Ознакомительная версия.
На допрос в город пока никого не вызывали. Во всяком случае, Саше ничего об этом известно не было. Но вот вчера...
Вчера из города приехал сам Бабенко Павел Степанович, и приехал весьма удрученным.
– Не знаешь, Сашка, чего это Степаныч наш из города приехал, как из помоев вынырнул?
Продавщица Маринка догнала ее на улице, когда Саша просто шла куда-то.
Она и сама не знала, куда и зачем идет. Просто вышла из дома через дверь в огород и пошла по улице, сжимая под мышкой сумочку с кошельком и мобильным. Позвонить ей никто не мог. Она не ждала звонка так рано, ждала его где-то в семь-десять часов. Но все равно телефон взяла с собой по привычке. Мама всегда ругала ее за то, что оставляла телефон по забывчивости.
Просто шла и смотрела себе под ноги, которые едва волочились по деревенской пыли. Было жарко, муторно, и думать ни о чем не хотелось. Даже о том, как ей больно и тоскливо оттого, что мамы больше нет.
Да, теперь боль временами сменялась странной пустотой. Черной такой, пугающей, равнодушной до отупения. Это когда как в той детской сказке: что воля, что неволя, все равно. Иногда это новое состояние приносило ей облегчение, иногда раздражало. Сейчас ей было просто никак: ни легко и ни плохо. Будто ее и не существовало вовсе.
И тут Маринка!
– Не знаю, – покачала она головой, не останавливаясь.
– Не знает она! Он тут из-за матери твоей все суетился, все бумаги какие-то готовил, все печатать секретаршу школьную Ляльку просил, а теперь...
– А что печатал?
– А я знаю! – вытаращила полубезумные глазищи Маринка. – Я их не читала!
– Так Лялька что говорит?
– А она при чем?
– Марина, ты совсем, что ли, дура?! – заорала вдруг Саша, устав от ее бестолковости. – Если Лялька печатала ему бумаги, значит, знает, что в них!
– Да? – Маринка почесала затылок, забыв обидеться на дуру, чуть подумала, тут же оскалила пухлогубый рот. – А ведь и правда, Сашка! Она же все под диктовку его печатала будто! Как же не знать-то ей? Побегу, спрошу. Только пусть попробует не сказать, я ей тогда оставлю молочных сосисок, я ей тогда...
И Маринка, вздымая пыль столбом, помчалась на школьный двор. Неожиданно Саше тоже стало интересно, что же такого было в бумагах Бабенко? Что за отчет готовил он для городской милиции и почему приехал таким поникшим? И она вдруг повернулась и следом за Маринкой поспешила на школьный двор.
Входная дверь школы была заперта. Маринка безуспешно дергала за ручку.
– Вечно их не найти, бездельники! – проворчала она, оглянувшись на подоспевшую Сашу.
– Так каникулы летние, чего им целый день тут сидеть, – отозвалась та, но все же наступила на выступ фундамента, подтянулась, прильнула к окошку. – Никого, Маринка. Не ломай дверь.
– Где вот, интересно, ее черти носят, Ляльку эту? Разгар рабочего дня, а ее на работе нету!
Саша глянула на нее с усмешкой:
– У тебя, между прочим, тоже не выходной. А ты на магазин замок накинула и по деревне носишься.
– Я не ношусь, а хожу, засранка ты такая, – обиделась Маринка. – А во-вторых, я в интересах дела.
Ага! Чтобы было потом что обсудить на магазинном крыльце. Саша вздохнула и постучала костяшкой пальца по стеклу. Показалось ей или нет, но кто-то промелькнул в школьном коридоре, просматривающемся из окна.
– Эй, Ляля! Открой, разговор есть! – завопила завмаг на всю улицу, воодушевленная Сашиным постукиванием по стеклу. – Ох, и противная, сучка! Все они, пришлые, такие...
Договорить она не успела. Изнутри что-то лязгнуло, дверь дернулась и поддалась, едва не задев Маринку по лбу.
– В чем дело?
На пороге школы стояла Лялька, школьная секретарша. Звали ее по паспорту то ли Лия, то ли Лилия, но все для удобства называли ее Лялей.
«Еще чего, язык ломать! – фыркал школьный завхоз Пронин. – Родители подшутить над дитем удумали, а нам язык ломай, так, что ли?..»
И все, включая директора школы, стали называть ее Лялей. Приехала она в их деревню давно, может, пять, может, шесть лет назад. Приехала с одним чемоданчиком в одной руке и пакетом с кофеваркой в другой. Очень бледная, до невозможного худая и непотребно для деревни молчаливая. Приехала по рекомендации из областного отдела народного образования. Оттуда позвонили директору школы и попросили посодействовать как в трудоустройстве, так и с жильем.
