с водоотведением, и, чтобы не ждать многомесячного ремонта и не мыться по гостям, Федя переехал обратно к родителям.
– Найду хату – сразу съеду! – угрожал он, но таких дешевых комнат, как на Маслищенко, он все не находил.
– Жить в комнате с братом! – возмущалась Лёля. – Вовк, ты вот поступишь, давай вместе квартиру снимем. Надоел мне он, сил больше нету.
На эти разговоры Вовка хмурилась.
– Да ты же сама знаешь… Поздно уже. Да и какой из меня журналист.
В конце концов Лёля вытребовала у Вовки копии документов и подала заявку в какой-то небольшой вуз.
– Раз у тебя интернет-детокс, действовать буду я, – объяснила Лёля. – У них как раз прием заканчивается послезавтра. Вдруг прокатит? Там только ЕГЭ и нужно. Твои годятся.
– Чудненько, – смущенно улыбалась Вовка. – Буду учиться в журналистском колледже.
– Да никакой это не колледж, – возмущалась Лёля, трясла челкой и еще долго разглагольствовала о том, как вредно пропускать год и что поработать она еще всегда успеет.
А Вовка только кивала и улыбалась.
* * *
По вечерам, засыпая на своей старенькой, до чертиков надоевшей тахте и разглядывая узоры на дверном стекле, Вовка еще боялась увидеть в углу какую-нибудь тень. Теперь она не сомневалась в том, что в первые дни этой истории в родительской спальне она видела вовсе не костюм, а призрака – наверное, Славу-Джинна. Она больше не заходила в Интернет, даже с папиного ноутбука, но ей все равно было страшно. Что, если брат вернется? Она ведь его не уничтожила – как уничтожишь призрака? Он просто ушел из ее жизни, вылез из ее головы и больше не мог добраться до нее в виртуальном пространстве. Но у Вовки теперь было одно преимущество, и когда она просыпалась посреди ночи в холодном поту, уверенная, что брат наклоняется над ее подушкой и рассматривает ее спящую – как две капли воды похожий на нездорового, странноватого Митю, – тогда она вспоминала, что знает о Джинне кое-что очень важное.
Ему не выбраться в ее мир. Он – просто дух. А она больше не слабая, перепуганная девочка. Джинн сам ей невольно помог: закалил ее, исполнил желание о самостоятельной, взрослой жизни, пусть и выросла она не снаружи, а внутри. Но это – даже важнее. А он – он не сможет занять ее тело. Не по зубам.
А вот с родителями о Славе Вовка поговорить все не решалась. Собиралась раза три, уже и речь репетировала, и вынимала шкатулку со свидетельствами, но слова застревали в горле.
А потом мама заметила эту шкатулку в Вовкиных вещах, и разговор состоялся сам собой.
Вовка никогда не видела родителей такими серьезными. Они собрались на кухне, как для семейного совета, но мама даже чай не поставила. Села и положила руки на столешницу. Ладонями вверх, как в знак капитуляции.
– Да, все правда, – кивнула она в конце концов. – У тебя был брат. Старший брат Слава.
– Но почему же вы мне о нем никогда не говорили? – недоумевала Вовка.
Папа крутил в пальцах сушку с маком и молчал.
– Мы не хотели тебя травмировать, – ответила мама. – Это такая болезненная тема… Мы, честно говоря, сами все хотели забыть.
– Забыть… сына?
Папа отложил сушку и потер переносицу.
– Нет, Вовка, не сына. Это было очень страшно. Понимаешь?
– Вот как раз чтобы ты не понимала, – вступила мама, – вот для этого мы тебе ничего и не рассказывали. Ну к чему?
– А бабушка? – не отставала Вовка. – Почему она, пап, с тобой не ладила?
Папа снова взялся за сушку, но та выпала на клеенку и покатилась, а папа не стал ее подбирать. Мама молчала, опустив голову, как будто сама в этом всем была виновата.
