Он приглядел подходящее деревцо, подошел к нему, примерился, услышал приглушенный треск в кустах и окаменел с топориком в руке, занесенным для удара. Липкий противный страх сковал, стреножил его.
«Неужели сучий потрох этот все-таки догнал? Прямиком на меня вышел? Если так, то один выход – в воду!»
Звук становился все громче и громче. Антон подобрался к самому обрыву и замер в полной готовности броситься вниз, если его худшая догадка подтвердится. Но по мере того как источник звука приближался, он все больше успокаивался. «Нет. Это не человек. Точно! По-другому ломится. Там животина какая-то. Вроде бы небольшая. Скорее всего, барсук или енотка».
Он почти угадал. Через минуту прямиком к его ногам выметнулась из кустов невысокая, узкая в кости, остроносая ладная лаечка-камчадалка. Она остановилась в паре метров и, восторженно глядя на него умнющими пронзительно-голубыми глазишками, приветливо завиляла хвостом, скрученным в бублик.
– И как же тебя кличут, девочка? – Антон моментально сбросил с себя напряжение, расплылся в улыбке, присел на корточки и безо всякой опаски протянул руку.
К собакам, в отличие от кошек, он с самого малого возраста испытывал стойкую симпатию. Особенно к лайкам, как правило, сообразительным и совершенно незлобивым по натуре.
– Ну, давай знакомиться, красотуля.
Собака не заставила себя долго ждать. Она подскочила, тут же смело положила свою лапу на его раскрытую ладонь, да еще и мордашку сверху взгромоздила.
– Вот какая ты умница! – похвалил ее Антон, погладил собачку по голове и тут же получил благодарственный смачный поцелуй в нос.
Лайчонка полизалась всласть, отскочила от него на несколько шагов, напружинилась, поглядев призывно, и опять принялась выделывать кренделя своим пушистым опахалом.
– Что, зая?.. – Антон понимающе усмехнулся. – Зовешь с твоими хозяевами познакомиться, да? Знать бы еще заранее, что они за люди. Это же не факт, что такие же, как ты, добрячки покладистые. Есть определенный риск опять на брямс нарваться. – Но, поразмыслив накоротке, он сам себе и возразил: – Хотя это вряд ли. У такой девчонки ласковой, наверное, и хозяева под стать. Обычно так бывает. Да и что еще мне остается, кроме как на это надеяться?
Антон положил топорик в вещмешок и закинул его за спину. Собака убедилась в том, что недолгие сборы закончены, радостно заскулила, сорвалась с места и помчалась в глубь тайги, увлекая его за собой.
Не больше чем через четверть часа лес неожиданно расступился, и Антон вышел на небольшую круглую полянку, скрывающуюся в густой тени высоченных столетних лиственниц, усыпанную сухой прошлогодней хвоей. На ее краю стояла приземистая фанза [32] с пологой односкатной камышовой крышей, сложенная из грубо обтесанного кругляка. Рядом с ней, почти впритирку, торчал амбар на сваях. Его окружали покосившиеся вешала с юколой, нанизанной на тальниковые палочки. Чуть поодаль Антон заметил летний шалаш полуцилиндрической формы, крытый кедровым корьем. Рядом с ним лежала перевернутая, подготовленная к просмолке, зашкуренная долбленка.
Через круглое отверстие, расположенное в центре крыши, прорывался сизовато-белый дымок. Он вился над фанзою, распространяя вокруг запах какого-то аппетитного мясного варева. Антон принюхался, и в пустом желудке тут же звучно заурчало. Есть захотелось зверски. Ясное дело, не до еды, не до обеда ему было, когда стволом в затылок тыкали.
Как только он вышел из леса, знакомая лайчонка заскакала, заметалась у входа в фанзу, зашлась заливистым жизнерадостным призывным лаем, нетерпеливо извещая хозяев о прибытии гостя. Дверь со стуком широко распахнулась, и из жилища вышел сухонький седовласый удэгеец, низкорослый, как пигмей, и кривоногий, как кавалерист. Одет он был в легкий свободный кафтан из выделанной рыбьей кожи и замызганные, вытертые до дыр ватные штаны, заправленные в короткие растоптанные камусные торбаса [33] , расшитые узором по верху голенищ.
Он пытливо поглядел на незнакомца из-под руки, как будто прикрываясь от солнца, и произнес скрипучим старческим голоском:
– Нибида эмекте? [34] Кто такая?
– Добрый день, – кивнув, сказал Антон и замялся, не зная, как продолжить.
Пауза затянулась.
– Твоя чего стоишь? – пробурчал старик, утомленный его молчанием. – Дом заходи. Моя против нет. – И прикрикнул на собаку: – Твоя уходи, Найда! Ругай буду!
Антон низко пригнулся в дверном проеме, вошел в фанзу следом за стариком, и глаза сразу защипало от едкого дыма, заволокло слезой. Да еще и жарой несусветной в момент обдало, обволокло так же крепко, как в хорошо протопленной деревенской бане.
