простыл. Несмотря на жару, Вовку бросило в холодный пот. Захотелось поскорее избавиться от дрянного листка. Это шутка, конечно. И притом не смешная.
Она швырнула скомканную бумажку в мусорное ведро и припустила прочь.
– О, Вовка!
Навстречу ей шел Илья: бодрый, стремительный, высокий. Она пропустила вдох, а потом задышала быстрее, чтобы скрыть смущение. На крошечную секундочку Вовка забыла, куда они собрались.
– Ну что, ты как? – спросил он, заглядывая в глаза.
Сегодня он выглядел серьезнее, чем вчера, пусть и одет был в такую же светлую, беззаботную футболку. Вряд ли ту же – скорее всего, у него таких целый ящик. Слишком уж свежая, будто бы даже отглаженная. Да кто же футболки-то гладит?.. И в школе он был таким всегда: одет с иголочки, небрежно-просто, но так чисто и аккуратно, будто все эти комплекты ему кто-то готовил. Ну уж не мама – это ясно. Скорее, горничная. Судя по автомобилю его отца, который Вовка видела по субботам у школы, они себе и не такое могут позволить.
Не то что семья Вовки. С отцовским «бизнесом» дела шли средненько, и мама, разгребая по вечерам на кухонном столе бумаги, об этом повторять не уставала.
Вовка вымучила улыбку.
– Не знаю. Думать как-то не хочется.
– Ну и правильно. Все разрулится.
– Угу. Только вот в полицию мы все равно идем.
Они пересекли аллейку и спустились по лестнице в прохладный зев перехода. Каблучки Вовкиных балеток гулко постукивали.
– Это для очистки совести. На всякий случай, – отозвался Илья.
– Бред какой-то, – качнула головой Вовка. – Поверить не могу, что я потеряла… родителей! Это где такое вообще видано? Мамочки, у которых коляски уезжают, – это я понимаю. Или папки там, которые даже в песочнице умудряются своих посеять, – это тоже ясно. А дочь – и чтобы искала родителей?
– А может, они просто загуляли? – неловко предположил Илья. – Встретили каких-нибудь знакомых… Выпили как следует.
Вовка чуть не прыснула.
– Ага. Мне чипсы покупать запрещают, а сами…
Она помрачнела. Нет, ее родители – это порядок и дисциплина. Она не умеют «загуливать». Они даже на Новый год шампанское не покупают. Говорят, что все это – «дрянь и химия» и лучше попить минералки. Те же пузырьки, но с пользой для пищеварения. Конечно, говорит такое в основном мама, а папа просто кивает: он не любит спорить.
– Ты прости, если я сказал какую-то фигню, – тут же осекся Илья, и Вовка заметила, как в желто-оранжевом свете перехода кончики его ушей потемнели. Неужели опять смутился?
Они выбрались наверх.
– Все нормально, – отозвалась Вовка.
Они проходили булочную, в окошке которой горел неоновый рогалик. По воскресеньям мама покупала здесь кофе навынос. Вовка любила поваляться, да и папа по выходным вставал с трудом. А вот мама долго спать никогда не умела, зато любила, когда все завтракали вместе. Поэтому приносила кофе, а к нему – слойки. Если погода хорошая – то простые, с сахаром; если плохая, то, как будто в компенсацию, поинтереснее – с абрикосовым или апельсиновым джемом.
– Ты чего? – покосился Илья.
Странно было делиться личными, сентиментальными историями. Воспоминание было такое родное, что казалось, будто на словах оно непременно обесценится. Вовка поколебалась, но все-таки рассказала.
– Прямо каждое-каждое воскресенье? – улыбнулся Илья.
– Каждое-каждое.
– А если дела?
– Дела потом.
– Целая традиция.
– Ага.
Илья как-то сгорбился, и некоторое время они шли в молчании. Миновали аптеку, мини-маркет и цветочный магазин, завернули в переулок, и порыв ветра принес целый вихрь тополиного пуха.
– А еще что-нибудь есть? – вдруг спросил Илья.
– Что? – не поняла Вовка.
– Ну, традиции. Как вот эта, с кофе.
Вовка задумалась. И зачем ему? Еще поднимет на смех. Она ведь не должна особо нуждаться в родителях, ей почти восемнадцать. От всех этих рассказов она снова чувствует себя ребенком, а так хочется выглядеть независимой.