– Понимаешь, Вов, – вздохнув, заговорил папа. – Твоя бабушка была трудным человеком. Она посчитала, что это я виноват в том, что Слава умер. Что мне стоило согласиться на ту последнюю операцию, что нужно было бороться… Но я понимал, что сил у него бы не хватило. И просто хотелось, чтобы последние дни проходили спокойно. Дома. Без всех этих дурацких больниц.
Вовка кивнула. Что-то такое говорил и Джинн.
– А Светлана Евгеньевна считала, что так нельзя. И потом она была уверена, что это я уговорил твою маму сдаться. Хотя мы не сдавались. Мы просто хотели хоть немножко пожить. Все вместе. Как семья. Шансов все равно не было, а она не верила, – добавил папа.
– Светлана Евгеньевна? – переспросила Вовка.
Она вдруг поняла, что никогда толком не знала, как зовут бабушку. Она видела ее всего один раз и звала просто бусей.
Вовка невольно улыбнулась этому непрошеному воспоминанию. Буся. Хорошая кличка, добрая, нежная. Вот так вот и можно будет ее теперь про себя называть.
– А волосы у бабушки были светлые? – спросила вдруг Вовка у мамы.
– Рыжие, – ответила мама.
Новую улыбку Вовка сдержала. Слишком уж тяжелый был разговор, а она – нашла чему радоваться…
Но теперь она знала, откуда взялась та Света. Знала наверняка, кем была бабушка на той парной фотографии из ее альбома. Знала, что бабушка ей помогла. Наверное, все же разочаровалась в своем внуке, пусть и только после его смерти…
– Все, я ставлю чай, – объявила мама.
Засуетился и папа.
– Эклеров? Я могу сбегать.
– Да, пожалуйста, – осторожно улыбнулась, косясь на Вовку, мама.
– Это почти традиция, – подхватила та.
– Ну и хорошо, – крикнул папа уже из коридора. – Больше семейных традиций, вкусных и неполезных!
– Кстати, о неполезном, – сощурилась мама. – Ты столько денег на той неделе потратила, что я просто диву даюсь… Когда съедешь, заведешь себе отдельный счет. Хотя сначала работу найдешь. Поняла?
Вовка заморгала. Мама раньше и говорить о Вовкином переезде не желала. И про работу во время учебы запрещала думать: нельзя отвлекаться, так и вылететь можно!
– Я ж это… – замялась Вовка.
Приказ о зачислении она прочитала еще днем – у Лёли.
– Что? – сощурилась мама.
– Так я поступила вроде. На журналиста, – покраснела Вовка.
– А, – коротко отозвалась мама.
Вовка закатила глаза, а мама вдруг улыбнулась:
– Ну и ладно. Я и сама в последнее время думала: ну кем после твоей «культурки» можно устроиться? Учителем музыки?
Про то, что у Феди разыскался друг-гитарист, а у Лёли – барабанщик, Вовка упоминать не стала. И о том, что уже в следующую субботу будет петь в шумном дымном баре, – тоже.
* * *
Той ночью, засыпая, Вовка снова услышала цветные голоса. Только вот звучали они так глухо, что она едва разбирала слова.
– …ну смешное же дело, ну правда же. Зарядный… аппарат? – бормотал фиолетовый.
– Устройство, дорогая, – поправил желтый. – Зарядное устройство. И жетон.
– И жетон. Глупость же!
– Глупость…
– Толк-то какой от этих штучек?
– Толка-то никакого.
– Как они ей помочь-то могли?
– Не могли.
– Не могли…
– Ну и пускай ее думает… Разве вред какой?
– Вреда-то никакого. Да и пользы тоже. Она ведь все сама сдюжила. Самостоятельно.
– Думаешь, самостоятельно?
– Так самостоятельно, самостоятельно…
Слова еще отдавались эхом где-то далеко, будто в другом мире, а Вовка, улыбаясь, засыпала.