«Вот, блин, душегубка! – подумал он. – Как они тут живут, в таком дыме и духотище? Да здесь же только клопов гнобить!»
Антон прокашлялся, протер глаза и осмотрелся, стоя у порога.
Посередине широкого, почти квадратного помещения пылал очаг, обложенный булыжником. Над ним висел на крюке огромный трехведерный котел, закопченный до черноты, на самом дне которого громко булькала, шкварчала на стенках какая-то густая похлебка.
У очага, помешивая в котле деревянной ложкой с длиннющей тонкой ручкой, склонилась круглолицая смуглая аборигенка, на вид лет двадцати с небольшим. В отличие от старика, она была одета просто и незатейливо, без всякой претензии на национальную самобытность. Дешевенький китайский спортивный костюм прекрасно сочетался с синими парусиновыми тапочками. На приветствие Антона она не ответила, а только зарделась и смущенно потупилась, продолжая с еще большим усердием, теперь уже, как добротный электромиксер, взбивать ложкой варево.
– Твоя сюда ходи, – похлопав рядом с собой ладонью, позвал хозяин, вольготно развалившись на широком низком кане [35] , расположенном у стены и застланном звериными шкурами.
Антон повесил вещмешок на гвоздь рядом с одноствольным хозяйским тульским ружьецом, приклад которого был испещрен насечками. Он снял обувь, чуть помялся, метнул смятенный взгляд на девушку и быстро засунул внутрь сапог портянки в иссиня-черных разводах, издающие отстойное амбре. Он, встав на карачки, забрался на лежанку и растянулся рядом со стариком.
Но не прошло и минуты, как Антон понял, что совершил дичайшую ошибку! На кане, прогретом теплом очага, он в один миг взмок как мышь подвальная, взопрел с головы до ног. Гость задышал с присвистом, захлопал открытым ртом как карась, вытащенный из воды. Воздуха катастрофически не хватало.
– Айя [36] . Тепло, хорошо, да? – через минуту философски изрек хозяин, блаженно закатив глазки.
– Уф, блин! – не сдержался Антон.
Слова старика переполнили чашу его терпения.
– Извини, дед, но я тут больше не могу. Пойду проветрюсь. Уже одурел вконец от такой сумасшедшей душегубки.
– Одежа снимай. – Хозяин недовольно поджал губы, посмотрев на него с укоризной. – Штаны снимай. Куртка снимай. Мало-мало соображай надо.
Антон разоблачился до пояса. Штаны оставил, посчитав неприличным щеголять в одних трусах, светить причиндалами перед незнакомой девушкой, хоть его так и подмывало содрать с себя все до последней шмотки. Это представлялось ему сейчас просто верхом неземного блаженства. В промежность Антону словно кто-то от щедрот душевных горячих угольков насыпал.
«Да, точняк, вкрутую сварятся! – вопил он внутренне, незаметно подсунув пятерню под ремень. – И как он это переносит, пенек старый? Ведь даже торбаса не скинул!»
– Моя ничего, – проговорил хозяин, словно отвечая на его незаданный вопрос, и растянул рот до ушей, скаля редкие прокуренные зубы. – Старый ноги шибко боли. Тайга не ходи. Соболюшка не лови. Манга [37] , однако… Сейчас теплый кан лежи. Он старика молодой делай. Опять тайга туда-сюда бегай. Соболюшка лови. Колонок лови. Плохо нет.
Более-менее свыкнувшись с жарой, Антон полежал немного на спине, молча, исподтишка ощупывая взглядом молодую и смазливую, хоть и неухоженную, но рдеющую как майская роза в присутствии постороннего мужика девушку. Только потом, вдоволь насладившись ее смущением, он повернулся на бок – к старику. Начал издалека, зная, что в разговоре с аборигенами совершенно недопустимо сразу же переходить к делу. Это будет мгновенно расценено как верх неуважения и бестактности. По их понятиям положено долго и нудно ходить вокруг да около.
– Как в этом году охота, отец? Много уже мясца навалил?
– Какой охота? – натянув на лицо презрительную мину, набычился хозяин. – Еще никакая охота нет. Снежок лети. Мороз кусай. Тогда охота начинайся. Твоя не знай, что ли?
– Так ты что же, летом вообще не охотишься? – легко и беззлобно подкузьмил его Антон. – Одну травку жуешь, да?
– Твоя плохо говори! – обиженно повысил тон хозяин. – Нельзя так говори – травка жуешь! Моя не олешка. Моя летом рыбка кушай. Баба пельмешки рыбка лепи. Сугдя силени [38] вари. Уафа [39] делай. Много чего готовь. А ты говоришь, трава жуешь! – Он помолчал, нахохлившись, и уже гораздо спокойнее продолжил: – А охота летом совсем нет. Твоя раньше не знай? Летом каждый зверюшка детки есть. Козлушка есть. Сохатый есть. Зюбряк есть. Каждый малюсенький люди – и то есть. Моя не моги стреляй. Моя жди, пока звериный детка мало-мало подрасти. Тогда стреляй.