Ей дали работу секретаря, поселили у одинокой старухи Матрены на краю деревни. Матрена со временем померла, и дом перешел к Ляльке. Она его потихоньку по мере возможности подправляла, ремонтировала и за несколько лет превратила во вполне приличный дом с красивым палисадником и ухоженным садом.
Сама Лялька тоже с годами преобразилась, поправилась, приосанилась, накупила себе нарядов и стала очень симпатичной и аппетитной. Можно было бы и замуж выйти, да за кого? Таких симпатичных и аппетитных, да еще и одиноких в их деревне было десятка полтора. А мужиков холостых раз-два и обчелся. Володька-библиотекарь, но тот не в счет, тот все время по Маше Углиной сох. Потом тракторист Сашка, сын того самого Никонова Михаила, что свидетельствовал в пользу приезжего Игоря. Этот тоже был холостым, но тоже неожиданно, как и Володька, влюбился в Сашину мать. Правда, влюбленность у него быстро прошла. Да еще вот Бабенко Павел Степанович. Но кто же его станет рассматривать как холостяка? Он участковый! Это отдельная графа, отдельный статус.
И приходилось Ляльке с ее вновь обретенной симпатичностью и аппетитностью прозябать в их деревне в одиночестве. Но, кажется, она ничуть не переживала. Не похоже было, чтобы она тяготилась своим статусом одинокой женщины. И бездетность ее не угнетала, как многих других женщин. Год от года она становилась все привлекательнее, совсем не старея. И мало кто мог назвать точный возраст Ляльки. Разве что директор школы, который видел ее паспорт. Да еще Павел Степанович Бабенко, которому знать ее анкетные данные всех жителей было положено по службе.
– В чем дело? – повторила Лялька вопрос, и Саше показалось, что прозвучал он с некоторой долей надменности.
– Слушай, Лялечка, тебе сосиски оставлять завтра молочные? – брякнула первую нелепость, пришедшую в ее непутевую голову, Маринка.
– Оставлять, конечно! – Аккуратные бровки Ляльки цвета переспелого каштана поползли вверх. – Вы только по этой причине школьную дверь сносите, девочки?
– Нет, не по этой! – грубовато оборвала ее Саша.
Вдруг сделалась противна сочная привлекательность Ляльки. Ее вальяжная поза, показавшаяся Саше напряженной, неприятна. Да и вообще сам факт существования этой молодой, не обремененной тревогами женщины показался противоестественным.
Почему мамы больше нет, а эта вот улыбается, острит, живет, дышит?!
– Так что вам надо? – Лялька воинственно сложила руки под грудью, уставилась на Сашу с недоброжелательным прищуром. – Чего тебе надо, Александра?
– Мне надо знать, что именно ты печатала для Бабенко.
– Для Степаныча, что ли? – наморщила безукоризненно гладкий лоб школьная секретарша. – Погоди, дай подумать... Так, так... А зачем тебе?
– Хочу знать!
– Ой, любознательная какая девочка! – прыснула Лялька, но без особого веселья, скорее с настороженностью. – Уроки бы ты так учила. К слову, в одиннадцатый класс пойдешь или на ферму вместо матери работать?
– Не твое дело! – взорвалась Саша.
Нет, она нисколько не преувеличивала и не придумывала для себя ничего. Лялька откровенно над ними, нет, над ней издевалась.
– Вот и то, что я печатала для Степаныча, не твое дело тоже! Уходите! А то я ему нажалуюсь!
Лялька мгновенно сузила глаза, поджала губы и вдруг сделалась похожа на злую, побитую временем лисицу. И с чего это ее все считали симпатичной? Ничего она не симпатичная. И не молодая совсем. Ей стопроцентно под сорок. А возраст она умело прячет за маской неулыбчивости и негневливости.
– Старая ты! – выпалила Саша и сбежала со школьных ступенек. Остановилась, сжала кулаки и еще раз выпалила: – Старая ты! Старая и злая!!!
Лялька ахнула, попятилась. Лицо ее пошло красными пятнами. Она нагнула голову, покусала тонкие губы. Потом оттолкнула от двери Маринку, потянула дверь на себя, но прежде чем ее захлопнуть, прокричала вслед уходящим гостьям:
– Я старая и злая, а ты убийца!!!
И все, захлопнула дверь, гадина, лязгнув задвижкой.
Они обе остолбенели. Саша от обиды. Маринка от неожиданности. Какое-то время она стояла, посматривая на Сашу совершенно бездумно. Мелькали в глазах обрывки каких-то догадок, да и только. Но потом в ее мозгах, не отягощенных ничем, кроме регулярных подсчетов и нечеловеческого любопытства, вдруг начало что-то созревать. Она задумалась, покусала вечно обветренные губы, покрутила головой туда-сюда, будто пыталась выпростать толстую шею из тугого воротника. Но воротника не было никакого. На Маринке был надет сарафан с крупным васильком на широченных размеров – со строительную стропу – лямках.
Ознакомительная версия.