Вовка нехотя отозвалась:
– По пятницам обсуждаем, что хорошего случилось за неделю. За ужином.
– А плохое – не обсуждаете?
– Не-а. Папа говорит: ну его, надо думать только о хорошем.
– А еще?
– Еще…
Вовка снова задумалась. Илья слушал внимательно и смеяться не думал. Он даже не улыбался. Кажется, и вправду заинтересовался.
– Каждое лето ездим в поход на Безрыбную, – вспомнила Вовка, но тут же осеклась: – Хотя в последний раз я отвертелась… Повезло. А в этом году не до этого. Да и вообще…
– Не любишь походы?
– Палатки терпеть не могу. Мошкара, шишки под ребрами, корни…
Она скривилась. Пусть не думает, что она таскается за родителями, как глупенькая собачка. У нее есть собственное мнение. И походы она ненавидит.
Хотя чего бы она сейчас не отдала за тот самый утренний запах влажного от росы спальника…
– И тушенку, наверное?
– Ага. Тоже не любишь?
– Не пробовал.
– Да ладно!
– Ага. Ну-ка, а еще что-нибудь? Расскажи.
– Привязался, – рассмеялась Вовка.
– Нет, правда, мне интересно, – мотнул головой Илья.
– Ладно, – сдалась Вовка, и припоминать стало легче. – Еще на Новый год мы ездим в лесничество под Нежинкой, берем елку.
– А почему не поставить искусственную? Далеко же ехать. Еще тащить…
– Да, как же. Это же лесничество! Приходишь, там такие кабинеты деревянные, плесенью воняет, все такое старое, у мужиков во-он такие валенки, и нужно листок получить… Ты же сам сказал, традиция. Вот тебе и традиция.
– А еще?
Они обогнули ограду полицейского отделения. Ветер все нес тополиный пух, и если сощуриться, то казалось, будто метет буран.
– Да зачем тебе? – недоумевала Вовка.
– Так, – пожал плечами Илья. – Интересно. Тебя болтовней развлекаю.
– Моей собственной.
– Так правильно. Это девчонки – мастера трепаться.
Он улыбнулся – косо, хитро. И Вовка тоже улыбнулась.
А вот в приемной беспечность рассеялась. В тесноватой комнатушке было душно, и от солнца, которое лилось через занавески дурного желтого цвета, начинало мутить. Помещение уже давно нуждалось в ремонте, под ногами хрустели куски бетона. За ободранным лаковым столом, развязно пожевывая и тыкая мясистым пальцем в планшет, возвышался дежурный.
– Куда, к кому? – он неохотно приподнял голову.
Жевал он с открытым ртом, громко и навязчиво.
– Мы хотим подать заявление о пропаже, – выступил вперед Илья.
Вовка его мысленно поблагодарила. Она и знать не знала, что нужно делать.
– Кто – «мы»? О пропаже кого? – флегматично поинтересовался дежурный.
– Не мы. Я, – тихонько влезла Вовка. – Пропали мои родители.
Дежурный глубоко вздохнул, как будто Вовка обвинила в пропаже его самого, и неторопливо отложил планшет.
– Заявление принесла?
Вовка удивилась:
– Так разве мы не у вас его должны написать?
– Ты еще скажи, что я тебе его продиктовать должен. Трое суток прошло?
Вовка снова заколебалась. Трое суток – с момента их отъезда или несостоявшегося приезда? Если первое, то с формальной точки зрения третьи сутки истекут только к вечеру…
– Вы обязаны принять заявление сразу же, – вступился Илья. – Нет никаких «трех суток», это все ерунда.
– Ах, ерунда? – безразлично протянул дежурный. – Ну, как скажешь.
Он снова потянулся к планшету и лениво завозил пальцем по экрану.
– Вы обязаны принять заявление, – Илья подступил поближе и навис над обколупанной столешницей.
Дежурный широко зевнул, даже не прикрывшись ладонью.
– Приходите завтра. С девяти до тринадцати. Сегодня уже поздно.
Вовка отчаялась, зато Илья не отступился.
– Будьте любезны ваши фамилию, имя и отчество.
Он вытащил мобильник и
