Ознакомительная версия.
Больно было! Очень больно! Она и плакала, и металась, и терпеть пыталась, стискивая зубы. Все надеялась, что станет полегче. Что вот-вот, день ото дня, гадкая зараза перестанет так ее трепать, сдастся.
Не сдавалась! И день ото дня, поручиться Саша, конечно, не могла, но казалось, что ей становится только хуже.
– Ты заходи ко мне, дочка. Заходи, не стесняйся, – гладил ее по голове Степаныч, когда Саша попадалась ему на глаза. – Посидим, поговорим, чаю попьем.
Она не ходила к нему, как перестала ходить вообще к кому бы то ни было. Она просто перестала любить людей, перестала их выносить за их жизнерадостность, за пышущие здоровьем тела, за каждодневные заботы.
Они вот радуются, жрут, толстеют, что-то покупают, что-то продают, куда-то едут, о чем-то думают, кого-то любят, а ее мамы больше нет! И не будет уже никогда. И это было так нелепо, так глупо, так противоестественно и несправедливо, что она видеть никого не могла. И уж тем более не могла ходить куда-то в гости, чаи пить, разговоры говорить.
И если уж совсем откровенно, то не верила она Бабенко. То есть не верила, что зовет он ее в гости для того, чтобы просто посочувствовать. Ему была нужна информация! Это же ясно читалось у него в глазах, как читалось это и в глазах тех людей, что ввалились шумной толпой к ней в дом следом за ним. Все они для начала скорбно помолчали, попытались выразить ей сочувствие равнодушными чужими голосами, а потом приступили к допросу.
Господи! О чем ее в тот момент можно было спрашивать?! О чем?! О том, ради кого мама нарядилась тем вечером? Так это для всей деревни не было секретом, могли бы узнать и у соседей, чем ей душу рвать. О том, где она сама провела минувшую ночь? Так это...
Так это вообще никого не касается! Это ее личное дело! И зачем это вообще им нужно?! Какое это имеет отношение ко всему случившемуся?!
– Мы должны быть уверены, что у вас имеется стопроцентное алиби, – выдал тогда один из присутствующих придурков.
Павел Степанович, помнится, тогда конфузливо крякнул и дернул за карман штанов высокого розовощекого парня в прокурорском костюме.
– Вы что же, меня станете подозревать??? – И она завизжала на них на такой высокой ноте, что тут же сорвала горло. – Убирайтесь, сволочи! Убирайтесь из моего дома, гады!!!
– Успокойтесь, Александра, – попросил тогда один из них вполне человеческим голосом и посмотрел участливо. – Мы не хотели сделать вам больно...
– Убирайтесь!!! Убирайтесь, видеть вас не желаю!!!
Если бы их не было там в тот момент, то вполне возможно, досталось бы тогда Степанычу. Ей просто нужно было орать, визжать, биться головой о чьи-то плечи и царапаться. Ее горе было таким обширным, таким черным, таким неожиданным, что оно просто не вмещалось в ее теле, в ее сердце, в ее душе. Оно рвалось наружу диким страшным воем, и оно не желало понимать никакой необходимости, никаких рамок приличия.
Бедный Степаныч метался из кухни к ней и обратно, то со склянкой какого-то вонючего лекарства, то с кружкой воды, то с мокрым полотенцем. Она смотрела на него сквозь пелену слез, и он представлялся ей огромной запущенной наседкой, по неосторожности выпущенной на волю нерадивой хозяйкой. И это показалось ей смешным, и она принялась смеяться. Сначала мелко и беззвучно, потом все сильнее и громче, а потом снова завыла.
В чувство ее привел все тот же высокий парень с человеческим голосом, участливым взглядом и симпатичным лицом. Он просто вылил ей на голову полведра воды и влепил две звонкие пощечины.
Степаныч ахнул и отшатнулся, начав бормотать что-то о бесчеловечности и неизжитом фашизме. Коллеги высокого парня демонстративно начали смотреть по сторонам, будто ничего не видели и не заметили даже.
Саша села ровно на диване, обтерла рукой мокрое от слез и воды лицо, лязгнула зубами.
Попросила спустя минуту:
– Дайте полотенце.
Тот подал ей полотенце, протянутое все тем же участковым.
Саша медленно начала вытирать голову, плечи.
– Что вы хотите узнать? – проговорила она, прижав полотенце к груди и застыв с ним, полотенце было маминым и пахло мамой.
– У нее была вчера назначена встреча? – Все тот же самый парень присел к ней на диван. – Меня Даниил Сергеевич зовут, можно просто Данилой называть.
– Хорошо... – кивнула она. – Она собиралась на свидание с этим... С Игорем!
– Свидание состоялось?
– Не знаю. Я поругалась с ней днем и убежала из дома.
– Почему поругались?
