то помочь тебе хочу, в надежде, что меня выручишь, да боюсь за себя! Поэтому — поищи человечка, поищи. А теперь — хоть на мороз меня, хоть как, а больше ни слова не выдавишь!
Уставился дед перед собой невидящими глазами, окаменел, и телогрейка его жестяной стала — шуршала жестко, когда потряхивала нас дорога.
Я поругала себя немного за то, что поторопилась раскрыться перед ним, и оправдала тут же — надо было прервать поток непонятностей, что и сделано было с интуитивной уверенностью в правильности этого шага.
Ехали мы до самого города молча, не глядя друг на друга. На ум мне за это время пришла одна-единственная, но умиротворяющая мысль.
Полоса неудач, в которую угодил старый бомж, вполне возможно, не касается области моих теперешних забот, хотя его наметки относительно Аркадия меня заинтересовали чрезвычайно. Дедовы неудачи связаны с Филипповыми, и если они достаточно криминальны, то какая мне разница, чем шантажировать сестру и брата. Как говорится, здесь всякое лыко в строку.
На окраине дед попросил остановить машину.
— Дай тебе бог, девонька, чего хочется!
Нет, все-таки мастерски у него двусмысленности получаются! Или понимаю я все уже чересчур изощренно.
— Здесь базарчик есть. — Гена пальцем ткнул куда-то в бок. — «Северный» называется. Я там каждое утро промышляю.
Он взялся за защелку двери.
— Подожди, — ухватила я его за рукав, — как, на всякий случай, фамилия твоя?
— Слипко.
На улице было бело и от этого светло. Светло по-ночному. В городе густо шел крупными хлопьями снег. В этом свете мне удалось наконец увидеть его глаза — детские совсем они у него были, чистые и наивные.
У Гены дрогнул подбородок, заросший седой щетиной, и от этого немного скривились губы.
— Найди человечка, а? — попросил он потончавшим голосом и по-молодому нырнул в открытую дверь.
— Подожди! — крикнула ему.
Он нагнулся, заглянул ко мне.
— Ась?
— На кладбище, во время похорон Аркадия, ты был?
Он захлопнул дверцу и кивнул мне, то ли подтверждая, то ли прощаясь. Повернулся и, держа руки в карманах, кособоко, но бодро затопал по чистому снежку. Наблюдая его удаляющуюся спину, я припомнила: «Помогая блуждающим в лабиринте неудач, вы закладываете основу своих будущих успехов».
Гадание порой приносит рекомендации, пригодные для долгого времени.
«Ночь после трудного дня». У «Битлз» альбом такой есть с очень симпатичной музыкой. А название — прямо про мой сегодняшний денек. Хотя он не столько трудным, сколько суетливым выдался. Но и прошел не зря. Много нового добавил, пусть не до конца понятного. Всему свое время.
Я разулась и разделась, пустила в ванну воду и поставила полупустой, чтобы быстрее вскипел, чайник на газ, сотворила пару мощных бутербродов и развернула кресло лицом к телевизору, на экране которого уже строила глазки и сотрясалась в песенных потугах очередная сезонная кумирша.
Скарабей Жуков обещал мне спокойный вечер. Хоть уже четверть одиннадцатого и от вечера остался ничтожный кусочек, я намеревалась использовать его без остатка, ублажая себя отдыхом.
Запустив телевизор на неназойливую громкость и забравшись с ногами в кресло, я жевала бутерброды, слушала и смотрела, а рядом, на столике, под юбками куклы-насадки, дозревал прекрасный кофе, способный дать мне еще два часа здоровой бодрости.
Покончив с едой, перекурив и придя в состояние, когда подняться с места становится проблемой, я, преодолевая истому, потянулась, прогнувшись, как Вера в машине, и, расправив начинающее ныть от усталости тело, пошлепала в ванную.
Вода приняла меня, обволокла ласковой теплотой.
«Учитесь находить радость в простых вещах, вас окружающих. Живите сейчас!» — Это не мое. Это я где-то вычитала.
Наконец веки стали падать под собственной тяжестью. Опустив подбородок в воду, я пила кофе маленькими глотками и с удовольствием следила за рождением в груди горячего комочка, из которого вскоре должна излиться в тело бодрость, а в голову ясность.
Бодрости прибавилось, теплая вода потеряла свое расслабляющее очарование, и я возвратилась с небес на землю — выдернула пальцами ноги за кольцо пробку из скважины и, чувствуя, как по мере убывания воды тело обретает вес, в очередной раз пожалела о том, что невозможно включить музыку, скажем, щелчком пальцев.
Воображение разыгралось, и я действительно прищелкнула пальцами. Жест, если это так можно назвать, оказался волшебным.
Из комнаты донесся звонок телефона. Чертыхаясь и гадая, кто бы это мог быть, кое-как обтеревшись, выскочила из ванной.
— День прошел, Ведьма, осталось шесть! — прозвучал в трубке низкий голос. Странно, я это уже будто слышала.
— Знаю без тебя! — крикнула в запищавшую короткими гудками трубку.
От этого звонка настроение мое даже повысилось. Если позвонили, значит, не придут.
Едва я отошла от телефона, мурлыкнул звонок у входной двери. Ругнув себя, потому что нельзя быть ни в чем до конца уверенной, я обернула тело махровым халатом и, связав концы пояса узлом на животе, поспешила в прихожую. В поле зрения дверного глазка, обезображенная оптикой, маячила в коридорной полутьме физиономия Дмитрия.
Давно мы с ним не виделись! А я-то думала, что все сегодняшние хлопоты позади.
Кофе я ему не предложила. Готового не было, а так напрягаться — бежать, варить, он мне что, гость дорогой, что ли? Но тем не менее пройти и сесть позволила. Знакомый все-таки. На телевизионном экране, по случаю позднего часа, мелькали голые зады и другие интимные части женских тел, и я его выключила. Так к тому же и разговор короче получится.
Дмитрий, породистый и уверенный в себе мужчина, явно пребывал не в своей тарелке — глядел мимо, руки сжимал и никак не мог заговорить. Слегка озадаченная его поведением, я решила начать сама:
— Дмитрий, кто снабжал Аркадия золотом?
— Почему вы об этом меня спрашиваете? — насторожился он.
— Потому что вы здесь сидите, а Аркадий, согласитесь, находится далековато и обратиться к нему затруднительно.
— У меня ларьки, — начал он неохотно, — люди в них скупают у населения золото на лом.
Врал он неубедительно. Проверить его слова было элементарно, посетив ларьки, но это лишнее, потому что он врал. Аркадий имел хороший сбыт своей продукции, и обеспечить его металлом путем скупки золота ларечниками было невозможно. Я покачала головой, и он меня понял.
— Почему вы скрытничаете? — спросила сонным голосом. — Предосудительного в такой деятельности ничего нет. Тем более вся она в прошлом.
— Вы меня спрашиваете? Мне стало смешно.
— Нет, веду светскую беседу!
Ох как мне захотелось поиздеваться над ним!
— Вы пришли ко мне едва ли не за полночь, причем, заметьте, в близких отношениях мы, слава богу, не состоим, значит, нужда привела, но сидите молча. Мнетесь. Что же мне остается? А общая тема у нас всего одна.