– Она собралась... Собралась за него замуж! – фыркнула с горечью Саша. – Без году неделю знакома с ним и уже замуж! И сказала, что останется у него ночевать! А он днем раньше или этим же днем, не знаю точно, Маринка трепалась...
– О чем?
– Он Таньке Востриковой цветы подарил!.. Он цветы другим девкам дарит, а она за него замуж собралась, дурочка! Господи... – Саша тяжело задышала, крепко зажмурилась. – Кто же ее так, а?! Павел Степанович, как же так?! Я же теперь совсем, совсем одна!!!
Даниил Сергеевич мягко тронул ее за плечо, обернулся на коллег, спросил:
– Кто-нибудь говорил с этой Востриковой?
Все, включая Степаныча, отрицательно замотали головой.
– И не был у нее, что ли, никто?! – повысил голос Щеголев.
– Я! – Участковый школьником поднял руку, вторую подложив под локоток, шагнул вперед. – Я был у нее в доме, стучался, не открыла. Дома, видимо, нет. На двери замок. Спросил соседей, никто не видел. Может, уехала. Она собиралась в город совсем съезжать, работу там нашла.
– Когда же она успела? Только что цветы в подарок получила и уже в город.
– У нас автобус до города в день три раза ходит, – едва слышно подсказала Саша. – Могла и уехать.
– Итак... – Щеголев, призывая Сашу к вниманию, снова едва ощутимо тронул ее за плечо. – У вашей мамы должно было вчера состояться свидание с ее новым знакомым, так?
– Так.
– И, если я правильно понял, оно должно было состояться у него в доме, так?
– Так, если она собиралась у него ночевать.
– А как она могла очутиться на берегу пруда, не знаете?
– Не знаю. – Саша мотнула головой. – Мама туда вообще никогда не ходила. Нужды не было. Место то никто у нас в деревне не любит, одни лягушки и ужи. Осока ноги обстрижет так, что потом две недели заживать будут.
– Так, так, так... – задумался Даниил Сергеевич. – Стало быть, ее новый знакомый позвать ее туда погулять не мог?
– Зачем?! – изумленно вскинула на него глаза Саша, поморгала бездумно, качнула головой. – Он небось любовное гнездышко готовил. Маму ждал, раз она собралась ночевать у него. Ненавижу, сволочь!..
Потом они еще ее о чем-то спрашивали. О чем-то, по их мнению, относящемся к делу, но она ничего не могла сказать им по существу. Ничего! Потом к ее глазам подносили маленький пластиковый пакет с блестящей крохотной безделушкой, просили опознать. Она не опознала. Вскоре они ушли, с ней остался лишь Павел Степанович. Он долго еще хлопотал над ней. Снимал с нее кроссовки, укладывал на диван, укрывал одеялом. А перед этим заставил выпить две какие-то таблетки и сказал, что завтра утром он за ней заедет, нужно будет ехать в город и там хлопотать.
Слушала она его не очень внимательно и не смотрела почти, закрыв глаза. Потом вдруг сделалось очень тихо. Она подумала, что и он ушел тоже. Распахнула глаза, а Степаныч стоит посреди комнаты и кроссовки ее рассматривает.
– Что? – дернулась Саша и попыталась подняться. – Чего так смотришь?
– Нет, нет, ничего, – он виновато хихикнул. – Грязные какие. Где так изгваздаться можно было? Дождей нет уж давно.
Пробормотал и ушел, но перед этим, правда, кроссовки ее тщательно вымыл прямо над раковиной в кухне. Мама бы увидела, разогнала бы...
Мама не шла у Саши из головы. Не прошло ни одной минуты, чтобы она о ней не вспоминала. Натыкалась на любимую мамину кружку в кухне, и тут же следовал острый толчок в сердце. Распахивала шкаф, чтобы найти свое белье, и снова мамины вещи лезли в глаза, и снова болезненная судорога внутри.
Это было непереносимо, эта непрекращающаяся боль изводила ее. Она почти перестала есть и спать. Нет, из кровати поднималась редко, только по необходимости – сходить в магазин, на почту, в туалет и на кухню. И лежала будто с закрытыми глазами. Но вот сон не шел. Она не могла спать, она все думала и думала. Вспоминала и вспоминала.
Бабенко тут на днях, встретив ее у Маринкиного прилавка, намекнул, что скоро Сашу потянут на допрос в город. И что им просто необходимо переговорить перед этим.
– О чем?
Саша с трудом понимала его. Она только что протянула Марине деньги и не могла вспомнить, что же хотела купить. Та нетерпеливо шевелила толстыми растрескавшимися губами, но пока не орала и не грубила, ждала. И Саше очень хотелось вспомнить, очень. Хлеб брала вчера, он не был нужен ей. Брала по привычке. Они с мамой всегда покупали свежий хлеб, каждый день покупали. И она таскала из магазина его тоже каждый день, хотя и не притрагивалась к буханкам, и они уже заняли половину их полок.
Ознакомительная версия.
